Анатоль ле Бра - Легенда о Смерти

ГЛАВА XIX

ЗЛОВРЕДНЫЕ ПОКОЙНИКИ

Самые зловредные призраки ничего не могут сделать против трех крестин вместе — то есть против трех человек, если они оказались вместе и если все трое крещеные.

* * *

Чтобы защититься от проклятия фантома, достаточно ему крикнуть:

— Если ты пришел от Бога, скажи, что ты хочешь, если от дьявола — уйди с моей дороги, как я уйду с твоей.

Главное, обязательно надо ему говорить «ты». Если ему нечаянно скажешь «вы», то ты погиб.

* * *

Если вы хотите, чтобы призраки не смогли вам навредить, никогда не пускайтесь в путь ночью, не взяв с собою что-нибудь из рабочих инструментов. Рабочие инструменты священны. Любое колдовство против них бессильно.

Один портной, увидев, что к нему приближается привидение, перекрестился своей иглой. Призрак тотчас же исчез, крикнув: «Если бы не твоя игла, раздавил бы я тебя всмятку!»

* * *

В Леоне[45] верят, что, когда поднимается вихрь, это мчится водоворот разъяренных проклятых душ, жаждущих навредить людям. И тогда нужно сразу броситься на землю лицом. Иначе злые души закружат вас и увлекут за собою в ад.

Мой брат был таким знаменитым каменотесом, что его наперебой звали повсюду, где в Бретани шло большое строительство. Поэтому он часто и надолго уезжал из дому. Но если он отсутствовал целый год, он обязательно приезжал повидать нашего отца. Наш отец! Эх, жаль, вы его не знали!

Вот уж кто бы вам понарассказывал всяких историй!.. И красных, и черных, и серых, и голубых!.. Вся детвора была без ума от него. Ну, так вот, в какое-нибудь прекрасное утро раздавался стук в дверь, это был мой брат Ивон. В обеих руках он держал по бутылке водки.

— Эй, отец, — кричал он радостно с порога, — вы, конечно, сейчас будете меня ругать, что я долго не появлялся. Но, пожалуйста, давайте лучше начнем с выпивки. А потом я спою вам славные песни, которые я выучил. Всегда что-нибудь подхватишь в другом краю.

Отца не надо было долго упрашивать, он был сама снисходительность.

Вот так однажды мой брат и приехал совсем неожиданно. Он громко смеялся, однако вид у него был очень смущенный.

— Батюшка, — сказал он, — приготовьтесь сделать мне внушение. Я решился взять себе жену.

— Ба! — воскликнул отец. — И на ком же ты женишься?

— На Наик, из здешних мест.

— На вдове Наик! На пьянице! Я не стану тебя поздравлять, но благословение свое дам — каждому свое!

— В добрый час! С вами всегда можно столковаться.

— Мельница должна крутиться в ту сторону, куда дует ветер!

— Я знаю все, что говорят про Наик. Но вот она мне полюбилась, и я ей открылся — зажег ее своим огнем. Уже шесть месяцев она носит дитя под сердцем.

— Что сделано, то сделано. И когда же свадьба?

— В понедельник, через две недели.

В указанный день контракт был подписан, но венчания в этот день не было, не помню почему.

Свадебный ужин был устроен в ресторанчике при постоялом дворе. Все отужинали, хотя стол не был благословлен священником. Мне ужин показался великолепным, другие гости со мной согласились, и — честное слово! — у всех головы были в тумане, когда мы вернулись домой.

Сначала мой брат не собирался быть этой ночью со своей женой. Но, проводив ее к ней домой, как велел долг, он там и остался. А этого делать было нельзя, пока его брак не был освящен в церкви. Э, да что вы хотите, мужчины есть мужчины, а эта Наик и вправду была обольстительница.

Возможно, они сначала выпили за здоровье друг друга. А потом легли в одну постель.

Не успел мой братец улечься рядом с нею под одеяло, как ему в голову пришла странная мысль.

— Слушай, — сказал он своей новобрачной, — видел бы Жан-Мари Кор нас с тобою сейчас...

Жан-Мари Кор — это был первый муж вдовы.

И, не договорив до конца, брат вдруг вскочил. Перед ним за столом со стаканом, из которого он только что пил, сидел Жан-Мари Кор.

— Наик, — зашептал брат, — взгляни-ка!

— Что такое?

— Ты не узнаешь этого, который там?

— О ком ты говоришь? Я никого не вижу.

— Ты не видишь Жана-Мари?

— Да оставь ты в покое Жана-Мари! Если тебе нечего больше мне сказать, давай спать.

И Наик повернулась лицом к стенке. Она крепко выпила днем. Через минуту она уже похрапывала.

Брат больше не пытался ее будить. Но сам он остался сидеть на своем месте, глаза его были прикованы к по-прежнему неподвижному призраку Жана-Мари Кора. Он чувствовал, что волосы у него на голове встают дыбом, словно зубья гребня для расчесывания льна.

Мертвый не двигался и не произносил ни слова.

В конце концов брат не выдержал.

— Жан-Мари Кор, — сказал он ему, — скажи хотя бы, что тебе нужно.

Ах, друзья мои, никогда не окликайте мертвого! Это поистине чистая правда: услышав свое имя, призрак Жана-Мари Кора одним прыжком сорвался со скамьи, где сидел, и очутился в кровати рядом с братом. Бедный Ивон зарылся с головой в простыни. Так он ничего не видел. Но мертвый оседлал его, он сжимал ему бока своими острыми коленями. Это была страшная мука. Брат хотел кричать, но не мог, ему не хватало дыхания. Из горла его рвался хрип, словно воздух из дырявого кузнечного меха.

Уверяю вас, если кто и благословил восход солнца наутро после этой ночи, то это был мой брат, Ивон Ле Флем.

На рассвете мы увидели, как он входит к нам в дом, с искаженным лицом, на котором лежала печать смерти. Когда он попытался заговорить, ему перехватило горло. Он только и сказал: «Больше я не буду ночевать в доме Наик».

— Как же, — ответил наш отец шутливым тоном, — раз начав, надо продолжать.

И тогда Ивон рассказал ему, что произошло. Добрый старик сделался серьезным.

— Это потому, что на твоем брачном контракте нет подписи Бога, — заключил он.

Брат вернулся в дом Наик только после того, как все было устроено, как надо. И лучше бы он не входил туда никогда!

Ноэль Гарле был поденщиком из Бегарда. Он жил в поселке, но каждое утро ездил работать на фермы, иногда весьма отдаленные, а возвращался почти всегда очень поздно.

Случалось ему, и не раз, слышать зов ночного крикуна, но издали, так что он с ним никогда не встречался. Однако, когда заходила о нем речь, он говорил, что был бы не прочь увидеть его поближе и понять, как это он устроен.

И вот однажды ночью, когда он возвращался после работы, проходя мимо какого-то пригорка, поросшего колючим кустарником, он услышал, как ночной крикун завыл прямо ему в ухо: «У-y... у-у-у...»

Ноэль Гарле посмотрел кругом, но никого не увидел. Он пошел дальше через кустарник, не издавая ни звука. Он знал, что нехорошо отвечать хоппер-нозу (ночному крикуну).

А тот, прокричав, умолк, явно ожидая ответа Ноэля.

Ноэль ускорил шаг. Он почти прошел через пустошь, как позади него, на пригорке, голос хоппер-ноза стал жалобно причитать: «Ma мамм, ма мамм!» («Матушка моя, матушка моя!»)

Казалось, что это крик покинутого ребенка. Этот крик взволновал Ноэля до глубины души. И на этот раз он не удержался и ответил:

— Как! Бюгель-ноз (ночное дитя), и у тебя тоже есть мать?

Ноэль Гарле произнес эти слова, не думая о плохом, только потому, что ему стало жалко бедное существо, зовущее мать.

Но как только он произнес это, он увидел, как рядом с ним стал все выше и выше подниматься человек — такого огромного роста, что, казалось, головой он уходил в облака. Человек этот наклонялся к Ноэлю, и Ноэль видел его лицо, искаженное, как у младенца, плачем, а во рту мелкие и белые как снег младенческие зубки.

Ноэлю Гарле стало очень страшно: на всякий случай он перекрестился.

Гигантское существо сразу же исчезло, но сзади, в кустарнике, тот же голос — голос брошенного ребенка — залепетал:

— Да, да, да, да, и у меня тоже есть мама. У меня есть мама, как и у тебя!

Один мельник из окрестностей Конкарно сказал обидные слова об одном умершем. И вот однажды, когда мельник точил свои жернова, внезапно перед ним появился этот покойник:

— Ты плохо говорил обо мне, мельник, мучной вор. Ты должен искупить свою несправедливость.

Мельник решил, что он может успокоить его, предложив ему хороший ужин.

— Согласен, — сказал тот, — но хватит ли у тебя хлеба, чтобы я наелся досыта?

— Я потрачу столько муки, сколько нужно, — ответил мельник.

И он приказал испечь двенадцать огромных хлебов. В назначенный час явился покойник и сел за стол, заставленный едой, рядом с мельником и его женой. Но он отказался от приготовленных блюд.

— В моем положении, единственная еда — это хлеб, — заявил он.

Ему подали первый каравай; он проглотил его в мгновение ока. То же самое было со вторым, третьим... Не прошло и пяти минут, как начался ужин, а уже оставалось всего два каравая.