Век Наполеона. История европейской цивилизации от 1789 г. до 1815 г. - Уильям Джеймс Дюрант
В течение десяти лет он вел суматошную, изнурительную жизнь бродячего игрока, почти всегда бедного и униженного, но горящего уверенностью, что он может превзойти любого человека на английской сцене. Вскоре, чтобы забыть о своих трудах и мучениях, он пристрастился к алкоголю, который способствовал его мечтам о якобы благородном происхождении и грядущих победах. В 1808 году он женился на Мэри Чемберс, коллеге по труппе; она родила ему двух сыновей и поддерживала его во время всех его загулов с виски и женщинами. Наконец, после долгих лет унизительного чередования шекспировских ролей с пародированием проворного шимпанзе, он получил приглашение на пробное выступление в Друри-Лейн.
Для своего дебюта (26 января 1814 года) он выбрал трудную роль Шейлока. Он выплеснул в этой роли всю обиду, которую накопили в нем жизненные невзгоды. Когда Шейлок с презрением и сарказмом говорит венецианскому купцу-христианину, просящему у него взаймы,
Есть ли у собаки деньги? Возможно ли
Кто может одолжить три тысячи дукатов?
Кин, казалось, забыл, что он не Шейлок, и страсть, жестокость, которые он влил в роль, почти в двух строчках положили конец классической эпохе английского актерства и открыли на лондонских подмостках эру чувств, воображения и романтики. Постепенно публика, немногочисленная и скептически настроенная, была увлечена этим неизвестным актером, который сам увлекся погружением в свою роль. Сцена за сценой росли отклики и аплодисменты, пока к финалу эта полуаудитория не отдалась ему в экстазе. Уильям Хэзлитт, талантливейший критик эпохи, поспешил написать восторженную рецензию. Кин, спеша домой к своей семье, обнимал жену и ребенка, говоря первой: "Теперь, Мэри, ты поедешь в своей карете", а мальчику: "Сын мой, ты поедешь в Итон! "62
На втором представлении Кина в "Венецианском купце" зал был полон. После третьего представления правящий менеджер Сэмюэл Уитбред передал Кину контракт на три года с оплатой восемь фунтов в неделю; Кин подписал, Уитбред взял его и заменил восемь фунтов на двадцать. Пришло время, когда контракт Кина стал стоить пятьдесят фунтов за вечер. Он сыграл почти все знаменитые шекспировские роли - Гамлета, Ричарда III, Ричарда II, Генриха V, Макбета, Отелло, Яго, Ромео. Ему удались все роли, кроме последней: тонкие оттенки аристократического характера Ромео ускользнули от актера, слишком закаленного и озлобленного безжалостным неравенством жизни.
Когда наступала его очередь, молодые актеры с нетерпением ждали его места, он растрачивал заработанные деньги на выпивку, питаясь идолопоклонством завсегдатаев таверн,63 присоединился к тайному движению за "проклятие всех лордов и джентльменов" и был успешно судим за прелюбодеяние с женой городского олдермена (1825).64 Он оплатил обвинение и попытался вернуть себе место в театре; но его разум потерял связь с ролями, которые он играл, и не раз он забывал свои реплики. Публика была столь же безжалостна, как и идолопоклонническая; она выкрикивала оскорбления в его адрес, спрашивала, почему он так беспечно пьет. Он покинул Англию, с триумфом гастролировал по Америке, заработал еще одно состояние, растратил его. Он вернулся в Лондон и согласился сыграть Отелло в "Ковент-Гардене" (1833) в роли Яго своего сына. Публика приветствовала Яго, молча приняла Отелло. Усилия, не подкрепленные аплодисментами, оказались слишком велики для Кина; силы его иссякли, и он был близок к краху. После произнесения реплики "Прощай! Прощай, Отелло", он упал на руки сына и прошептал ему: "Чарльз, я умираю, поговори с ними за меня".65 Его отвезли домой; жена, которую он когда-то бросил, заботливо ухаживала за ним. Через два месяца он умер, 15 мая 1833 года, в возрасте всего сорока шести лет. Жизнь оборвалась в середине жизни величайшего актера, за исключением Гаррика, в истории Англии.
VIII. В СУММЕ
В целом это была энергичная и плодовитая Англия. В ней было много слабых мест, как и в каждой правдивой картине: исчезновение йоменов, порабощение пролетариата, пьянство и азартные игры, разоряющие состояния и разрушающие дома; правительство - откровенно сословная привилегия, а закон, созданный несколькими мужчинами для других мужчин и всех женщин. И все же среди этих недостатков и преступлений развивалась наука, размышляла философия, Констебл открывал английские пейзажи, Тернер приковывал солнце и усмирял бурю, а Вордсворт, Кольридж, Байрон и Шелли дарили Англии пир поэзии, равного которому не было со времен первой Елизаветы. Под всеми этими потрясениями скрывались спасительный порядок и стабильность, которые позволяли множество свобод - больше, чем в любом другом европейском государстве, за исключением Франции, где чрезмерная свобода покончила с собой. Была свобода передвижения и путешествий, за исключением войны, свобода вероисповедания по ту сторону богохульства, свобода прессы по ту сторону измены, свобода мнений по ту сторону пропаганды насильственной революции, которая, согласно всем прецедентам, повлекла бы за собой десятилетие или более беззакония и небезопасности.
Это не было высокообразованное общественное мнение; оно часто выражало мнение миссис Гамп и поддерживало устаревшие табу; но у него хватило смелости освистать деградирующего принца и поаплодировать его жестоко брошенной жене.66 Она также выражала себя в сотне ассоциаций и обществ, посвященных образованию, науке, философии и реформам. По важнейшим вопросам оно выражало себя в общественных собраниях и пользовалось правом подачи петиций, гарантированным английским законодательством; а когда оно слишком сильно ощущало руку олигархического государства, оно переходило к сопротивлению как к последней стойке терпеливых англичан; не раз по сельским и городским улицам проносились здоровые бунты.
Правительство было аристократическим, но, по крайней мере, вежливым; оно передавало манеры, проверяло причуды и поддерживало стандарты вкуса, противостоящие варварству в искусстве и суеверию в вере; оно поддерживало несколько добрых дел и не давало умереть с голоду своим великим поэтам. Там был периодически безумный король, , но его когти были обрезаны, он стал беспомощно милым, и он служил символом национального единства, средоточием национального пыла и гордости; казалось, нет смысла убивать миллион человек, чтобы сместить столь полезного церемониймейстера. После поклона или двух поклонов англичанин мог следовать своему настроению, идти своим путем, если он не настаивал на равных правах сапожников и баронетов принимать законы страны. "В Англии, - отмечала мадам де Сталь, - оригинальность дозволяется отдельным людям, настолько хорошо регулируется масса";67 Именно навязанный порядок позволил расцвести свободе.
Давайте посмотрим, как это сочетание работает в искусстве, науке, философии, литературе и государственном управлении. Только тогда картина английской жизни 1800 года будет, в наших пределах, справедливой и
