Ян Барщевский - Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастичных повествованиях
— Она сгубила меня, — закричал он и сразу же пошёл к чаровнику Парамону.
Весть о происшествии в тот же день разлетелась по всей округе. В панском имении одни поверили, что всё это сотворила сила сатанинская, другие ж смеялись и говорили, что это просто чьи-то проказы. Гарасим рассказал обо всём приходскому священнику, просил, чтобы он в тот же день приехал в усадьбу Карпы и освятил дом, в котором чёрт свил себе гнездо.
К вечеру со всей волости собрался любопытный люд, чтоб посмотреть на это диво. Пришёл эконом и с ним много молодых удальцов из имения, которые, не веря в бесовскую силу, надеялись словить какого-нибудь озорника. Несколько из них, самые смелые, отворили двери и хотели войти в хату, но едва переступили порог, как с криками кинулись назад, ибо вылетевший камень так зашиб одного из них, что тот едва очнулся. Народ, глядя на эти чудеса, стоял вдалеке от дома, а камни оттуда сыпали всё гуще.
Карпа от горя изменился весь, будто обезумел и, проклиная жену, соседей и домашних, хотел ворваться в дом, но ему не дали. Парамон, стоявший рядом, что-то шептал, но уже не мог помочь своими чарами. Пан К. Г., охваченный любопытством, тоже приехал, но, не смея приблизиться к хате, приказал окружить её и ждал, чем закончатся эти страсти.
А вот приехал и поп, облачённый в ризу, свершил святой обряд, но едва хотел подойти к стенам со святой водой, как во мгновение ока весь дом охватило пламя, и постройка быстро рухнула.
Изумлённые люди, глядя на такую месть злого духа, пожимали плечами, и все, кто сохранил ясность мысли, с тревогой покидали пепелище, где остались лишь угли и дымящиеся головешки. Поп возвращался домой опечаленный, сожалея о неразумности своей паствы. Парамон, уходя, тряс головою и ругал несчастного Карпу: «Добро дурню: як паслаў, так i выспаўся». По всей околице, в каждой хате и в панской усадьбе, ещё долго говорили об этом происшествии.
Карпа после того страшного пожара подевался неведомо куда, пропал и уж больше не навещал ни своих приятелей, ни тестя, ни жену. Разное про него думали. Одни говорили, что он связался с лиходеями, которые перегоняли краденых коней из Беларуси под Псков или в Великие Луки. Пан даже посылал за известиями арендаря, жида Хаима. Другие селяне рассказывали, что встречали Карпу безумным, и он убегал от их голоса в лес, как дикий зверь.
Прошло несколько недель. Один охотник, выслеживая уток, шёл с выжлецом[77] мимо озера. День был пасмурный, волны шумели у берега. Издали увидел он на песке у самой воды чёрную стаю воронов. Выстрелил. Вороны взлетели и скрылись в бору. Подошёл ближе и видит выброшенный водою труп, который волна еще покрывала пеною. Он сразу же сообщил в имение. Дали знать в суд. Трудно было понять, чьё это тело, но одежда и перстень на руке помогли опознать Карпу. Так он, несчастный, окончил свою жизнь. Там же на берегу, без молитвы и без попа труп зарыли в землю.
* * *Тут путник умолк.
— Поведай же, — сказал пан Завáльня, — что стало с Агапкой?
— Агапка несколько лет жила при родителях, от тоски и пережитых ужасов здоровье её ослабло. После смерти родителей и она угасла, как свеча. Царствие ей небесное. Её добродетельная и целомудренная жизнь была примером для всех женщин нашей околицы. Хоть было это давно, но и теперь ещё там, где она со слезами поливала цветы, зеленеют вишни и яблони, и цветы те распускаются каждую весну, девчата в праздничные дни плетут из них венки и украшают ими образ Пречистой Богоматери.
— Почему ж ты не женился на ней, когда она была уже вдовою? — спросил пан Завáльня. — Ты же ещё раньше любил её, была б у тебя прекрасная жена. А хорошая жена — самое дорогое сокровище, ибо где в доме любовь и согласие, там и благословение Божие. Вот и я живу потихоньку, слава Богу, а ведь порядок в хозяйстве наводили мы вместе с моей покойницей.
— После той невесёлой свадьбы я просил пана, чтоб позволил мне пойти в чужие края, где легче добыть денег для поддержания хозяйства и для оплаты податей. Думал, что коли буду далеко, скорей забуду всё то, что долго стояло пред моими очами и наводило тоску. Несколько лет я бродил по России, около Новгорода и Старой Руссы, был даже под самым Петербургом. Трудился на самых тяжёлых работах — там, где через болота и дикие леса прокладывали дороги, копал глубокие канавы, порой весь день стоя в воде. Всё это, слава Богу, перенёс, не надорвал здоровья и вернулся домой с деньгами. Тут-то мне и рассказали об ужасной судьбе Карпы и о смерти несчастной Агапки.
— А жив ли ещё Парамон?
— Помер без исповеди, и могила его в поле без креста.
— Ну что, Янкó, как тебе понравились наши нехитрые повествования? Они правдивые, и их легче понять, чем истории про древних языческих богинь и божков, что ты мне рассказывал. Такой байки никто не запомнит, разве лишь человек учёный.
— Я люблю такие рассказы, в народной фантазии немало истинной правды.
Пока пан Завáльня говорил со мною, челядь переговаривалась меж собой: «Вот добры, дак добры, усю ночы бы ни спаў да слухаў».
— Ну, теперь будем слушать, что нам поведает твой товарищ, — сказал Завáльня, — Да чтоб случаи из твоей жизни, и чтоб были страшными и занимательными.
Повесть вторая. Лихие проделки
— Знавал и я в своей жизни человека, что был вроде Карпы и за то же поплатился. Ныне мир стал совсем испорчен, много стало людей лихих да ленивых, готовых на всякое зло, а кто им что доброе скажет — и слушать не хотят.
— И я помню лучшие времена, — сказал пан Завáльня. — Сколько в этих краях было хороших панов. Любо было посмотреть, какая скромность и безмятежность царили в храме Господнем, каждый держал в руках чётки и молитвенник, было почтение к старшим и любовь братская. А теперь в костёле[78] всё время слышишь шёпот да смех! Кажется, для того лишь и приходят люди, чтоб показать свои модные наряды. Мода и фармазония их сгубили, а через них и другие страдают.
— Мне кажется, дядюшка, что люди всегда одинаковы, и прежде, как и теперь, были злые и добрые, счастливые и несчастные.
— О нет, Янкó! Ты не видал того, что видели старики. Давние времена уж не воротятся, а грядущее будет еще, может, и похуже. Ну, подавай же нам свой рассказ, — сказал он путнику.
— Когда был я ещё совсем молодым, помню, жил в нашей деревне крестьянин Антон. Хозяйство у него было хорошее, бедности не знал, а поскольку был бездетным, то взял ребёнка неведомо от каких родителей. Его окрестили и дали имя Василь. Растил его Антон как родного. Когда парнишка подрос, то начал гонять скотину в поле, но был он большой гультяй и озорник. Вечно на него жаловались: то пустит коров на засеянное поле, то обругает кого-нибудь скверными словами, а то и камнем зашвырнёт. Идут жаловаться Антону, но тот любил приёмыша, и когда ему пеняли, он будто ничего и не слышал, потакал парнишке во всём, а тот рос и становился всё нахальней да задиристей.
Собрались однажды на панщину, было то после святого Петра.[79] Василя тоже послали на работу. Он, как обычно, стал задираться с каждым, ни про одного человека доброго слова не сказал. День был очень знойный. Войт велел положить косы и перекусить, кто чем богат, ибо подошло время пообедать и передохнуть. Усевшись на лугу в круг, говорили мы о том, о сём. Вдруг видим, как один батрак, который отошёл зачем-то от нас, стоя у рощи, машет рукой и кличет к себе:
— Скорей, скорей! Идите сюда, покажу вам диво!
Бежим все к нему, батрак показывает рукой на соседний бор:
— Поглядите, что деется!
Видим перед собой чудеса неслыханные. Идёт через бор леший, голова выше сосен, а перед ним выбегают на поле огромные стаи белок, зайцев, косуль да других зверей; по небу летят стаи тетеревов, куропаток и прочих птиц. Леший выходит из бора, уменьшается ростом и становится вроде маленького карлы. Тут же с полей и лугов взлетели бабочки и разная мошкара, покрывая окрестности, будто тёмная туча.
Василь, лихой человек, подбирает с земли камень, мчится туда, где леший скрылся в траве, бросает в него камнем, да как гаркнет: «Сгинь! Пропади!» Леший закричал страшным голосом, аж листва с деревьев посыпалась, поднялся из травы в облике огромной чёрной птицы и, хлопая крыльями, скрылся за лесом. Нас охватила тревога. Смотрим все на Василя, дивясь его отваге. А он, гордясь своей проделкой, едва не лопнул от смеха. Был средь нас один мудрый человек, который сказал:
— Слыхал я от стариков, что такая лихость приводит к несчастью. Выгорят тут леса и рощи, будет мор среди скотины, да и тебе, Василь, твоя лихая проделка не пройдет даром.
— Что мне до того, — ответил Василь. — Я рад, что ловко попал камнем в чертяку, пусть не прогоняет птиц и зверей из наших лесов.
Слухи об этом разошлись по всей околице; хлопцы вроде Василя, хвалили его за отвагу, и он всюду хвастал своею проделкой. Но мудрые люди, которые лучше во всём этом понимали, с укоризной слушали его похвальбу. И Антон, человек тихий, опечалился, прослышав об этом.