Автор неизвестен - Эпосы, мифы, легенды и сказания - Калевала
Отсюда структура руны. Состоит она из непременных двустиший, носящих большею частью такой характер: строка и за нею параллельная строка, развивающая с некоторым добавлением смысл первой строки. Вся строфа поэтому всегда имеет четное количество стихов; Лённрот завершил это симметрическое здание, построенное из двустиший, одним лишним стихом в конце, сделав это, по-видимому, сознательно.
Понятно, насколько важно при переводе «Калевалы» сохранить и точную строфику, и точное количество стихов оригинала. Перевод Л. П. Бельского при всех своих исключительных и неоспоримых достоинствах отступает, однако же, от точности. Сличая его, строку за строкой, с оригиналом Лённрота, я обнаружила несколько существенных ошибок Бельского и отклонений от оригинала. Отказавшись от счета пятистиший на полях и от точного указания на количество стихов в подзаголовках к каждой руне, принятых у Лённрота, Бельский тем самым облегчил себе некоторые вольности, например, — пропуск нескольких стихов. Нам думается, такое отношение к эпосу, а также принципиальный характер допущенных в переводе ошибок позникли у Бельского под влиянием работ о «Калевале» определенной группы тогдашних финских ученых (во главе с К. Кроном). Сомненья и выводы этих ученых, основанные на анализах разнослойности и разновременности собранных Лённротом рун, поколебали единство и цельность «Калевалы» как совершенного произведения в глазах и читателей и переводчика. Это отрицательное влияние можно наглядно увидеть из предисловия самого Бельского ко второму изданию перевода. Если в первом предисловии, в конце восьмидесятых годов, Бельский еще весь во власти открытого Лённротом бессмертного источника народной поэзии карелов и финнов, если он захвачен единством и цельностью самой поэмы, над переводом которой потрудился, то уже спустя двадцать пять лет, в 1915 году, не чувствуя антинародного смысла происходящего, Бельский рассказывает о том, как «потрудились» за истекшие годы финские филологи над бессмертным наследием Элиаса Лённрота:
«Все эти труды, выясняя состав финской эпопеи, разрушили взгляд на нее как на цельное произведение финского народа… Лённрот связал органически несвязуемое, прибегая к очень наивному способу… Таким образом, по позднейшим исследованиям ясно, что цельной эпопеи Калевалы у финского народа не существует».[12]
Естественно, что при «искусственно связанных» стихах, не представляющих собой цельного произведения, простительны известные вольности перевода.
В наше советское время бессмертной карельской и финской поэме возвращено ее настоящее значение в числе крупнейших памятников народного творчества. Перевод Л. П. Бельского был поэтому существенно исправлен.
В первую очередь восстановлены опущенные стихи и правильная транскрипция имен.
В финском языке ударение падает на первый слог. Бельский, оговариваясь необходимостью выдержать размер, ставил произвольные ударения. Так, вместо По́хъёлы, Ме́тсолы, Ма́налы, Ве́лламо и т. д. у него всюду Похъёла, Метсо́ла, Мана́ла, Велла́мо и проч.
В финском языке две гласные буквы, стоящие рядом, произносятся в некоторых случаях соединенно, как один слог: Суоми, Тиэра, Туони — это двусложные имена. Между тем у Бельского эти имена читаются как трехсложные, с неверными ударениями; трехсложная Туонела (с ударением на о) превращается в четырехсложную Туонелу, где ударение падает на е, а буква у получает значение отдельного слога.
В финском языке имен Вейнемёйнен и Юкагайнен нет; есть Вяйнямёйнен и Ёукахайнен. Но Бельский надолго утвердил своим переводом неверное произношение этих имен. Все это было исправлено.
Не лишен перевод Л. П. Бельского и смысловых ошибок.
В «Калевале», где речь идет о родовом строе, важно было сохранить упоминание о военных рабах, выполняющих различные работы. У кузнеца Ильмаринена работают в кузнице рабы. Слово «раб» — orja — постоянно встречается в рунах, слово «слуга» не встречается. Между тем Бельский почти везде ставит «слуги» вместо «рабы».
В руне 10-й, например, когда Ильмаринен выковывает Сампо, он велит рабам накачивать воздух, и рабы раздувают огонь мехами:
Laitti orjat lietsomahan… Orjat lietsoi loyhytteli…
(Руна 10-я)Л. П. Бельский всюду переводит:
Поддувать велит он слугам…И мехи качают слуги…
В руне 37-й Ильмаринен выковывает себе жену из золота и серебра. Опять раздувают для него горн рабы. Но здесь, как более позднее наслоение, к словам «рабы» прибавляется, как выше отмечено, неизменная фраза «работающие за поденную оплату», «поденщики». Эти любопытные противоречия, нередкие в «Калевале», говорят о древнейшей основе эпоса, получившей позднейшие добавления, тоже уже настолько старые, что параллельные стихи, говорящие о другой исторической эпохе, поются народными певцами как нечто традиционное, отнюдь не противоречивое:
Pani orjat lietsomahan, Palkkalaiset painamahan.
(Руна 37-я)Эти места, приковывающие внимание исследователей, повторяются в руне 37-й несколько раз. И всюду Бельский, обходя слово «раб», пишет о «работниках поденных», о «слугах»:
Раздувать мехи поставилСлуг, работников поденных.
В цикле рун о Куллерво такие неточности ведут к прямому искажению социального смысла. Два брата, Унтамо и Калерво, поссорились; Унтамо пошел войной на брата, истребил весь его род, лишь одну беременную женщину захватил в рабство, и она родила в рабстве ребенка. Мать дала своему сыну имя Куллерво; но для Унтамо он только солдат. В этих двух стихах народный певец лаконично и сильно говорит о том, что у победителя для своего раба нет имени, он смотрит на него только как на нового солдата для войска:
Emo kutsui Kullervoksi.Untama sotijaloksi.
(Руна 31-я)Перевод Бельского как будто точен, но у читателя не создается того впечатления, какое он получает от оригинала:
Называет мать: Куллерво,А Унтамо прозвал: Воин.
Ослабленное впечатление получается оттого, что переводчик поставил но только слово «прозвал», но и двоеточие перед «воином», между тем Унтамо никак не прозвал ребенка, наоборот, он оставил его без имени, потому что ребенок рабыни был для него только новым солдатом. В двух последующих изданиях это место окончательно потеряло свой социальный смысл, — слово «воин» в них уже пишется с большой буквы и как бы становится имененем собственным:
А Унтамо прозвал: Воин.
Неверное понимание этого места ведет Бельского к другой ошибке. Вся трагедия Куллерво в том, что он вырастает у Унтамо в рабстве. Когда Унтамо, боясь вырастить будущего мстителя, делает несколько попыток погубить Куллерво и они не удаются, он решает воспитывать дитя, как своего раба, Бельский совсем не упоминает о рабе и переводит, искажая смысл оригинала:
Он воспитывать решился,Как свое дитя, Куллерво.
В оригинале сказано сильно и ясно:
Kasvatella KullervoinenOrja Poikana omana.
Казалось бы, мелочи, но мелочи, изменяющие социальный смысл оригинала и ослабляющие художественный образ мстителя Куллерво.
В руне 2-й есть строфа, состоящая из четырех двустиший (стихи 301–308). Л. П. Бельский, переводя эту строфу, пропустил в ней один стих:
Pane nyt turve ttrnkemahan.
Редактор издания «Academia», а за ним и составитель петрозаводского издания пропускают в этой строфе уже целых два стиха:
Pane nyt turve tunkemahan,maa vakeva vaantamahan!
Речь идет при этом не о каких-нибудь «повторных» или «несущественных» стихах (хотя, на наш взгляд, в «Калевале» вообще нет ни одного несущественного стиха), — речь идет об очень важном месте. Вяйнямёйнен взывает к «старице земли», «матери полей», прося ее дать плодородие почве, которую он только что засеял зерном. Но плодородие земли он представляет себе в действии, в признаках: в туке, в дерне, в «переворачивании зарубки» на земле. Но как раз в этих вещах — туке, дерне, переворачивании земли под вырубленными деревьями — и раскрывается конкретная особенность подсечного земледелия. Убирая эту строку, переводчик уничтожил живые, реальные образы поэмы и оставил лишь молитву к мифическим божествам.
В руне 49-й Вяйнямёйнен решает выведать, куда злая Лоухи запрятала украденное ею солнце и месяц. Для этого он гадает, согласно древнему обычаю, на лучинах. Но Л. П. Бельский переводит это место непонятно для наших дней, заставляя Вяйнямёйнена вместо гадания «кидать жребий», «вертеть жеребья»:
Надо, видно, кинуть жребий…Жеребья вертеть он начал…Молви правду, жребий божий..
Нельзя архаизировать слово «жребий», которое для современного читателя имеет определенный и только единственный смысл.
