Мифы и легенды народов мира. Библейские сказания и легенды - Немировский Александр Иосифович
В Песне песней отражена фольклорная традиция пастушеской поэзии, бытовавшая не только у евреев, но и у других народов в эпоху эллинизма, когда сицилийский поэт Феокрит, живший при дворе Птолемея III, создал свои идиллии о томимом любовью пастухе. Это параллель навела Генриха Гретца (1817— 1891) на мысль, что Песнь песней — еврейское сочинение времени перевода Библии на греческий язык (Септуагинты), испытавшее влияние Феокрита. Это гипотеза не встретила признания специалистов, указавших на преобладание в Песне песней национальных мотивов и на слабое знакомство еврейских теологов с греческой литературой. Впрочем, самые поздние из Песни песней на самом деле принадлежат к III веку до н. э., тогда же был составлен весь сборник.
В своем объяснении метода перевода «Песни песней» в начале XX в. А. Эфрос писал: «Задача переводчика — вызвать у читателя то же впечатление, что и подлинник. На наш взгляд, ближе всех к выполнению этой грандиозной задачи оказался не он сам, а поэт Лев Александрович Мей (1822–1862) в своих «Еврейских песнях», реконструировавший напевность и интонационную естественность оригинала»[441]. Л. Е. Коган, опиравшийся на научный перевод «Песни песней» выдающегося востоковеда И. М. Дьяконова, подобной задачи перед собою не ставил[442]. Что касается Л. Ярошевского, предложившего стихотворный рифмованный перевод библейского оригинала, то его труд не обладает какими‑либо художественными достоинствами, хотя он и вышел под редакцией и с предисловием известного поэта М. Кузмина[443].
И вот наш собственный опыт перевода пока еще отдельных стихотворений великой книги о чувственной любви мужчины и женщины, опирающийся на поэтику XX в. и на достигнутое в этом веке понимание текста. Недостатком всех научных переводов «Песни песней» является буквализм, стремление ничего не утратить в древнем тексте. В результате вместо поэзии появляется подстрочник, в котором нет поэзии и к тому же подчас отсутствует логика, ибо не только каждое слово «Песни песней» допускает несколько толкований, но и сама ее образная система является загадкой загадок. В поэтических переводах с новых языков, как показывает пример великих русских поэтов–переводчиков XX в., всегда от чего‑то приходилось отказываться и компенсировать утрату чем‑то своим. По этому пути пошли и мы, давая при этом в комментариях обоснование своей художественной гипотезе.
ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ
1 (I, 5—6) Не смотри, что черна я малость. Мною солнышко любовалось[444], Одаряя меня загаром. Чуть светлей я шатров Кедара[445]. С той поры, как по воле братьев Я поставлена при винограде, Виноградные гроздья целы, А себя я сберечь не сумела. 2 (I, 7—8) Расскажи мне, души отрада, Где теперь ты пасешь свое стадо, Чтобы мне, как бывало когда-то, Не попасть к пастухам бородатым. Я б твоим насладился взглядом, Находясь с козлятами рядом. 3 (I, 9—11) Ты прекрасна, как кобылица Фараоновой колесницы[446], А из дев сравнить тебя не с кем. Библейские сказания и легенды На щеках у тебя подвески. Мы скуем для тебя другие, Не железные, а золотые. 4 (1,12—14) Пока царь пировал до заката, Опьянял меня запах нарда[447], А когда он вернулся с пира, Соблазнила его я миррой[448]. И сошлись кипрея[449] соцветья С ароматом лозы Эн Геди[450]. 5 (I, 15—17) Дай красой мне твоей насладиться, Ты прекрасна, как голубица. И любовь нам открыла недра. Наша кровля —ливанские кедры. Кипарисы стали стеною, Чтоб была ты только со мною. 6 (II, 1—7) Стал нарцисс из горной долины Вместе с лилией телом единым. И, когда они слились ртами, Переполнились медом гортани. Стало знаменем всех твоих пиршеств, Меня ветер любви колышет. Я от ласок твоих ослабла, Дайте ягод мне, дайте яблок. От любви я изнемогаю. Ему стала я дорогою. Рука левая под головою. Обнимает меня десница. Иерусалима девицы, Ради ланей степных и оленей Своего вы дождитесь мгновенья. Не гонитесь за близостью ранней. Не будите, пока не нагрянет. 7 (II, 8—10) Голос милого. Словно газелью Он проносится по ущелью, И с лучом восходящего солнца По долам и горам он несется. И прекрасной порою весенней Он в окно мое смотрит оленем. С каждым мигом звучит все призывней: «Прекратились зимние ливни, Птицы певчие возвратились, И смоковницы соком налились. Поднимается небо все выше, Голос горлицы стал мне слышен. Еще в дальнем ущелье горном Выходи, чтоб насытить взор мой. Ведь при свете весеннем ясном Никого нет тебя прекрасней. Невозможно земли ликованье Без твоего воркованья». 8 (III, 1—5) Я искала любимого сердцем. От него мне некуда деться. В темноте городских переулков Шум шагов разлеется гулкий. Ведь любовь моя не игрушка. Вдруг послышалась колотушка. Сторож ею воров пугает, О моем любимом не знает. Но едва я с ним разминулась: На любимого сердцем наткнулась. Повела его в дом материнский, Ведь любовь не ведает риска. Ради ланей степных и оленей Своего дождитесь мгновенья. Не гонитесь за близостью ранней, Не будите, пока не нагрянет. 9 (III, 6) 12 Кто это движется к нам, Ветром пустыни гонимый? — Мирра и фимиам, Земли не касаясь, дымом[451]. 10 (III, 7—8) Дивно ложе царя Соломона, И держат при нем оборону Шестьдесят надежных мужей, Храбрых воинов и сторожей. Все у царя готово К отражению страха ночного[452]. Паланкин[453] царя Соломона. Из серебра колонны. Захочешь облокотиться — Спинка есть золотая. Иерусалима девицы, Соломон в своей багрянице Зовет вас, к себе приглашая. Для радости вашей сердечной Наденьте убор подвенечный. 11 (IV, 1—7) Под белою этой фатою Ты стала самой красотою. Библейские сказания и легенды Волос кудрявое стадо Спустилось с высот Гилеада. Твои зубы снега белее, Твои губы заката алее, А шея как башня Давида, Та, что щитами обвита В память о славе громкой. Сосцы же как два олененка, Спящие среди лилий, Ждут, чтобы их разбудили Руки вставшего рано, Те, что изведать успели, Что нет в твоем, милая, теле Ни одного изъяна. 12 (IV, 8, 12—16) Из кедровых высей Ливана К нам в степи направь свой взор. Невестой спустись с Амана[454] И леопардовых гор. Сад, доступный..для меня, Сестра — невеста. Для других в саду Твоем нет места. Потаенный ключ Среди гранатов, Напоенный ароматом. Утоляю жажду я водою И вдыхаю запахи алоэ, Мирры, и корицы, и шафрана, Благовоньями дышу Ливана. Ветры, зря по свету не гуляйте, Сад благоуханный овевайте. Пусть все разольются ароматы, И жених найдет дорогу к саду[455]. 13 (VI, 1—3) Скажи мне: «Где твой любимый? Давно его что-то не видно. Никто тебя не обнимет. И мне за тебя обидно». Не беспокойся, подруга, В саду своем бродит милый. Его я чувствую руку, Блуждает она меж лилий. Всегда со мною любимый, И мы с ним неразделимы. 14 (VI, 3—7) Пленительна ты, как Тирца[456]. Прекрасна, как Иерусалим. И страшно вдруг очутиться Рядом с сердцем твоим. Волос твоих козье стадо Сошло с высот Гилеада. Как овцы после купанья, Ты блещешь от чистоты. Дай прикоснуться губами К щеке, что видна из фаты. 15 (VI, 8) Шестьдесят у меня цариц И восемьдесят наложниц, А прочих случайных девиц И сосчитать невозможно. Но ты сама чистота, Нетронутая голубица. Могла б ты в иные года Дочкой моей родиться. И восхваляют тебя Наложницы и царицы. 16 (VI, 11 — 12) Я спустился в ореховый сад Посмотреть, чем растенья богаты, Распустился ли виноград, И как дозревают гранаты. Но ушла ты, мне душу сломив, Как победная колесница. Возвратись же ко мне, Суламифь[457], Чтобы мог я тобой насладиться. 17 (VII, 2—6) Ничто не может сравниться С прелестью ножек. Дивный изгиб твоих бедер Создал художник. Пупок твой — изящная чаша, Полон шербетом. Живот как сноп пшеничный В лилиях — лентах[458]. Груди —детеныши серны, Как двойня газели. Шея — дозорная башня В горном ущелье, Та, что пред Дамаском Воюет с Арамом. Голова — вершина Кармела Над всеми горами. Очи — озера в Хеброне У врат Бат — Раббима[459]. Приди же, сидящий на троне, К своей любимой. 18 (VII, 7—10) А у моей сестрицы Еще не выросли груди. Может жених появиться, Что делать будем? Была бы стеной городскою, В камни бы гвозди вложили. Дверью была бы — доскою Снаружи б ее забили. А я как оплот. Мои груди — башни. Пускай придет. Ведь мне не страшно. 19 (VIII, 11 — 12) Без серебра не войти В сад у Ваал Хамона. Нищему нет пути К яблоням Соломона. Гнать за ворота бродяг Царские стражи привыкли. Сад мой не в дальних краях. Где же, о царь, твои сикли? 20 (VIII, 13—14) Был голос призывный Услышан из сада: — Сокройся, мой милый, От чуждого взгляда. Никто из друзей Тебя не догонит. Беги, как газель, На Холмы благовоний.
