Боги и смертные: Современное прочтение мифов Древней Греции - Сара Айлс-Джонстон
Еще я видел Геракла. То есть его призрак. Ведь сам Геракл стал богом. Но даже его тени хватило, чтобы остальные разбежались с криками, когда он двинулся через всю эту бесплотную толпу с натянутым луком в руках. Меня он узнал сразу и догадался, что я здесь из-за таких же гонений, от которых страдал при жизни он сам. Я мог бы повидать и других – усопшие обступали меня со всех сторон, – но я начал опасаться, как бы Персефона не натравила на меня голову Медузы. Поэтому мы со спутниками вернулись на корабль и поплыли обратно к острову Цирцеи.
{135}
Губительницы моряков
Одиссей продолжал:
Выйдя на берег, мы сожгли тело Эльпенора и насыпали курган над его прахом. Обливаясь слезами, воткнули в курган его весло. Ужинали мы в тот вечер в доме Цирцеи.
– Вам и вправду нет равных среди смертных! – восхитилась она мной и моими спутниками. – Вы спустились в Аид и вернулись. А говорят, двум смертям не бывать… Одна у вас на счету уже имеется.
Она взяла меня за руку и отвела в сторонку, чтобы поговорить наедине – о передрягах, которые будут подстерегать нас по пути домой, и о том, как выбраться из них живыми. Я слушал внимательно, однако после некоторых наставлений интересовался, нельзя ли будет поступить иначе, такой уж я своенравный человек.
На следующее утро Цирцея дала нам в дорогу попутный ветер, и мы помчались по волнам. Только тогда поведал я своим товарищам о первой грозящей нам опасности – сиренах. Это хищные птицы с ликом прекрасных дев, пленяющие своими сладкими голосами даже самое непокорное сердце. Не в силах устоять перед их зовом, моряки направляют корабль прямо к островку, где на зеленом сочном лугу выводят свои рулады сирены. Только не ведают мореходы, что густая зеленая трава скрывает выбеленные кости, гниющее мясо и ошметки ссохшейся кожи – жалкие останки тех несчастных, которые, заслушавшись, разбились об острые скалы у самого берега.
Едва я договорил, ветер стих и волны улеглись, словно по волшебству. До меня донесся напев сирен, пока еще далекий, словно кто-то пробует пальцем струну лиры. Я достал круг пчелиного воска, который дала мне Цирцея, нарезал маленькими кусочками, по два на каждого из нас, и каждый согрел в ладонях, чтобы он размягчился.
– Все делайте, как я скажу, – велел я товарищам. – Залепите уши воском, чтобы не слышать сирен. Мне же очень хочется послушать их пение, поэтому накрепко привяжите меня к мачте и не вздумайте отвязывать, что бы я ни говорил и ни делал, пока мы не оставим остров далеко позади.
Они повиновались, а потом налегли на весла, стараясь миновать остров сирен побыстрее.
Когда мы приблизились к нему, в стройном звенящем многоголосье стали различаться слова. «Сюда, Одиссей! Нам не терпится познакомиться с тобой – мы так много слышали о твоих славных подвигах в Трое! Тебе нет равных среди греков! Мы расскажем тебе о том, чего ты еще не знаешь, ведь нам ведомо все, что творится на свете. Сюда! Слушай! Внимай!»
Как хотелось мне усесться с ними рядом и впитывать вместе с этими божественными напевами все то, что им известно! Я гаркнул своим спутникам, чтобы отвязали меня, но они даже ухом не повели, только знай себе гребли. Я принял самый свирепый вид, я сверлил их взглядом, приказывая ослабить путы, но товарищи, наоборот, затягивали узлы еще туже.
Только когда остров скрылся из виду и последние чарующие ноты затихли вдали, я пришел в себя и просигналил своим спутникам, чтобы вынули воск из ушей. Они освободили уши, а потом и меня. И как раз вовремя – впереди уже клубилась завеса водяных брызг и виднелся огромный водяной вал, предвестник нашего нового испытания. На этот раз я не стал передавать товарищам все, что мне рассказала о нем Цирцея, иначе они ударились бы в панику и попрятались под скамьями, обрекая на гибель нас всех. Они и так побросали весла в страхе, отдав корабль на волю волн.
– Гребите прочь от водяного вала! – скомандовал я. – За ним скрывается отвесный утес, под тем утесом поджидает нас Харибда, страшная глотка, которая трижды в день втягивает в себя темные морские воды, а потом изрыгает обратно. Она засосет нас всех вместе с кораблем, если мы приблизимся. Правьте к скале на противоположной стороне пролива!
О том, что эта скала тоже готовит нам ловушку, я от них утаил. Высоко над водой там зияла пещера – логово Сциллы, кровожадного чудовища, грозы моряков. Она тявкает, как щенок, но ничего умилительного в ней нет, ее боятся даже боги. Двенадцатью лапами ворочает она над обрывом, шесть длинных шей с шестью безобразными головами, ощерившими смертоносные зубастые пасти, тянет она к волнам. Свое тучное тело нежит она в пещере, но головы так и шарят над пучиной, выискивая рыбу, дельфина или еще какого посланца Амфитриты. Едва заметив добычу, голова молниеносным змеиным броском выхватывает ее из воды.
Цирцея предупредила, что шестерых товарищей Сцилла отнимет у нас в любом случае, поэтому сражаться с ней не нужно, так мы только потратим время и потеряем еще шестерых. Но я все равно не мог стоять без дела – облачившись в доспехи, взял в каждую руку по копью и взобрался на нос корабля ждать встречи с чудовищем.
Напрасная трата сил! Пока мы гребли через пролив, думая только об одном – как избежать Харибды и ее клокочущей глотки, – все шесть голов Сциллы разом ринулись к палубе и схватили шестерых гребцов. Я видел, как мои товарищи корчатся в зубастых пастях, которые тащат их вверх, к каменному зеву пещеры. Я слышал их отчаянные вопли. Они не умолкли, даже когда Сцилла задвигала челюстями: мои товарищи по-прежнему простирали ко мне руки и вопили. Зрелища более кошмарного я не припомню за все время наших странствий. «Гребите! – закричал я. – Быстрее!»
{136}
Коровы Гелиоса
Помолчав, Одиссей продолжил:
Что было сил гребли мы, уходя от Сциллы, пока она не схватила еще шестерых, но не знали, что попадем из огня да в полымя. Новая беда ждала нас на острове Тринакия, где две ослепительные дочери Гелиоса, Фаэтуса и Лампетия, пасли его коров и овец. И Цирцея, и Тиресий заклинали меня не трогать стада Солнца, даже если мы будем умирать от голода.
Еще в море мы услышали блеяние и мычание, и я понимал, что эти звуки внушают моим спутникам опасные мысли о жареной баранине и говядине.
– Друзья, – сказал я через силу, – нам пришлось нелегко, я понимаю, но мы должны остаться на корабле и плыть дальше, как бы ни хотелось нам остановиться и отдохнуть. И Цирцея, и Тиресий велели мне обходить этот остров стороной. Высаживаться здесь смерти подобно.
Но этот остолоп Эврилох напустился на меня:
– Ты, Одиссей, может, железный? А мы нет! У нас руки и ноги отваливаются. Что такого, если мы высадимся на берег, переночуем на суше и подкрепимся припасами, которые собрала нам в дорогу Цирцея? Я не хочу болтаться в море в темноте, дожидаясь бури.
Остальные его поддержали. У меня упало сердце, но что я мог поделать? Взяв с них торжественную клятву не трогать ни единой коровы, ни единой овцы из тех, что встретятся им на острове, я через силу велел кормчему править к берегу.
Ночью Зевс пригнал на Тринакию штормовой ветер, и, когда мы проснулись, все тонуло в призрачном тумане. Плыть дальше мы не могли. Я еще раз как можно убедительнее растолковал товарищам, что овец и коров трогать ни в коем случае нельзя, потому что они принадлежат Гелиосу. Все заворчали с угрюмым видом, но все же повиновались, и мы налегли на вяленое мясо и сухари, которыми снабдила нас Цирцея. В конце концов туман рассеялся, но с ветром нам по-прежнему не везло. Целый месяц дул только встречный. Мы застряли на Тринакии. Когда
