Наше восточное наследие - Уильям Джеймс Дюрант
Ты хотел бы увидеть цветение молодого года и плоды его увядания,
И все то, что очаровывает, завораживает, пиршествует, питает душу;
Не хочешь ли ты объединить Землю и Небо в одном имени?
Я нарекаю тебя, о Шакунтала! и все сразу же было сказано.57
V. ПРОЗА И ПОЭЗИЯ
Их единство в Индии - Басни - История - Рассказы - Малые поэты - Подъем вернакулярной литературы - Чанди Дас - Тулси Дас - Поэты юга - Кабир
Проза - в значительной степени недавнее явление в индийской литературе, и ее можно назвать экзотической порчей в результате контакта с европейцами. Для поэтической души индуса все, о чем стоило писать, имело поэтическое содержание и требовало поэтической формы. Поскольку он считал, что литература должна читаться вслух, и знал, что его произведения будут распространяться и жить, если вообще будут распространяться, устным, а не письменным путем, он решил придать своим сочинениям метрическую или афористическую форму, которая бы поддавалась декламации и запоминанию. Поэтому почти вся литература Индии - стихотворная: научные, медицинские, юридические и художественные трактаты чаще всего излагаются метром, рифмой или тем и другим; даже грамматики и словари превратились в поэзию. Басни и истории, которые на Западе довольствуются прозой, в Индии обрели мелодичную поэтическую форму.
Индуистская литература особенно богата баснями; действительно, Индия, вероятно, ответственна за большинство басен, которые, как международная валюта, перешли через границы мира.* Буддизм лучше всего процветал в те времена, когда в народе были популярны легенды Джатаки о рождении и юности Будды. Самая известная книга Индии - "Панчатантра", или "Пять глав" (ок. 500 г. н. э.); она является источником многих басен, порадовавших Европу и Азию. Хитопадеша, или "Добрые советы", представляет собой подборку и адаптацию сказок из Панчатантры. Обе эти истории, как ни странно, индусы относят к рубрике "Нити-шастра" - то есть наставления по политике или морали; каждая сказка рассказывается с целью указать на мораль, принцип поведения или управления; обычно эти истории претендуют на то, что были придуманы каким-нибудь мудрым брахманом для наставления царских сыновей. Часто они обращают самых низких животных к использованию самой тонкой философии. Басня об обезьяне, которая пыталась согреться светом светлячка и убила птицу, указавшую ей на ее ошибку, является замечательно точной иллюстрацией судьбы, которая ожидает ученого, разоблачающего популярное заблуждение.†
Историческая литература не смогла подняться выше уровня голых хроник или роскошных романсов. Возможно, из-за презрения к событиям майя в пространстве и времени, возможно, из-за предпочтения устных традиций письменным, индусы не создали исторических трудов, которые могли бы сравниться с Геродотом или Фукидидом, Плутархом или Тацитом, Гиббоном или Вольтером. Детали места и даты были настолько скудны, даже в случае с известными людьми, что индусские ученые приписывали своему величайшему поэту Калидасе даты, охватывающие более тысячелетия.59 Живя до наших дней в почти неизменном мире обычаев, нравов и верований, индус почти не мечтал о прогрессе и никогда не беспокоился о древностях. Он довольствовался тем, что принимал эпосы как подлинную историю, а легенды использовал в качестве биографии. Когда Ашвагхоша написал свою жизнь Будды ("Будда-чарита"), это была скорее легенда, чем история; а когда пятьсот лет спустя Бана написал свою "Харша-чариту", это снова была идеализация, а не достоверный портрет великого царя. Родные хроники Раджпутаны выглядят как упражнения в патриотизме. Только один индусский писатель, кажется, понял функцию историка. Калхана, автор "Раджатарангини", или "Потока царей", выразился следующим образом: "Лишь тот благородный поэт заслуживает похвалы, чье слово, подобно приговору судьи, сохраняет свободу от любви или ненависти при записи прошлого". Винтерниц называет его "единственным великим историком, которого создала Индия".60
Мусульмане более остро воспринимали историю и оставили несколько замечательных прозаических записей о своих деяниях в Индии. Мы уже упоминали об этнографическом исследовании Индии Альберуни и "Мемуарах" Бабура. Современником Акбара был превосходный историк Мухаммад Казим Фиришта, чья "История Индии" является нашим самым надежным путеводителем по событиям мусульманского периода. Менее беспристрастным был премьер-министр или главный политический фактотум Акбара, Абу-1 Фазл, который записал для потомков административные методы своего господина в "Айн-и Акбари", или "Институтах Акбара", и с простительной любовью рассказал о жизни своего господина в "Акбар Наме". Император ответил ему взаимностью, а когда пришло известие о том, что Джехангир убил визиря, Акбар разразился страстным горем и воскликнул: "Если бы Салим (Джехангир) хотел быть императором, он мог бы убить меня и пощадить Абу-1 Фазла".61
Между баснями и историей находятся огромные собрания поэтических сказаний, собранных трудолюбивыми поэтами для услады романтической индийской души. Еще в первом веке нашей эры некто Гунадхья написал "Брихаткатху", или "Великий роман", в сто тысяч куплетов, а тысячу лет спустя Сомадева сочинил "Катхасаритсагару", или "Океан рек истории", длиной в 21 500 куплетов. В том же одиннадцатом веке ловкий сказочник неопределенного происхождения создал основу для своей "Веталапанчавимчатики" ("Двадцать пять историй о вампире") , представив царя Викрамадитью ежегодно получающим от аскета плод, содержащий драгоценный камень. Царь спрашивает, как он может доказать свою благодарность; его просят принести йогу труп человека, висящего на виселице, но предупреждают, чтобы он не говорил, если труп обратится к нему. В труп вселяется вампир, который, пока король спотыкается, увлекает его рассказом; в конце рассказа вампир задает вопрос, на который король, забыв о своих инструкциях, отвечает. Двадцать пять раз король пытается донести труп до аскета и сохранить покой; двадцать четыре раза он настолько поглощен рассказом, что вампир говорит ему, что отвечает на вопрос, заданный ему в конце.62 Это был отличный эшафот, на который можно было повесить десяток историй.
Тем временем не было недостатка в поэтах, пишущих то, что мы называем поэзией. Абу-1 Фазл описывает "тысячи поэтов" при дворе Акбара; сотни были в небольших столицах, и, несомненно, десятки в каждом доме.* Одним из самых ранних и великих был Бхартрихари, монах, грамматик и любовник, который, прежде чем уйти в объятия религии, обучал свою душу любовным утехам. Он оставил нам запись о них в своем "Веке любви" - хайнеловской последовательности из ста стихотворений. "Раньше, - пишет он одной из своих возлюбленных, - мы вдвоем считали, что ты - это я, а я - это ты; как же теперь получается, что ты - это ты, а я - это я?" Он не заботился о рецензентах и говорил им: "Легко угодить невежде, еще легче - знатоку; но не сам
