Карен Армстронг - Краткая история мифа
Та же идея прослеживается в греческом мифе о Деметре и ее дочери Персефоне, или Коре («деве»), почти наверняка сложившемся именно в эпоху неолита[41]. Деметра – богиня зерна, оберегающая урожай и хранящая плодородие земли. Когда Аид, владыка подземного мира, похищает Персефону, Деметра покидает Олимп и, убитая горем, блуждает по земле в поисках дочери. В гневе она задерживает урожай, и людям грозит голодная смерть, если Кора не вернется на землю. Встревоженный Зевс посылает Гермеса вернуть Кору, но та успела съесть в подземном мире несколько зерен граната, из-за чего теперь вынуждена четыре месяца в году проводить с Аидом, взявшим ее в жены. Когда дочь возвращается к матери, Деметра вновь дарует земле изобилие.
Это не просто аллегорический рассказ о природном круговороте. Обряды в честь Деметры не совпадали по времени ни с севом, ни с жатвой. И хотя похищение Персефоны напоминает погружение зерна под землю, в Средиземноморье всходы появляются уже через несколько недель, а не через четыре месяца. Подобно мифу об Инанне, это очередная история об уходящей и возвращающейся богине. Древнегреческая Деметра, богиня зерна, почиталась также как владычица мертвых и возглавляла мистериальный культ с центром в Элевсине, близ Афин. Обряды этого культа хранились в тайне, но, судя по всему, в ходе ритуала мисты («посвященные») должны были принять неизбежность смерти как неотъемлемой части жизни и обнаружить, что в результате страх смерти исчезает. Смысл мифа навсегда запечатлевался в умах и сердцах людей, проходивших длительную инициацию в Элевсине. Окончательная победа над смертью невозможна. Кора живет попеременно то на земле, то в подземном мире. И без ее символической смерти не будет ни зерна, ни пищи, ни самой жизни.
Об Элевсинских мистериях нам почти ничего не известно, однако участники этих обрядов наверняка удивились бы, если бы их спросили, верят ли они, что Персефона действительно спускалась под землю, как повествует миф. В мифе заключалась истина: ведь жизнь и смерть действительно были связаны неразрывно и земля действительно умирала и возрождалась каждый год. Смерть была ужасна и неизбежна, но не означала конец всему. Земледелие порождало своего рода оптимизм, хотя и не безусловный[42]. Зерно должно умереть, чтобы вырос новый колос; подрезая растения, садовник помогал им пустить новые побеги. Элевсинские обряды инициации свидетельствовали, что столкновение со смертью ведет к духовному возрождению: человека тоже «подрезают», чтобы он пошел в рост. Правда, бессмертия он не обретет – бессмертны только боги, но зато он избавится от страха, а следовательно, сможет жить полной жизнью, смело взирая смерти в лицо. В сущности, мы умираем – расстаемся с какой-то частью старого «я» – каждый день. В эпоху неолита мифы и ритуалы перехода, как и прежде, помогали людям смириться со своей смертностью, перейти на следующий жизненный этап и обрести отвагу, необходимую для роста и перемен.
4
ДРЕВНЕЙШИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ (4000-800 гг. до н. э.)
На рубеже 5–4 тысячелетий до н. э. человечество сделало еще один шаг вперед в своем развитии: люди начали строить города, сперва в Месопотамии и Египте, а затем в Китае, Индии и на Крите. Некоторые из этих древнейших цивилизаций исчезли почти бесследно, но в так называемом «плодородном полумесяце», на территории современного Ирака, новшества урбанизации рано отразились в мифах, прославляющих городскую жизнь. Самосознание человека развивалось. Изобретение письменности означало, в частности, что мифы теперь можно записывать и сохранять для потомства. Человечество вступило в историческую эпоху: темп перемен в городах возрастал, и люди стали лучше осознавать причинно-следственные связи. Новые технологии позволяли лучше контролировать окружающую среду; связи с природным миром становились все слабее. Люди обрели свободу и уверенность в себе и гордились своими достижениями.
Однако перемены такого масштаба неизбежно внушают страх. Говорят, что история – это процесс разрушения: ведь всякое новшество подразумевает отказ от того, что было прежде[43]. Именно так обстояло дело в городах Месопотамии, где постройки из глиняных кирпичей нуждались в постоянном уходе и периодическом ремонте. Новые здания возводили на руинах старых, и тем самым процессы распада и обновления естественным образом включились в структуру новорожденного градостроительного искусства[44]. Цивилизация была великолепна, но эфемерна: город в одночасье возникал и достигал расцвета, но столь же быстро приходил в упадок. Город-государство, обретший преимущество над другими городами, начинал уничтожать своих соперников. Повсюду свирепствовали войны и мятежи; целые народы силой переселяли в чужие края. Культурные ценности, накопленные с таким трудом, приходилось то и дело восстанавливать и утверждать заново. Люди жили в постоянном страхе перед угрозой возврата к былым варварским обычаям. Страх и надежда слились воедино в новых городских мифах, повествующих о вечной борьбе между порядком и хаосом.
Неудивительно, что некоторые воспринимали развитие цивилизации как катастрофу. Авторы библейских книг усматривали в этом процессе признак отпадения от Бога, последовавшего за изгнанием из Эдема. По их представлениям, городская жизнь строилась на убийствах, эксплуатации и насилии. Первый город, согласно библейскому преданию, построил Каин – первый убийца[45], а его потомки изобрели «городские» искусства: Иувал «был отец всех играющих на гуслях и свирели», а Тувалкаин «был ковачом всех орудий из меди и железа»[46]. Огромный вавилонский зиккурат (храм в форме ступенчатой пирамиды) произвел на сынов Израиля глубочайшее и весьма неприятное впечатление. Они восприняли его как воплощение языческой гордыни, основанное исключительно на жажде самовозвеличения, и сложили легенду о том, как Господь в наказание строителям Вавилонской башни смешал их языки, «так чтобы один не понимал речи другого», и «рассеял их оттуда по всей земле»[47].
Но для самих жителей Месопотамии город был местом встречи с Божественным. Возводя город, они воссоздавали потерянный рай. Зиккурат замещал гору в центре мира, по которой первые люди могли подниматься в мир богов. Сами боги жили бок о бок с людьми в городских храмах – копиях их небесных дворцов. Каждый город в Древнем мире был священным градом. Культурные достижения представлялись горожанам Божественными в той же мере, в какой их предки почитали священными занятиями охоту и земледелие. Месопотамские боги научили людей строить зиккураты; Энки, бог мудрости, был покровителем кожевников, кузнецов, цирюльников, строителей домов и каналов, гончаров, лекарей, музыкантов и писцов[48]. Люди чувствовали, что все эти удивительные достижения навеки преобразят человеческую жизнь; сами города казались чудом, ибо превосходили все известное до сих пор. Человек приобщился к таинству творения, прежде ведомому лишь богам, и, подобно богам, обрел способность созидать порядок из хаоса.
Однако Библия напрасно обвиняла жителей Междуречья в гордыне. Они прекрасно понимали, что человеческая жизнь, даже в городах, мимолетна и несовершенна по сравнению с миром богов, по-прежнему составлявшим фон повседневного существования. Города были всего лишь бледной тенью Дильмуна, потерянного рая, где ныне обитают только боги и немногие избранные смертные. Люди остро ощущали, сколь недолговечна и хрупка цивилизация. В Древнем Египте, небольшой по размерам стране, защищенной от врагов горами и орошаемой регулярными разливами Нила, вера в человеческие силы утвердилась прочнее. В Месопотамии же, где разливы Тигра и Евфрата были непредсказуемыми и зачастую разрушительными, где под проливными дождями поля превращались в болота, а палящие лучи солнца выжигали почву в пыль, где приходилось жить в постоянном страхе перед набегами враждебных соседей, люди чувствовали себя куда менее защищенными. Сохранение цивилизации требовало героических усилий в борьбе против своевольных стихий. Особенно наглядно эти страхи отразились в местных мифах о потопе. Реки в Месопотамии резко меняли направление течения, не встречая на пути естественных преград, поэтому наводнения там случались нередко и зачастую несли огромные разрушения. Разлив реки не был благом для страны, как в Египте, – напротив, он стал метафорой социально-политических потрясений.
Вступая в новую эпоху, человечество всякий раз отказывается от прежних представлений о богах и людях. Создатели первых цивилизаций уже начинали походить на нас, современных людей, – прежде всего тем, что они яснее, чем когда-либо, ощущали себя хозяевами собственной судьбы. И теперь они уже могли относиться к богам иначе, чем их предки. Поскольку вся жизнь сосредоточилась вокруг человеческой деятельности, боги стали казаться более далекими; они перестали восприниматься как самоочевидная реальность, до которой подать рукой. Новая городская мифология изображает всемирный потоп как веху, отмечающую разрыв между людьми и богами. В самой длинной из месопотамских поэм о потопе, «Атрахасис», боги, подобно людям, изображаются градостроителями. Младшие божества устали постоянно рыть оросительные каналы и отказались от этой работы. Труд по ирригации страны переложили на плечи людей, сотворенных Богиней-Матерью. Но вскоре люди расплодились и стали шуметь, мешая уснуть богу бури Энлилю. Разъяренный бог принимает решение уничтожить докучливых смертных, наслав на землю потоп. Но Энки берется спасти Атрахасиса[49] («превосходящего мудростью»), жителя города Шуруппак, с которым часто вел дружеские беседы. Энки велит Атрахасису построить большой корабль, подробно объяснив, как сделать его водонепроницаемым, и благодаря этому Божественному вмешательству Атрахасис, подобно Ною, спасается со своей семьей, с животными и семенами всех растений. Когда воды сходят, боги приходят в ужас при виде воцарившегося на земле опустошения. Энки берет Атрахасиса и его жену в Дильмун, и они становятся единственными из людей, обретшими вечную жизнь и сохранившими постоянную связь с богами. Помимо прочего, этот миф – настоящий гимн во славу вдохновленного свыше технического изобретения, спасшего род человеческий от гибели. Так цивилизация и культура в Месопотамии (как позднее и в нашем, современном обществе) становятся средоточием мифов и духовных устремлений.
