Легенды древнего Крыма - Игорь Николаевич Кузнецов
А вскоре развалилась и цыганская кузница.
Судили парня и засадили в острог. Но в ночь под Пасху зазевался надзиратель, и убежал парень из острога.
Убежал и спрятался под мост.
Искали – не нашли.
– Убежал, видно, в горы.
Лежит парень под мостом и слышит, как ударил пасхальный колокол. Перекрестился парень.
– Христос воскресе!
И почудилось ему, будто из тины за мостом кто-то ответил:
– Воистину.
Примолкнул парень, боялся шевельнуться. Стих ветер, выглянула из-за туч луна, осветила местность.
И увидел парень, как вместе с туманом поднялась от ручья девушка в белом и потянулась к нему.
– Кузнецова дочь я, имени нет у меня, потому что некрещеной бросили. Мучаюсь я. Похристосуйся со мной, и умру я тогда христианкой. Так сказано мне.
Поднялись у парня волосы дыбом, и бросился он бежать от моста. И сколько времени бежал – не помнил, и куда бежал – не соображал. Очнулся в острожной больнице, рассказал все, что случилось с ним. Только никто не поверил, а за побег дали ему сто плетей.
Однако, хоть и не поверили, все же стали говорить один другому о некрещеной дочери солдатской, и под следующую Пасху никто не пошел через мост.
Разговелся острожный надзиратель и стал хвастать, что пойдет на мост и ничего с ним не случится.
И пошел.
Идет, а у самого сердце бьется. Кто шел позади – поотстал, а впереди собака воет, и пасхальный звон похоронным кажется.
Стал подходить к мосту: не мост, а снежная белизна.
Присмотрелся и видит – красавица стоит, волосы длинные распущены. Стоит в одной рубахе, дрожит, руки вперед простирает.
– Пошли, – говорит, – ко мне такого, чтобы еще ни с кем не похристосовался. Похристосуется со мной, помру христианкой, и мать на место в гробу ляжет.
Не слушал дальше надзиратель, убежал к себе в острог и со страха запер сам себя в одиночную.
И с тех пор стало всем известно, что каждый год в пасхальную ночь ищет девушка у моста, чтобы кто-нибудь похристосовался с нею, с первой. И не может найти такого храброго, чтобы не побоялся спасти ее, хотя бы пришлось самому умереть.
Застроился город: вокруг моста выросли дома. Живут в них новые люди и не знают, что случилось некогда у моста.
Только одна старуха помнит, как рассказывала ей о несчастной солдатской дочке бабка ее и будто бы, рассказывая, добавляла:
– Все же дождалась несчастненькая. Вернулась с чужбины душа солдатская, возвратился старый солдат взглянуть на свои родные места. Под Пасху, в самую полночь, ступил он на мост. Бросилась к нему девушка и рассказала все. Не смутилась душа солдатская. Храбрость с жалостью в ней вместе жила.
– Христос воскресе!
И трижды похристосовался солдат с дочкой солдатской.
И успокоились оба навеки.
(Из собрания Н. Маркса)
Карадагский звон
Капитан Яни лежит у костра, смотрит на гору.
– Как камбала, капитан Яни?
– А, чатра-патра… Плохо, неплохо! Куда идешь?
– В Кара-Даг. Там, говорят, в сегодняшнюю ночь слышен звон.
– Энас нэ аллос охи. Один слышит, другой – нет.
– Откуда звон? Из Кизильташа?
Капитан Яни отворачивается, что-то шепчет.
– Оттуда, – показывает он на море. – Может быть, даже из Стамбула.
Мы некоторое время молчим, и я смотрю на Кара-Даг.
Отвесными спадами и пропастями надвинулся Кара-Даг на берег моря, точно хотел задавить его своей громадой и засыпать тысячью подводных скал и камней.
Как разъяренная, бросается волна к подножию горного великана, белой пеной вздымается на прибрежные скалы и в бессилии проникнуть в жилище земли сбегает в морские пучины.
Капитан Яни подбрасывает в костер сушняку и крутит папироску. Я ложусь на песок рядом с ним.
– А ты сам слышал?
– Когда слышал, когда нет.
Темнеет. Черной дымкой подернулся Отузский залив; черной мантией укрывает Кара-Даг глубины своих пропастей.
Капитан Яни медленно говорит, вставляя в речь греческие слова, и я слушаю под шум прибоя рассказ старого рыбака.
Слушаю о том, как под Кара-Дагом был некогда город, и в залив входили большие корабли из далеких стран.
– Хроня, хроня! Как бежит время.
И как там, где ползет желтый шиповник, был прежде монастырь. Бедный монастырь; такой бедный, что не на что было купить колоколов.
– Какомири! Какомири! Бедняки были.
Тогда в Судаке жил Стефан.
– Агиос Стефанос.
И просили монахи святого Стефана помочь им, но был беден Стефан и не мог помочь.
Был беден, но смел, не боялся сказать правду даже знатным и богатым.
Не любили его за это царь и правители, и вызвали на суд в Стамбул.
В самую пасхальную ночь увозили его на корабле. Плыл корабль мимо Кара-Дага, и вспомнил святой монахов. Вспомнил и стал благословлять монастырь.
А в монастырь к заутрени прибыл из города Анастас-астимос, Анастас-правитель.
Знали и боялись Анастаса на сто верст кругом.
– Фоверос антропос! Никому не давал пощады.
В те времена в стране был обычай: кто под Пасху оставался в тюрьме – того отпускали на свободу.
Не хотел Анастас исполнить обычай, велел потуже набить колодки заключенным.
– Ти антропос! Вот был человек!
Узнал об этом игумен и не велел начинать службы.
– Ти трехи? В чем дело? – спрашивал Анастас монахов.
Боялись монахи сказать, но все-же сказали.
– Ох, строгий игумен. Не начнет, если сказал. Отпусти людей из тюрьмы.
Вскипел гневом Анастас, схватился за меч.
– Не идет в церковь, так я сам пойду за ним.
Выше церкви было кладбище. Еще теперь можно найти могилы.
Только подошел Астимос к кладбищу – зашевелились могильные плиты. Отшатнулся Анастас, опустил меч: отнялись у него ноги – не смог идти дальше.
– Анастаси каме! Анастас, сделай! – сказал чей-то голос.
Может быть, было не так, но так говорят.
– Пиос ксеври! Кто знает!
Подошел к Анастасу игумен, упал перед ним на колени Анастас, обещал сделать по обычаю.
Открыл игумен церковную дверь, и запели монахи.
– Христос анести ек некрон.
Дошел голос их до Стефана, и ответил он:
– Алифос анести. Воистину воскресе!
Но не услышали монахи, а по молитве святого донесся до них откуда-то перезвон колоколов.
– Тавма! Чудо случилось.
И объяснил игумен людям это чудо. С тех пор, сколько ни прошло лет, всегда в ночь на Пасху слышен в Кара-Даге Стефанов звон.
Точно издалека приходит, точно вдаль уходит.
* * *
Догорел костер; замолчал старый рыбак. Должно быть пришла полночь. Сейчас зазвонят. Прислушался капитан Яни.
– Акус? Ты слышишь?
И мне показалось, что
