Русские сказки - Народные сказки
Вот и пишет раз царь с царицей к царевне своей так: «Узнай-де, кто сильнее змея». Царевна и догадалась, к чему это дело пошло, и стала поприветливей к своему лютому врагу, стала у него, по женскому обычаю, допытываться, кого он боится, кого не боится, и кто его сильней. Тот хоть и ластится, а долго не говорил; однако против женской пытки устоять трудно. Он раз как-то и проговорился: что «есть на свете один только человек, которого я боюсь, да он и сам силы своей не знает, так он мне и не страшен, кабы только кто его не надоумил; живет, вишь, в городе престольном, в Киеве, мужик Кожемяка, так этот силен, и страх силен, так что с ним возиться и мне не под силу. Кабы у него была дочь да досталась бы ей по жребию ко мне, так, чай, Кожемяка и не отдал бы, а мне бы за лиху беду стало, и сам бы не знал, что делать».
Как узнала про то царевна, так в ней сердце взыграло. Выждала она, чтоб змей улетел на свои людоедские промыслы, скорее позвала верную свою собачку, написала записочку: «Сыщите, батюшка, в городе престольном, в Киеве, мужика Никиту Кожемяку, да пошлите его меня из неволи высвободить». И навязала грамотку собачке на шею и махнула белой рукой. Собачка проползла между колодами, которыми змей завалил вход в берлогу, побежала прямо в терем царский и принесла царю желанную весть.
Царь приказал сыскать Никиту Кожемяку и сам пошел, и с царицею, просить его, чтобы он опростал его землю от лютого змея-людоеда и освободил бы царевну. А в ту пору Никита Кожемяка (держал он в руках двенадцать кож), как увидал, что к нему во двор пришел сам царь, великий князь, сробел, задрожал со страху, руки у него затряслись, он и разорвал за один раз те двенадцать воловьих кож; да сколько ни упрашивали его царь с царицей, не пошел он супротив того змея: «Ты видишь, — говорит он пресветлому князю, — я человек смирный, робкий, не могу я против змея того бороться, не мужицкое это дело».
Вот и созвал царь думцев[3] своих и приказал им надуматься, как бы и как упросить Никиту, чтоб пошел он на змея; а побить он его сможет: сам змей об этом проговорился. И придумали собрать пять тысяч малолетних детей и послать их просить Никиту Кожемяку, авось на их слезы сжалобится. Пришли малые дети несметной толпой на двор Никиты Кожемяки, стали все на колени — и ну просить со слезами, чтоб шел супротив змея; девочки все плачут, говорят: «Дядюшка Никита, спаси, не дай нам подрасти да пропасть; покуда мы вот малые, так ходим и бегаем себе и горя не знаем, а как только которая из нас подрастет, так не на радость отца-матери, а на гибель свою, на смерть лютую от змея поганого, людоеда».
Ребятишки тоже плачут, кричат: «Дядюшка Никита, и встать перед тобою не встанем, и с места не сойдем, и с широкого двора твоего не выйдем, покуда не скажешь нам, что пойдешь побить чудище лютое; у всех нас сестрицы есть, у всех у нас, как подрастем, невесты будут, да не на радость нам и родителям — на плач и горе, на съедение змея-людоеда!»
Прослезился и сам мужик Никита Кожемяка, на их слезы глядя. «Что ж, говорит, пусть проглотит меня, коли не подавится: авось ловко повернусь, так в глотке его колом стану. На вас глядеть мне за беду стало. Подите прочь, так я и на змея пойду».
Взял Никита триста пудов пеньки, свил все в один плетешок да насмолил его смолой, и смолы пенька приняла триста пудов; обмотался он весь плетешком этим, чтобы не съел его змей, не исчавкал его за один разок, и пошел на него.
Подходит Никита Кожемяка к берлоге змеиной, а змей увидал его, поджал хвост и заперся, не выходит к нему. «Выходи, брат, лучше в чистое поле! — гаркнул Никита Кожемяка. — Не то и берлогу твою размечу на ветер всю». Да и стал было приниматься за работу, колоду за колодой, как лучинки, вытаскивать, через себя перекидывать. Змей видит беду неминучую, что хуже в берлоге задушит его Никита, и вышел к нему в чистое поле.
Долго ли, коротко бился со змеем Никита, только повалил его врукопашную, тут змей взмолился ему: «Не бей меня до смерти, Микитушка: сильней нас с тобой на свете нет, останемся мы жить с тобой, так что добра не сделаем, а худа не увидим: разделим мы с тобой всю землю, весь свет поровну: ты будешь жить в одной половине, я в другой; ни тебе, ни мне обидно не будет».
— Ладно, — сказал Никита Кожемяка. — Так надо нам поперек всей земли межу проложить. Протащишь ли соху? — «Протащу», — сказал змей.
Вот Никита и выковал сошник в триста пудов и сделал по нему соху, запряг змея да стал из-под Киева межу пропахивать: так и провел он борозду от Киева до самого до моря.
Запыхался змей и изнудился; рад, что службе его пришел конец. — «Ну, — говорит он Никитушке: — теперь мы с тобой всю землю поделили: которая половина будет твоя, которая моя?» — «Землю разделили, — проговорил Никита, а сам змея из сохи не выпускает, — да еще не разделили моря. Теперь тащи соху по морю, давай и его межевать, а то скажешь после, что твою воду берут».
Нечего делать змею, поволок змей соху по синему морю; сам плывет, сам голову гребенчатую подымает, кругом озирается, скоро ли тому морю конец. Как въехали они на самую середину моря, так Никита Кожемяка убил того змея
