Валерий Демин - Тайны Евразии
Рис. 112. Освоение Западной Сибири после похода Ермака
Подлинных документов сохранилось не так уж много. Но разве в этом суть дела! «Скаски» да «отписки» диктовались подьячим наспех, на ходу и при случае. Некоторые грамоты вообще не дошли до адресатов, пролежали под спудом многие десятилетия и были обнаружены совершенно случайно. Так произошло со знаменитой «отпиской» царю Алексею Михайловичу казака Семена Ивановича Дежнева (ок. 1605–1673), первого, кто в 1648 году проплыл из Тихого океана в Ледовитый и открыл пролив между Азией и Америкой. Донесение Семейки Дежнева, как он сам себя прозывал, было погребено в Якутском архиве, где пролежало никому не ведомое почти целый век. Впрочем, это история бумаги, а не человека. Сам Дежнев сумел добраться не только до оконечности Евразийского материка, но впоследствии с грузом «костяной казны» (то есть моржового клыка) прибыл в Москву. Здесь он и умер (о чем сохранилась запись в писцовой книге Сибирского приказа). Пассионарный заряд его к тому времени, видимо, иссяк, как «шагреневая кожа»: Москва же энергетической подпитки не давала – для этого нужна была Сибирь! Тем не менее истина и справедливость восстановлены, и сегодня ни один россиянин без волнения не может читать бесхитростную исповедь русского казака:
«Государя царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии воеводе Ивану Павловичю да дьяку Осипу Степановичю Ленского острогу служилой человек Семейка Иванов Дежнев челом бьет.
В прошлом во 156 году июня в 20 день с Ковымы [Колымы. – В. Д. ] реки послан я, Семейка, на новую реку на Анандырь для прииску новых неясачных людей. И в прошлом же во 157 году месяца сентября в 20 день, идучи с Ковыми реки морем, на пристанище торгового человека Федота Алексеева чухочьи люди на драке ранили, и того Федота со мною, Семейкою, на море рознесло без вести. И носило меня, Семейку, по морю после Покрова Богородицы всюда неволею, и выбросило на берег в передней конец за Анандырь реку. А было нас на коче всех двадцать пять человек. И пошли мы все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы. А шел я, бедной Семейка, с товарыщи до Анандыры реки ровно десять недель и попали на Анандыр реку внизу близко моря, и рыбы добыть не могли, лесу нет, и с голоду мы, бедные, врознь розбрелись. И вверх по Анандыре пошло двенадцать человек. И ходили двадцать ден, людей и аргишниц, дорог иноземских, не видали. И воротились назад и, не дошед за три днища до стану, обночевались, почали в снегу ямы копать.
А с ними был промышленой человек Фомка Семенов Пермяк, учал им говорить, что де “тут нам ночевать нечего, пойдем де к стану к товарыщам”. И с ним, Фомкою, толко пошел промышленой человек Сидорко Емельянов да Ивашко Зырянин, а достальные люди тут остались, потому что с голоду итти не могут. А приказали ему, Фомке, чтоб де я, Семейка, послал им постеленко спалное, и парки худые и “чем бы де нам напитатися и к стану добрести”. И Фомка и Сидорко до стану дошли, и мне, Семейке, сказали. И я, Семейка, последнее свое постеленко и одеялишко… [здесь и далее отсутствует часть текста; вероятно, утрачено слово “передал”. – В. Д. ] с ним, Фомкою, к ним на камень послал. И тех достальных людей на том месте не нашли, неведомо их иноземцы розвезли… А что статков записных прикащиков Безсона Астафьева и Офанасья Андреева осталось, и у тех статков оставлен был покрученик их Елфимко Меркурьев и приказано ему… А в те поры у нас не было подьячих, записывать некому. И осталось нас от двадцати пяти человек всего нас двенадцать человек. И пошли мы, двенадцать человек, в судах вверх по Анадырь реке, и шли до анаульских людей. И взяли два человека за боем, и ранили меня смертною раною. <…>
А с Ковымы реки итти морем на Анандыр реку есть нос, вышел в море далеко: а не тот нос, которой от Чухочы реки лежит, до того носу Михаило Стадухин не доходил. А против того носу есть два острова, а на тех островах живут чухчы, а врезываны у них зубы, прорезываны губы, кость рыбей зуб. А лежит тот нос промеж сивер на полуношник, а с рускою сторону носа признака: вышла речка, становье тут у чухочь делано, что башни из кости китовой. И нос поворотит кругом к Онандыри реке подлегло, а доброго побегу от носа до Онандыри реки трои сутки, а боле нет. А идти от берегу до реки недале, потому что река Анандырь пала в губу. А в прошлом во 162 году. ходил я, Семейка, возле моря в поход, и отгромил я, Семейка, у коряков якутскую бабу Федота Алексеева. И та баба сказывала, что де “Федот и служилой человек Герасим померли цынгою, а иные товарыщи побиты, и остались невеликие люди и побежали в лодках с одною душою, не знаю де куда…”»
«Нос, что вышел в море», из докладной бесстрашного русского казака и есть тот мыс – оконечность Азии (быть может, даже легендарный Табин из Плиниевой «Естественной истории»), – который нынче по справедливости носит имя Семена Дежнева. Сегодня это даже трудно представить: двадцать пять человек на коче, то есть на большой, открытой всем ветрам, лодке (рис. 113). Под конец их осталось всего двенадцать (как в знаменитой поэме Александра Блока) – нагих и босых, без воды и пищи. А это, между прочим, Арктика и Северная Азия – от устья Колымы до устья Анадыря (рис. 114). Полярное солнце греет слабо, да и того почти не видно. Топлива и пристанища никакого. Куда ни глянь – плавающие льдины. Снег на берегу тает очень медленно. В нем и пришлось ночевать и прятаться от ветра отправленным в разведку: охотники-поисковики так голодали, что не в силах были вернуться к ладьям. Кругом океан, а рыба не ловится. Чукчи («чухочьи люди») и другие аборигены настроены враждебно. Русских разведчиков накрыли и вырезали так, что вообще никаких следов не осталось. Самого Дежнева подстрелили из лука чуть ли не до смерти (правда, это уже были не чукчи, а юкагиры).Рис. 113. Русский корабль в Ледовитом океане (с гравюры XVI в.)
Рис. 114. Сводная карта открытия русскими Северо-Восточной Азии
Но, как говорится, – ни шагу назад! Только вперед – навстречу неведомому! За что страдали русские люди? Да за нас с вами! Так уж судьба распорядилась. Другого ответа нет и быть не может. Откуда такая целеустремленность? Да все оттуда же – из биосферы и ноосферы, которые – помноженные на электромагнитную, торсионную и иную энергетику сибирской земли – приводят к пассионарной «вспышке» в душе вожатого, а он уж «заражает» свое окружение. В совокупности это составляет то, что принято называть судьбой или предопределенностью, коих, как известно, избежать невозможно. Быть может, в середине XVII века в районе Восточной Сибири сама геокосмическая обстановка сложилась столь благоприятным образом, что породила не одного, а сразу несколько вожаков-пассионариев, которые довели до конца дело, начатое Ермаком, и подвели черту под важнейшим этапом геополитической истории России. Начало освоения Дальнего Востока лучшее тому подтверждение.
* * *К границам Китая русские люди стремились всегда. Великая империя испокон веков привлекала купцов – представителей разных эпох и народов – своими богатствами, уникальными товарами и рынком сбыта. Двум великим народам – русскому и китайскому – на роду было написано стать добрыми соседями: не воевать, а крепить свою дружбу путем обоюдостороннего терпения и взаимовыгодного сотрудничества. Процесс этот оказался непростым, длительным и далеко не всегда гладким.
Первым проплыл по Амуру со 132 казаками и одной пушкой «письменный голова» Василий Поярков. В 1645 году, после двух полуголодных зимовок и потери в стычках с даурами чуть ли не полусотни бойцов, Поярков вышел через устье Амура в Охотское море, открыл Северный Сахалин и вернулся в Якутский острог (рис. 115). Подлинным же амурским героем стал сибирский крестьянин (на сей раз не казак!) Ерофей Хабаров. Хотя ему и не было присвоено звание Амурского (как спустя двести лет генерал-губернатору Восточной Сибири графу Николаю Николаевичу Муравьеву), – зато в честь русского самородка был назван один из главных городов края – Хабаровск и железнодорожная станция на Транссибирской магистрали, носящая по-русски трогательное название – Ерофей Павлович.
Сам Ерофей Павлович Хабаров (ок. 1610 – после 1667) звал себя Ярко и прозвище (приставка к фамилии) у него даже было, как у дворянина, – Святитский. Родился же он на Вологодчине, под Великим Устюгом, и уже на Урале получил завидный энергетический заряд. Бросив немудреное крестьянское хозяйство, переселился в Сибирь. Как вольную птицу, Хабарова всегда куда-то влекло. Прежде чем совершить обессмертивший его имя подвиг, вологодский крестьянин успел сплавать в знаменитую Мангазею и побывать аж на Таймыре. Обосновался было на Лене-реке, распахал землю, посеял хлеб, собрал столько, что и на продажу хватило – да немалую. Разбогател (должно быть, неожиданно для самого себя), построил солеварню (не иначе как задумал стать новым сибирским Строгановым). Но завистливое начальство не дремало: чужой достаток да удачливость не давали покоя набиравшему силу сибирскому чиновничеству. Под надуманным предлогом все нажитое Хабаровым за несколько лет, как тогда говорили, «взяли в казну» или, как говаривали уже позже, экспроприировали. А самого «выскочку», дабы не возмущался, упрятали в тюрьму.
