Путешествие банкира. Как Эдмонд Дж. Сафра построил глобальную финансовую империю - Daniel Gross
Поездка в Милан по адресу , расстояние около 1500 миль, которое должно было занять несколько часов на самолете, оказалась чем-то вроде одиссеи. Поскольку еженедельный прямой рейс из Бейрута в Милан отправлялся в субботу, когда они не путешествовали, Эдмон и Жак Тавиль добирались до Лода на машине. Оттуда они сели на еженедельный рейс авиакомпании KLM в Амстердам, откуда за шесть часов добрались до Рима. Их планы пересесть на рейс до Милана сорвались из-за густого тумана, который отменил рейсы, и в итоге они сели на автобус до Милана - 360 миль пути, который занял мучительные семнадцать часов. С трудом найдя квартиру, которую снял Джейкоб, они поселились в отеле.
Туман висел и над Европой. Милан тогда, как и сейчас, был финансовой, текстильной и промышленной столицей Италии и занимал важное место в том, что осталось от европейской экономики. Война закончилась тридцать месяцев назад, но большая часть континента была разрушена в результате бомбардировок и механизированных наступлений. Большие и малые города лежали в руинах. Более 36 миллионов человек были убиты. Сотни тысяч отчаявшихся людей, бездомных и апатридов, находились в движении в поисках убежища и нового дома. Италия была усеяна лагерями для перемещенных лиц.
Эдмон Сафра и Жак Тавиль не были ни беженцами, ни иммигрантами. Как бы странно это ни казалось незнакомому человеку, эти двое, в возрасте пятнадцати и двадцати лет, с небольшим опытом и знанием итальянского языка, были странствующими бизнесменами. Как и многие другие, они приехали с очень небольшим имуществом. Но, в отличие от многих других путешествующих по Италии, их ждал значительный капитал, сеть связей и несколько туманное поручение: "Посмотреть, сможем ли мы сделать бизнес", - сказал Тавил.
Молодые люди прекрасно понимали, что попали в новую и немного чуждую им культуру. С момента прибытия Сафра и Тавиль постоянно импровизировали. Отказавшись от аренды квартиры, они поселились в отеле. Дуэт питался едой из номера, пока Тавиль не освоил сложную задачу - крутить спагетти на публике. Эдмонд не мог зарегистрировать бизнес или арендовать офисное помещение, пока не получил резидентскую визу, поэтому, чтобы создать впечатление, что он нечто большее, чем пятнадцатилетний подросток в гостиничном номере, он нанял секретаршу, чтобы она шумно печатала на заднем плане, когда он разговаривает по телефону.
Эдмон, как и всегда, где бы он ни оказывался, отправлялся прямо в центр событий. Одетый в свой фирменный костюм темно-синего цвета, он сидел в холле величайшего миланского отеля Principe di Savoia, который во время войны служил штаб-квартирой нацистов, а теперь стал местом сбора бизнесменов, в том числе сирийских и ливанских евреев. Его портфель был набит не контрактами, а газетами и фисташковыми орехами - основной частью его рациона. Эдмонд был очень огорчен, когда однажды содержимое портфеля пролилось на пол вестибюля в стиле арт-деко.
Роль Тавила была чем-то средним между сопровождающим и коллегой. "Я был для него как воспитатель", - вспоминал он позже. Он учил своего подопечного держать ухо востро и говорить только в случае необходимости. Перед допросом в миланской полиции по поводу его иммиграционного статуса Тавил сказал ему: "Просто отвечай на вопрос, который тебе задаст полицейский. Не делай никаких предложений. Ты здесь не для того, чтобы быть полезным. Если полицейский спрашивает вас: "Вы вошли в это здание через окно?", отвечайте "Нет". Не говорите: "Я вошел через дверь". Ответ - "Нет", потому что это ответ на вопрос, который он задал".
Когда Эдмон и Тавиль приехали, в Милане уже находилась группа сирийско-еврейских семей, и еще несколько проезжали мимо. "В Милане мы знали четыре, пять или шесть семей из Бейрута или Алеппо: Нехмад, Маталон, Стамбули", - вспоминает Тавиль. В сирийской диаспоре общину можно было найти среди небольшой группы людей, большинство из которых состояли в родстве или были связаны брачными или деловыми узами. Обычно в семьях было семь-восемь детей. Таким образом, у одного человека могли быть десятки двоюродных братьев и сестер и связи с сотнями других, связанных брачными узами. Среди них в Милане был и Нессим Двек. Нессим, не состоявший в родстве с мачехой Эдмона, был одним из семи братьев в семье, специализировавшейся на мировой торговле текстилем. Он часто пил кофе с Жакобом в Бейруте. В Милане Эдмон и Жак Тавиль собирались вместе с Двеками на ужины в пятницу или воскресенье вечером, а также на традиционный субботний полдник. Нессим Двек стал для Эдмона чем-то вроде суррогатного отца. После смерти Двека Эдмон разместил его фотографии в офисах банка.
Несмотря на языковые и культурные барьеры, с которыми столкнулся Милан, это было гостеприимное место. И Эдмонд проявил инстинктивный дар вливаться в коллектив. У Эдмона был талант находить наставников, проводников и сверстников среди мужчин на десять и двадцать лет старше его. В Милане он легко вошел в более широкий круг итало-еврейских бизнесменов, имевших свои важные семейные связи. Умберто Тревес, отпрыск знатной еврейской семьи из Ломбардии, был известным местным биржевым маклером. Его отец, банкир, был депортирован немецкими войсками в нацистский лагерь смерти в 1943 году, а сам он состоял в браке с Камилло де Бенедетти, двоюродным братом итальянского промышленника Карло де Бенедетти. Тревес познакомил Эдмонда с миланскими бизнесменами. Возможно, что не менее важно, он научил Эдмонда одеваться как местный житель: до конца жизни Эдмонд покупал рубашки только в Corbella Milano, а обувь - у Morandi.
Бизнес начинался медленно. За первые несколько месяцев Эдмонду и Тавилу удалось заключить всего несколько мелких валютных сделок. Однако их статус аутсайдеров давал им преимущество в торговле драгоценными металлами, особенно золотом.
Ценное как валюта, хранилище стоимости и материал для ювелирных изделий, значимое как денежная база и постоянно востребованное в религиозных и социальных целях, золото было, по сути, нерушимой мировой валютой. В условиях, когда страны разделяли жесткие границы, европейская интеграция была далекой мечтой, советская экспансия подпитывала неопределенность в Европе, а на Ближнем Востоке и в Азии назревали революции, стабильных валют было мало. "Когда возникает недоверие к валютам, люди всегда приходят к золоту", - заметил Эдвард "Джок" Мокатта, лондонский торговец золотом Mocatta and Goldsmid.
В Европе в 1947 году не было особого рынка для торговли золотом. Во-первых, цена была по сути фиксированной. На Бреттон-Вудской конференции в 1944 году Международный валютный фонд привязал большинство мировых валют к доллару США, самой стабильной валюте, и установил стоимость золота на уровне 35 долларов за унцию. Более того, золота было мало. В то время 75 % мирового монетарного
