Нежить и богатыри - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова
— А зачем он нужен, Банник этот? Может и без него проживем? — засыпая, спросил Егорка.
— Не знаю, — пожал плечами отец, он себе таких вопросов никогда не задавал. — Спи, сынок, баю-бай.
А сам задумался:
— И вправду, зачем он нам нужен? Да нет, ну как же, хозяюшко! Чудно, однако.
Побежал наутро Егор смотреть, как Банник в бане устроился. Двери открыл, кланяется:
— Хозяюшко-батюшко, пусти поздороваться с тобой! Хозяюшко-батюшко, пусти поздороваться с тобой!
В ответ тишина. Обошёл мальчонка баньку кругом, во все углы заглянул, даже в бочку и под кадку. Хлеб с солью, отцом оставленный, съел и обратно в хату побежал.
— Есть Банник в бане, пришёл! — закричал он с порога отцу с матерью. — Хлебушко утянул и бочку с кадкой опрокинул.
— Вот те раз, вот те раз! — забеспокоился отец. — Явился, значит, проказник наш. Пойду баньку топить, Банник пар любит.
Натаскал мужичок воды, истопил печь жарко-жарко, и вся семья мыться отправилась. Помылись, Баннику ушат водицы оставили, обмылок и веничек в уголке. Дверь палкой подперли и до следующего банного дня простились с хозяюшкой-батюшкой. Егорка же, хоть и съел, оставленный Баннику хлеб, но всё же уверовал, что Банник в их новой бане поселился. Ребятам во дворе о том и твердил:
— Есть банный хозяин в нашей бане, пришёл! Хлебушко утянул и бочку с кадкой опрокинул.
Ай, великий, сильный, могучий богатырь Ставр Годинович ехал от стольного града Киева, с великого пирования почестного, к себе домой во землю ляховицкую, к супружнице милой Василисе свет Микулишне. А дорога то была по проселочкам, через леса да подлесок. Застала его ночка темная у той деревни, где жил Егорка. Не дойдя до хат деревенских, наткнулся богатырь на новую баньку у ручья. В ней и надумал заночевать. Отпер дверь, вошел, не поклонился, не поздоровался с хозяином банным; крестик православный с шеи не снял и под пятку не засунул — так нечисть велит.
Нашёл Ставр дровишки, истопил печь. Снял с себя одежду походную, вымылся дочиста, да тут же на лавке, лёг и заснул крепко-крепко. А духу банному ни обмылочка, ни водицы в кадке не оставил.
Ровно в полночь из темного уголка выходит нежить: голый, призрачный, худющий-худющий старикашка Банник с седыми, лохматыми волосами, весь облепленный листочками берёзовыми, и лицо у него злое-презлое. Склонился нежить над богатырем и начал что-то нашептывать, да искры из глаз пускать. Поколдовал Банник, поколдовал, потряс своими кулачками, поплевал на Ставра Годиновича и исчез — только его и видели.
Разбудило утро светлое загулявшего богатыря в баньке чужой. Проснулся он, потянулся, хотел с лавки слезть, да не тут-то было! Ни ногой, ни рукой двинуть не может: обессилел наш воин могучий, лежнем лежит, прохлаждается, взгляд жалкий, а из глаз то ли вода, то ли слеза бежит — непонятно.
Но валяться в одиночестве ему судьбой недолго назначено было. Тем же утречком побежал Егорка к баньке своей — Банника врасплох застать. Глядь, а там былинный богатырь валяется: вымытый и трезв, как стекло (хотя, стёкол малец в глаза не видел, в его деревне окна бычьим пузырем закрывали). Выбежал хлопец из бани, нашёл рогатину и с ней к врагу лютому подходит. Ткнул Егор рогатиной в тело гладкое, богатырское, а оно не шевелится. Ткнул ещё. Взмолился тут добрый воин:
— Не губи меня, крестьянский сын! Ехал я от стольного града Киева, с великого пирования почестного, к себе домой во землю ляховицкую, к супружнице милой Василисе свет Микулишне. А дорога то была по проселочкам, через леса да подлесок. Застала меня ночка тёмная у баньки рубленной. В ней и надумал заночевать. Заснул крепко-крепко, а как пробудился, так встать не могу. Дивится на это дело Егорка:
— Видать, без нечистой силы тут не обошлось. Побегу, отца покличу, — и понесся в дом за тятенькой.
Рассказал домашним новость невиданную. Те выслушали и айда к бане: матушка с батюшкой впереди, кошка следом, за ней собака, и даже глупая слепая курица за шумной компанией увязалась, крыльями машет, кудахчет.
Оглядела крестьянская семья богатыря, да и призадумались все. Каждый свою думку вперёд толкает: баба настаивает на порче княжеской, пёс в лес тянет — разбойничков искать, кошка во всём винит блох; а курица Егора в ногу клюёт за то, что тот, в угоду Баннику, чернушке голову свернул.
— Банник! — догадался отец.
И стал у Ставра Годиновича выспрашивать:
— Ты, богатырь, дверь как отпер, поклонился ли хояину-батюшке три раза, спросил у него позволения заночевать?
— Нет.
— А порог переступив, снял ли с себя крестик православный да запихал его под пятку?
— Нет.
— А когда в бане помылся, оставил Баннику водицы грязной в ушате, веничек неополосканый да мыльца кусочек?
— Нет.
— Ох и дурная твоя башка!
— Хочу пирожка.
— Погодь, не время пироги жевать. Давай, проси у Банного духа прощения, покайся да поклонись ему три раза.
— Поклоняться я никак не могу, к лавке присох!
— Ну ладно, лежи, мы за тебя челом побьем.
Поклонилась вся семья, вместе с кошкой, собакой и курицей, три раза духу банному. Попросили они хором прощения. Сорвали с груди Ставра Годиновича крестик православный и в богатырский сапог запихали, а затем дали воину водицы медовой испить да ушли в дом пироги печь.
А былинник поскучал-поскучал в одиночестве и захрапел. Тут выходит из-за угла Банник злой-презлой и давай кричать, ругаться! Ведь деваться то ему некуда — надо заклятие снимать (семья крестьянская, хошь не хошь, а добрый ритуал совершила). Покряхтел Банник, поскрипел и давай шептать Ставру в ухо — злые чары развеивать. Поколдовал, поколдовал и исчез. А навсегда иль нет — никто не знает, не ведает.
Тем временем, Егоркина маманька напекла пирогов, накормила семью, остатки со стола в корзинку положила и пошла к баньке — богатырешку проведать. А за ней, лоб хмуря, муж побежал, за мужем — сын, за сыном — кошка, за кошкой — собака, за собакой — слепая курица. Примчалась процессия к Ставру, тот спит. Разбудили они его и давай пытать:
— Как, добрый молодец, здоровьице?
Открыл богатырь свои очи ясные, потянулся, встал с лавки, оделся, обулся и накинулся на пышные пироги. А поев, пообещал деревню от ворогов избавить.
— Дык нет у нас
