Дневник: Закрытый город. - Василий Кораблев
— Через год Краузе не стало. А партия потребовала постройки полноценной электростанции. Был организована масштабная стройка под землёй. Это уже при Андропове. Петечка сошёлся с очень умным конструктором — Фёдором Смолиным. Это был настоящий гений. Он мог из мусора буквально, сделать уникальные вещи. Вот посмотрите.
Она снова сходила к серванту и принесла мне часы. Я покрутил их в руках. Часы были в виде маленькой избушки на курьих ножках. Сама избушка из дерева. Спереди был циферблат. А сзади отверстие для ключа.
— Это Федя мне на день рождение подарил. — сообщила Анна Сергеевна. — Вот, смотри.
Она вставила в часы — избушку ключик и сделала несколько оборотов. Я услышал щелканье механизма. Часы работали.
— Это не всё. Вот тут, если нажмём и поставим на стол….
Ничего себе. Часы на столе запели и заплясали.
“Ой, вы сени мои сени, сени новые мои…” — мелодично распевала избушка.
— Будильник такой. — объяснила Анна Сергеевна. — Заводить только забываю. Где уж мне.
— Потрясающе! — восхищенно сказал я.
— И таких Федя наделал множество. Да всё разные. — гордо сказала мне женщина. Она с нежностью погладила отплясывающую избушку, и та затихла.
— Да. — вздохнула с грустью она, — Если кто и вложил душу в электростанцию, так это Фёдор. К электростанции подвели линию метро. Первые испытания были успешными. Но тогда уже была перестройка. Денег на отрасль выделяли не очень много. Были перебои с оборудованием, задержки, простои. И на станции это сказалось. Произошла жуткая авария. И института не стало. А часть земли над электростанцией просто выжгло.
Она тяжело вздохнула словно собираясь с силами.
— Вот так появился провал. И Петечка, и Федя, и многие другие погибли. Половина города — весь институт. Это не передать словами, какое было горе. Будь проклят этот Мирон, вновь запустивший станцию!
— Но, про такую катастрофу по телевизору не сообщали. — сказал я.
Анна Сергеевна посмотрела на меня и, хотя лицо её было прикрыто платком, я догадался каким дураком она меня сейчас считает.
— Телевизор? Тогда в стране власть менялась. Чехарда была полнейшая. Горбачёв, Ельцин, парад суверенитетов. Великая держава рушилась на глазах. Ну погибло 15 тысяч человек. Радиации-то не было. Не Чернобыль? Не землетрясение? Ну и ладно. Всё было сохранено в тайне. К чему народу лишние волнения. А потом пришёл Мирон.
— А про него можете рассказать? — попросил я, но она встревоженно посмотрела в окно. За окном темнело.
— Поздно уже. Иди-ка ты назад в общежитие, пока патрули не разъездились. — велела он.
— Всего вам доброго, Анна Сергеевна. — поблагодарил я, и встал с дивана.
— Погоди. Постой здесь. Сейчас я с Ниной переговорю, и можешь идти.
Она вышла. Я слышал тихий разговор в прихожей. Женские секреты?
Ну, неважно. Я был переполнен информацией. Я теперь, по-моему, стал знать слишком много. Нужно всё было обсудить с Семёном.
— Пошли. темнеет уже, на трамвай провожу. — позвала из прихожей Нина. Голос вроде бы стал помягче. Хорошо. Я и такому рад. Вышел в коридор, стал обуваться. Нина вышла за дверь и стала спускаться по лестнице.
— Не обижайся на неё пожалуйста, — попросила меня перед уходом Анна Сергеевна, — Нине тоже тяжело всё это вспоминать. После аварии она сиротой осталась.
— Да я не обижаюсь. Вы что? — пролепетал я и подхватив сумку, кинулся её нагонять.
Нина ждала меня возле подъезда. Махнула рукой и повела обратно по закоулкам. Только подошли к остановке, как послышался звон подходившего трамвая. Нина молчала. Ладно дураком побуду ещё раз, решил я и достав из сумки завёрнутый в газету букет протянул ей:
— Держи!
— Это что?
— Держи, говорю. Дома поглядишь. А мне пора. — наверно я это слишком резко сказал.
Сунул в руки букет и пошёл к открывающимся дверям трамвая. Сзади слышался шелест — она разворачивала газету. Да и по хрену! Не буду я оборачиваться. Всё! Нужно забыть ангела! Нет никакой надежды, и не было никогда!
Я поставил ногу на ступеньку и схватился за поручень.
— Подожди!
Я обернулся. Кажется, она улыбалась.
— Ты заходи в гости, в библиотеку, ладно?
— Ладно!
Потом мы махали друг другу руками на прощанье и окно трамвая вовсе не казалось преградой.
Запись 21
Время шло, я работал, опутанный паутиной рутины. После общения с Анной Сергеевной я немного успокоился. Следуя её совету, помалкивал. Когда удавалось, бегал к Нине в библиотеку. Смирился с ситуацией, что ли. Кругом чудеса происходят, в корпусах постоянно чудеса. Страшные и непонятные. Но, когда много и часто, перестаешь на них внимание обращать. Появись над Солнечногорском летающая тарелка и, я думаю, что не стал бы стоять, задрав голову, с разинутым ртом, а всего лишь повозмущался бы, что она мне солнце загораживает. В свободное время, на смене, торчал по-прежнему в закрытых станциях. Недавно с Семёном в «консерве», чаи гоняли. Я притащил из столовой пакет с пирожками. Семён сконструировал кассету и теперь ходил вокруг неё довольный. Разговаривал с ней, словно с любимой женщиной.
— Хорошая моя. Лапушка. Замечательно ты у меня получилась. Как и планировал. Самое место бы тебе на Центральной стоять. Но нет! Я тебя здесь установлю. Будешь ты, красавица, своего часа назначенного дожидаться.
Я равнодушно слушал, как он её обхаживает. Разворошил пакет с пирожками, выбрал самый вкусный и решил себе чаю подлить.
— А что это ты вопросы мне не задаёшь? Даже не спросишь, что я такое делаю? — спросил Семён в некотором недоумении.
— Не хочу. — ответил я, чавкая пирожком. — Я тебя знаю. Ты не ответишь. Или отшутишься. Раз сконструировал, значит надо.
— Ого, какой ты стал. Растешь. — с уважением произнёс Семён.
Ну так. Ставь ты свою поделку куда хочешь. Я же знаю, что от тебя пользы в работе, больше чем от сотни Фунтиков. Так, если еще пару смен хорошо поработаю, можно будет снова в город отпроситься, подумал я.
— Как там Большаков, про дочку не рассказывал? — неожиданно спросил Семён.
Я аж чаем поперхнулся, и глаза на него выпучил. Чего?
— Значит, не рассказывал. Судя по твоей реакции. — решил Семён — У него дочь Аркатом больна, в четвертой стадии. Ее в санаторий увезли несколько месяцев назад. Вот Паша и пьёт как лошадь. Раньше-то он трезвенником был великим.
— Ну, если в санаторий увезли, значит за ней ухаживают, лечат. Люди рассказывают в Солнечногорске самая лучшая медицина. — пожал плечами я.
— В Солнечногорском санатории? Ага. Держи карман шире. Нет, парень, это тюрьма для больных. Лепрозорий с высокими стенами. Люди доходят там до состояния желе, и их помещают в ванну из нержавейки. А потом кормят
