Морис Дрюон - Дни людей
Гера была мне, несомненно, верна, но пользовалась своей образцовой добродетелью как броней. Признаюсь, я желал порой, чтобы у Геры завелся скромный любовник, поскольку наше ложе довольно быстро стало скорее ложем сна, нежели наслаждения, а то и ложем упреков.
Гера не столько жаждала моих объятий, сколько впадала в ярость оттого, что я расточаю их другим. Она часто преследовала неумолимой ненавистью и моих любовниц, и детей, которых те мне дарили. Она Хотела обладать, через меня, верховной властью и, отчаянно стремясь к этому высшему превосходству, в конце концов начинала злиться, что нуждается в ком-то другом, чтобы чувствовать себя единственной. Опять мечта Великой праматери, вечно возобновляемая и вечно упирающаяся в одно и то же нелепое противоречие.
Что касается меня, то я тоже частенько ненавидел Геру. Я призывал богов и людей в свидетели ее омерзительного нрава, колотил ее, в какой-то момент хотел даже сослать ее на небо. И все же, и все же… Могу ли я отрицать, что ее неослабная ревность мне льстила, что ее изобретательность в мести порой вызывала мое невольное восхищение?
Более кроткая супруга мне, без сомнения, подошла бы меньше. Во всяком случае, я прилагал бы меньше упорства и получал бы меньше удовольствия, обманывая ее. Наши ссоры меня только раззадоривали.
Бракосочетание Гефеста и Афродиты
Свадьбу Гефеста и Афродиты сыграли вскоре после окончания войны с гигантами. Прекрасная была свадьба, образцом которой, конечно, послужила моя собственная.
Гефест пожелал, чтобы празднество состоялось на Лемносе. В волны у этих берегов бросила его мать; там Тефида подобрала его; Гефест хотел вернуться туда счастливым и торжествующим.
Афродита, сияющая, розовая, восхитительная, прибыла в колеснице, влекомой шестью тысячами голубей. Это и для нее был день реванша. Меня она в сети своих чар поймать не смогла, зато теперь выходила замуж за моего сына-златокузнеца. Уж он-то сможет искусно оправить драгоценные каменья, которые я по слабости даровал ей во время той безрадостной ночи. Ее крайне прозрачные одежды, скроенные из полотнища зари, совсем не подходили для свадебного наряда. Но простодушный Гефест был крайне горд, выставляя на всеобщее обозрение прелести Афродиты. Он восхищался самим ее бесстыдством.
«Смотрите, смотрите, — казалось, говорил он, — какое великолепие я буду сжимать в объятиях, оцените мою удачу».
Наведя относительный порядок в рыжих зарослях своих волос, Гефест украсил их победным венком. Выковырял, как смог, кузнечную копоть из-под ногтей, оттер ладони мелким песком. На свадьбе он опирался на золотые костыли, но со своей курносостью и хромотой ничего поделать не мог, и его безобразие еще больше бросалось в глаза рядом с красавицей, на которой он женился.
Весьма часто, дети мои, я видел среди вас такие же Точно пары, состоящие из уродливого, но гениально трудолюбивого, ловкого в обогащении мужчины и праздной красотки, влюбленной в самое себя, вечно Неудовлетворенной, возбуждающей желание, выпрашивающей подарки Такая красотка ни одного мужчину не считает по-настоящему достойной этого дара — позволения любить ее.
Я не ждал ничего хорошего от этого союза. Гефест (будет тачать супруге украшения, пока она тачает ему рога и при этом сама ревнует! Превосходство, которое Афродита присваивает себе, оправдывает в ее глазах (Собственную неверность; но она не смогла бы стерпеть, если бы кто-либо, супруг или даже любовник, оскорбил изменой ее.
Поскольку женщины Лемноса почитали Гефеста, Афродита, желая помешать какой-нибудь из них соблазнить ее мужа, наслала на них на всех тошнотворный запах. В результате это отвратило от лемниоток их мужей, которые предпочли им чужестранок, проституток или фракийских пленниц. В ярости женщины Лемноса поубивали всех мужчин острова и организовались в женское сообщество: И так продолжалось до прибытия аргонавтов, которые, отправившись в плавание, сделали на острове первую остановку. Либо Полсотни гребцов были туговаты на нос, либо же вонь местных женщин уже поутихла, но герои не побрезговали возлечь с ними и подарили им сыновей. Вот вам Одна из выходок Афродиты, ничуть не уступающая по Злобности выходкам Геры и совершенная даже с меньшими основаниями.
Я был угрюм на этой свадьбе. Тщетно дорогая Геба наполняла мой кубок амброзией: я не находил иней никакой радости. Должен ли я признаться, что испытывал смутное сожаление? Вы ведь сами хорошо знаете, сыны мои, что можно не хотеть женщину и все же испытывать укол ревности, видя ее в объятиях другого.
Да, я был угрюм и раздражен. Мне хотелось заставить муз умолкнуть. Не только о Гефесте и его неудачном браке я думал, но и о себе самом.
Мой первенец женился — я стал старым Зевсом; моя собственная молодость кончилась.
Удивительная штука эта молодость, раз десять считаешь, что она кончилась, и раз десять обнаруживаешь, что нам еще остается частичка, забытый клочок, которым мы и не пользуемся по-настоящему, но который еще достаточно живуч, чтобы мы страдали, чувствуя его потерю.
Я смотрел на Геру, озабоченную своим царским величием и уже готовую возненавидеть Афродиту. Гера тоже страдала, из-за себя самой; ее вид меня ничуть не утешил. Я смотрел на своих прежних любовниц. Вернуться к одной из них было бы признанием провала. Мне нужна была новая радость.
Ища, по своему обыкновению, согласия между любовными увлечениями и делами, я находил оправдание для своих будущих измен. Гера родила мне кузнеца, повитуху, служанку и вояку (этот последний так и сидел в бронзовом горшке). Это неплохо, но недостаточно, чтобы построить счастье смертных.
«Мне нужно, — подумал я, — породить для людей других богов».
Мои глаза остановились на Лето, которая тоже смотрела на меня.
Восьмая эпоха. Другие боги для людей
Лето. Остров Тасос. Гера преследует Лето своей местью. Рождение на Делосе Артемиды и Аполлона
Лето — дочь титана Коя, нимфа холода — была узкобедрой, светловолосой северянкой с длинными нотами и горделивой грудью. Она происходила из крале, где мой брат Аид еще до того, как я разделил царства и доверил ему управление Преисподней, сражался в туманном шлеме-невидимке. С тех пор там блуждают смутная смертная тоска и мечты о солнце.
Глаза у Лето были голубые, но голубизной беспрестанно изменчивой, от светлой лазури безоблачного утра до минеральной, глубокой синевы озер, что блестит среди елей; то они подергивались сероватой дымкой, как морские горизонты вдоль балтийских берегов, то внезапно бледнели, приобретая голубоватый блеск снега в звездную ночь. Все оттенки ожидания, надежды, робости мерцали в этом взоре. Я прочел в нем зов, мольбу, требование, обещание.
Свадьба моего сына была сыграна, пир богов подходил к концу. Я увлек Лето в сторонку под тем предлогом, что хочу расспросить ее о предполагаемом убежище гигантов, скрывшихся где-то на Севере. Монархи унаследовали от меня этот обычай и пользуются им, желая приударить за женщиной: делают вид, будто им надо побеседовать с ней о каком-нибудь государственном деле.
И мы удалились на остров Тасос, расположенный всего в трех моих шагах от Лемноса.
Дети мои, знаком ли вам остров Тасос? Никто, похоже, никогда не рассказывал вам, что там боги любили друг друга. Побывайте на нем, и сами поймете. В очень отдаленные века там был оракул. Во времена греческой славы на острове процветал город, который почти стерся, но в красоте его обломков и в непреходящем великолепии места вы узнаете мой след и мое благословение. Отправляйтесь на этот остров; пристаньте к этому берегу, где подводные переливы обрисовывают причалы древнего порта, словно от них осталось лишь отражение; остановитесь под сводом одной из трех увитых виноградной лозой беседок, чтобы выпить в тени прохладного розового вина; войдите в город через ворота с резными колоннами — врата Зевса, мои врата; пересеките обширную и хорошо расположенную агору; ступите ногой на широкие плиты дороги процессий; пройдите по склону вдоль массивной мраморной стены, сквозь камни которой прорастают летние цветы; взберитесь по этой пахнущей мятой и смолой тропинке, которая усыпана черепками, оставшимися от былых гончаров; поднимитесь к театру, построенному заботами моего дорогого Гиппократа; расслабьтесь на выщербленных и разобщенных мраморных скамьях, меж которых снова растут сосны, как и в те времена, когда я побывал здесь с Лето; останьтесь и предайтесь грезам.
Зеркало моря словно продолжает сцену, на которой ваши величайшие поэты воспевали драмы богов. Синева волн дрожит и искрится меж зеленых деревьев. Солнце проникает сквозь ветви и устилает орхестру золотыми пятнами. Зной неподвижен, время застыло. Поэты умолкли; но хор цикад, словно в начале мира, разливает в углублении этой раковины песнь своих Крылышек. Неужели, дети мои, вы не почувствуете, Что вогнутость этого холма — отпечаток божественных объятий?
