Лайон де Камп - Потерянные континенты
Однако большая часть Азии остается недостаточно изученной. В последние полвека была обнаружена доисторическая цивилизация долины реки Инд, в пустынях Сейстана нашли руины городов бронзового века. Надо думать, нас ожидают и новые открытия.
Глава 9
АВТОР АТЛАНТИДЫ
О, моряки, скажите нам,
Где остров тот лежит,
Какое небо по ночам
Тот берег сторожит,
Открытый всем ветрам?
НойесДо сих пор мы сосредоточивали наше внимание на истории самой Атлантиды и прочесывали время и пространство в поисках подлинных событий и предметов, соответствующих сему яркому повествованию. Несмотря на все усилия, нам не удалось достичь каких-либо заметных результатов, помимо предположения, что Платон мог получить данные из рассказов или преданий о существовавшем в действительности Тартессе, или Карфагене, или Минойском Крите.
Мы узнали много опровергающего – иными словами, отклонили возможные гипотезы как маловероятные или невозможные. Теперь мы знаем, что Платон не мог описывать реальное событие в буквальном смысле, поскольку в соответствии со всеми геологическими данными его Атлантического континента никогда не было и никакой другой континент не исчез так, как он изобразил. Более того, аргументы атлантологов в защиту того, что Атлантида была колыбелью всех цивилизаций, выведенные из сходства различных народов, совершенно непригодны для этой цели. Будучи основанными на ошибочном представлении об археологии, антропологии, мифологии, лингвистике и близких им науках, они являются в худшем случае нелепыми, а в лучшем могут быть использованы для подтверждения прямо противоположных теорий, например гипотез диффузионистов и сторонников дрейфа континентов.
Однако же настало время перейти к более определенным выводам по вопросу о пропавшем континенте. Может быть, нам удастся лучше разобраться в загадке Атлантиды, если мы переместим фокус с напечатанной в наши дни страницы на оригинал «Тимея» и «Крития» и человека, их создавшего. В конце концов, ведь Платон был не бестелесным гласом Вечности, а простым смертным с пытливым умом, полным знаний и заблуждений своего времени.
Если хотите, можете представить его сидящим в своем доме в Афинах, в те дни небольшом городке с извилистыми улочками, покрытыми липкой грязью, на фоне которого Акрополь, украшенный Периклом за столетие до того, возвышался словно тиара над мусорной кучей.
«Серьезный Платон», царапающий на папирусе и размышляющий об упущенных возможностях своей жизни, был коренаст и бородат и неплохо сохранился для своих семидесяти лет. Минуло немало десятилетий с тех пор, как он занимался политикой, писал туманные любовные вирши, участвовал в Коринфских играх[17] и был награжден за храбрость в битве с делианцами. Современники отмечали его крепкое телосложение и мягкий голос, иногда добродушно посмеивались над чрезмерной серьезностью и привычкой беспрестанно ходить туда-сюда во время беседы.
Хотя Аристотель приписывает богоподобное благородство характеру Платона, мало что доподлинно известно о его личности. Его произведения наталкивают на мысль (меня, во всяком случае) о многоречивом, упрямом, любящем читать мораль человеке, одаренном богатым воображением и аскетичным, сочетающим в себе обаяние, мистическую интуицию и безудержное увлечение проектами по реформированию мира. Но соответствует ли это реальности на самом деле, точно сказать нельзя. Как многие античные греки, Платон, видимо, был преимущественно гомосексуален в личных привязанностях, впрочем, говорили, что помимо возлюбленных мужчин у него была и дама сердца, родившая от него сына.
Итак, что же он написал? Не ту историю, которая нам известна, но какое произведение? Запись реальной дискуссии, выдумку, пьесу или что-то иное?
Во-первых, «Тимей» и «Критий» не являются стенографическими записями настоящей дискуссии между Сократом и его друзьями, поскольку в соответствии с воображаемой датой эти диалоги происходили за две трети века до того, когда Платон был ребенком лет шести и не мог ни конспектировать, ни вспомнить их, чтобы записать, став взрослым. Вряд ли речи, произносившиеся позднее в кругу Сократа, вообще записывались, а в ранние годы Платон был больше увлечен сочинением стихов и политической карьерой, чем философией своего друга средних лет Сократа.
По этой причине нельзя рассматривать диалоги Платона как стенографический конспект. Большая их часть, например «Тимей» и «Критий», относятся к тем годам, когда Платон не мог понять их, даже если и слышал. Он иногда сводит вместе людей, которые не могли встречаться в действительности из хронологических соображений.
Создается ощущение, что наивный современный читатель временами вводится в заблуждение в том, что касается природы философских диалогов, поскольку ныне эта форма литературного произведения весьма редка. Тем не менее с античных времен и до веков, предшествовавших нашему, она была широко распространена, ибо позволяла автору живо представить несколько точек зрения по спорному вопросу, не присоединяясь ни к одной из них. Из тысяч таких диалогов ни один не претендует на точную запись реальных бесед.
Более того, вкладывать выдуманные слова в уста исторических персонажей было также общепринятой практикой во времена Платона – этим приемом пользовался даже добросовестный Цисидий – и сохранилось до наших дней. Написание таких речей долгое время считалось стандартным упражнением по риторике в античных школах. Со временем некоторые из этих спичей от лица известных людей стали восприниматься как настоящие и ими созданные.
На самом деле, каковы бы ни были достоинства Платона, точность среди них не значилась. Он одобрял ханжескую ложь, посвятил часть «Республики» защите доктрины «ложь во спасение», которой правители могут кормить своих граждан, чтобы те были довольны своей участью. Платон наполнил свои диалоги мифами, вроде истории Эра из Памфилии в конце «Республики», и выдуманными речами, вроде речи Лисия в «Федре», которые от начала до конца, насколько нам известно, сочинил сам. Когда он читал один из своих первых диалогов «Лисий» перед аудиторией, Сократ, говорят, возмутился: «Всемогущий Геракл, какое скопище вранья сей юноша рассказывает обо мне!» А софист Георгий был не меньше поражен словами, вложенными Платоном в его уста. Нам давно известно, что между платоновским «Сократом» и настоящим Сократом мало общего. Хотя литературный персонаж и высказывал некоторые идеи Сократа, по существу «Сократ» Платона – идиот-чревовещатель. Трудно определить, где там заканчивается мнение реального Сократа и начинается измышление автора.
Скрупулезные наработки Платона – сказание Солона и египетских жрецов, утверждение Сократа о том, что история об Атлантиде «не вымышленная, но правдивая» и речи в старой рукописи Крития – это вполне обычные литературные методы. Мало того что «старая рукопись» представляет собой банальную литературную уловку, которой пользовались рассказчики, начиная со времен Древнего Египта и заканчивая По и Лавкрафтом, но Платон и изложить-то ее без противоречий не может: в «Тимее» Критий говорит, что лежал всю ночь без сна, пытаясь вспомнить эту историю, а в «Критий» заявляет, что располагает записями, которые сделал Солон по пути из Египта домой. Если у него в руках были написанные материалы, почему тогда он, не зная сна, пытается мысленно восстановить сказание?
Как говорил Бэбкок: «Предание об Атлантиде следует либо понимать как чисто историческое, возможно, с отдельными искажениями и преувеличениями, либо как выдумку, непременно основанную до некоторой степени (как и все, ему подобные) на современных или устаревших фактах». Все указывает на то, что верно второе. Платон даже намекает на то, что именно так обстояло дело с ремаркой Крития по поводу соотнесения доисторических афинян с гражданами «Республики».
Кроме того, Платона не заботила (как полагают атлантологи) точность передачи устных сказаний, он был не безграмотным и недалеким приверженцем сверхъестественного, а искушенным литератором, лучше кого бы то ни было среди современников подготовленным к написанию произведений художественной литературы. Создать единство и правдоподобие рассказа, подчас цитируемого как исторически истинного, под силу любому хорошему рассказчику, а уж Платону, с его мощным интеллектом, и подавно.
Было бы глупо, подобно любителю мистики Мережковскому, полагать «невероятным», что Платон при всей его честности мог солгать в столь важном вопросе, как рассказ об Атлантиде. Не важно, насколько вся история взята из воображения, Платон не считал, что лжет. Напротив, он хотел выразить те «высшие истины», с которыми играют философы и которые не имеют ничего общего с фактами науки и истории. Почему? Он постоянно вплетал аллегории в свои произведения, как и его современники. Таков был обычай, распространенный также и среди иудейских философов.
