Александр Немировский - Мифы и легенды народов мира. Т. 2. Ранняя Италия и Рим

Ахат смотрел на Энея широко раскрытыми глазами. Никогда еще сын Венеры не был с ним так откровенен. И впервые он осознал, что наивысшее, как ему казалось, счастье связано с неудобствами и даже опасностями, о которых сыновья смертных и не подозревают.

В это время на путников опустилось темное облачко. И поняли они, что богиня, удаляясь в свой Пафос[58], обезопасила их от нескромных взглядов и ненужных вопросов.

И двинулись Эней с Ахатом по едва протоптанной тропе, выведшей из леса на вершину заросшего колючим кустарником холма. Оттуда открылся вид на широко раскинувшуюся долину. Города еще не было, но все говорило о его будущем величии. В одном месте тирийцы сносили лачуги[59] и мостили дорогу, укладывая ее ложе ровными плитами, в другом – возводили стены необычайной толщины, в третьем – высекали мощные колонны для театра. Переведя взгляд к берегу, путники увидели, как масса полуголых людей углубляет дно гавани.

По медным ступеням вместе с толпой, но ей невидимые, взошли Эней и его спутник в храм Юноны. Именно в тот день богиня явила знак будущего величия святилища: был найден череп коня. Толпа ликовала и выкрикивала имя царицы. В ожидании ее прихода троянцы осмотрели храм.

Умоляющие троянки перед Афиной Палладой.

– Смотри, это Троя! – воскликнул Ахат, указывая на дивное изображение стен и ворот с возвышающимся вдали дворцом Приама[60].

– Да, это наша несчастная Троя, – согласился Эней, и слезы оросили его лицо обильным потоком.

На другой доске было изображено поле битвы. Художник, должно быть, сам воин, с удивительным знанием дела показал схватку двух воинств. Троянцев можно было отличить от ахейцев. Безбородый Ахилл легко узнавался по надменно вздернутому подбородку. Взгляд Энея перенесся к другой расписной доске. Белел ряд островерхих шатров. Блестела поверхность реки. У самой воды паслись распряженные кони. Один из них, чем-то напуганный, повернул голову с раздутыми ноздрями. Из шатров выбегали полуодетые чубатые воины с мощными разрисованными телами. Конечно же это фракийцы Реса[61], застигнутые врасплох нападением Диомеда. Следуя далее, остановился Эней у картины, изображавшей троянок, шествующих к храму Афины Паллады. Волосы распустив, несли они в дар одеяние, то, что выткали сами в слезах и волнении о сыновьях и мужьях, защищавших отчизну. Подняты к небу ладони. На лицах скорбь и мольба. Но отвернулась от них богиня и потупила взор.

Лицо Энея вдруг стало белее снега. Художник изобразил останки того, кто был ему другом. Гектор валялся в пыли, а старец Приам простирал свои руки к Ахиллу, предлагая выкуп ему. Из уст Энея вырвался вопль и слезы, полившись потоком, его ослепили.

– Нет, Ахат! От нашей Трои остался не дым ее имени, – проговорил Эней, вытирая тыльной стороной ладони лицо. – Слава о ней живет и на чужбине. Вызывая сочувствие, может она выручить нас[62].

Послышался шум голосов. По проложенной к храму дороге двигались непринужденно юноши в богатых одеждах и с ними молодая женщина, вся в пурпуре, увенчанная диадемой. Дидона! Так вот она какая! В ее облике ничего не говорило о перенесенных страданиях.

Процессия внезапно остановилась. К ногам царицы, выбежав из-за дерева, бросилось трое мужей.

Умоляющий Приам перед Ахиллом.

– Да это же наши Клоант, Антей и Сергест! – воскликнул Ахат. – Они спаслись и о чем-то просят царицу.

Дидона сделала знак рукой. Троянцы поднялись с колен. И вот уже слышно в храме, что отвечает царица троянцам:

– Будьте спокойны. Я помогу вам отплыть, дам припасы. Если же захотите остаться, город мой – ваш. Энея же я отыщу, прикажу обыскать побережье, всю Ливию.

– Не надо меня искать, царица, – сказал Эней, выходя наружу. – Я перед тобой.

Дворец, казавшийся снаружи незавершенным, внутри был убран с царской роскошью. Готовя пир в честь заморских гостей, рабы расстилали искусно вытканные ковры. Юные рабыни уставляли столы серебряными кубками, на которых искусным резцом были выбиты деяния предков Дидоны – мореходов, открывателей далеких стран и островов. Слуги несли воду для рук, яства и корзины с плодами.

Посредине на золотом ложе возлежали царица и рядом с нею Эней. По обе их стороны на расписных лодках расположились троянские и карфагенские юноши. Прозвучал рог трубача Энея Мизена, и все взоры устремились к высокой двери, откуда, как уже было известно и хозяевам и гостям, должны внести дары уничтоженного пламенем города. Эней отправил за ними к кораблям Ахата, повелев ему привести и Аскания.

Да вот и Ахат с царским жезлом. В былые дни его всегда носила впереди отца Илиона, старшая дочь Приама. Вслед за ним появилось покрывало цвета шафрана, расшитое золотыми листьями аканфа, – то самое, которое получила Елена от матери своей Леды, и той же работы хитон. Диадему, сверкающую драгоценными камнями, нес мальчик удивительной красоты, выступающий походкою Юла. И никто в зале не знал, что это не сын Энея Юл, а бог Купидон. Опасаясь за судьбу Энея и его спутников, Венера приказала своему отроку принять облик Аскания и внести в сердце царицы такое пламя любви к Энею, чтобы в нем сгорела память о ее первом муже и никто из бессмертных не мог бы изменить ее чувств.

Купидон, обняв Энея, бросился к царице и передал ей диадему. Она притянула его к себе, прижала к груди и усадила на колени. Не знала несчастная, что на коленях у нее всемогущий бог и прикосновение его по-детски пухлых губ ничем не уступало стреле из лука, способной пробудить страсть в любом человеческом сердце.

Пир в честь пришельцев длился до темноты и зашел за полночь. Слуги зажгли бесшумно светильники и удалились. Все взгляды устремились к Энею. Наступила такая тишина, что можно было слышать его дыхание. И вот он начал рассказ.

– Ты мне, царица, велишь пережить поражения горечь, скорбь утрат обновить. Слыша такое, не только схваток участник – дикий долоп, мирмидонянин, воин жестокий Улисса[65], слез не сумел бы сдержать. Но я воле твоей покоряюсь. Как ни страшится душа повторения бедствий, как ни пытается сбросить памяти тягостный груз, не опущу ничего.

Со стен замечено было копошение данайцев. Понавезли они с Иды много пиленого леса. Думали мы, что для кораблей. Они же, как нам показалось сначала, принялись дом воздвигать. Время прошло, и он принял очертание коня. Под брюхом его могла бы пронестись колесница.

Купидон. Античная статуя.

Отхлебнув вина, Эней продолжил:

– На виду у Трои скалистый есть островок. Тенедос ему имя. В начале правления Приама славились тенедосцы богатством. Здесь, как нам стало ясно потом, укрылись ахейцы. А мы, глупцы, рассудили, что, отчаявшись взять неприступный наш город, они удалились в Микены. Тотчас открылись настежь ворота. О, как приятно взглянуть на места, где были шатры Ахилла! Как любо пройтись по песку, где остались углубления от вражеских килей!

Много троянцев скопилось возле коня. И сразу же спор разгорелся. Одни предлагали внести его в город, словно победный трофей. Другие, напротив, зная коварство ахейцев, сжечь его помышляли иль в море пустить по волнам, чтобы ветром его отогнало подальше.

Но вот с акрополя Трои спустился окруженный мужами Лаокоон, жрец Аполлона. Он к нам обратился с такими словами: «Несчастные! Успели вы позабыть о хитрости Улисса? В чреве коня, быть может, укрылись ахейцы или иное коварство. Но, что бы это ни было, страшусь я данайцев и дары приносящих!»

Сказав, это, метнул он в брюхо, что стянуто скрепами туго, дротик тяжелый. Дрожь охватила коня от головы до копыт. Удар отозвался стоном и затихающим гулом. Будь на то воля богов, мы смогли б в нем уловить предвещание бед. Хитрость врага была бы разбита. Троя наша стояла бы и поныне, а над нею возвышалась твердыня Приама.

Эней вытер пот со лба и, окинув взглядом весь зал, продолжил речь с еще большим волнением:

– Между тем послышался шум. Обернувшись, мы увидели скользящих по поверхности моря двух огромных змей. Их черные груди, покрытые чешуею шеи, гребни, налитые кровью, колыхались над водой. Хвосты, будучи скрыты волнами, образовывали водовороты. Оказавшись на суше, змеи открыли пасти. Всех нас жаром обдало. Мы в бегство пустились. Но змеям до нас как будто не было дела. Обращена была ярость драконов на двух юных сыновей Лаокоона. Настигнув их, они оплели их тела кольцами и стали терзать своими страшными зубами. Мы окаменели от ужаса. Лаокоон же, потрясая копьем, один ринулся против чудовищ. Змеи охватили и его, связали огромными кольцами, дважды обвив ими грудь и мощную шею. Весь облепленный ядом и черною слюною, вопль страдалец исторг такой, что его услышали звезды. Мне он напомнил рев быка, приносимого в жертву, когда порой ему удается с топором в загривке уйти от алтаря[66].