Зачарованное озеро - Александр Александрович Бушков
— А хочешь, я буду не просто твоей девчонкой, а твоей женщиной?
— Хочу, — сказал он, задохнувшись от нежности и счастья.
— Буду. Нынче же ночью. Это не я тебя совратила, это ты меня приворожил, сама не знаю как. Меня еще никогда не привораживали, но это мне очень нравится...
И тут, страшно некстати, мелодично забили единственные на белом свете часы. Кирпичом хотелось в них запустить, но не было под рукой кирпича. Ну что же, главное произошло, главное сказано...
Глава 7
ПЕЧАЛЬНЫЙ ВЕЧЕР И ВОЛШЕБНАЯ НОЧЬ
Дальнейший путь они проделали держась за руки, переплетя пальцы, что было вполне политесно: непозволительно только разгуливать на людях в обнимку. Время от времени Тарик ловил лукавый взгляд Тами и воспарял к небесам, а в ушах у него так и звучало: «Нынче же ночью». От радости и предвкушения он, конечно, не потерял соображения полностью, но стал неуклюжим, по сторонам смотрел плохо и пару раз едва не налетел на встречных. Правда, те, что помоложе, и даже один дворянин, старше Тарика самое большее годочков на десять, глянув на Тами, понимающе ухмылялись и не предъявляли претензий, а дворянин, явно не из спесивцев, даже посторонился, что было с его стороны крайне благолепно. Один только раз пожилой Ювелир с брюзгливой физиономией что-то проворчал вслед касаемо упадка нравов у нынешней молодежи, чем настроения нисколечко не испортил.
Вот только на Аксамитной ожидала неприятность — ну, из тех, что портят настроение ненадолго...
На прежнем месте (несомненно, снова прогнав Малышей и Недорослей) вольготно разместилась ватажка Бубы-Пирожка. А впрочем, есть весомые основания впредь именовать ее ватажкой Бабрата. Означенный восседал на почетном для всякого ватажника месте,
в торце стола из некрашеного дерева, а Гача и Гоча разместились по его левую руку, Буба — по правую. Судя по уныло-покорной физиономии, он уже смирился с потерей титула ватажника. А рядом с Бабратом восседала Шалка, вся из себя глупо напыщенная. В волосы вплетены новехонькие атласные ленты, а вместо обычных бронзовых сережек — серебряные, пусть и не особенно большие, незатейливые. Очень может оказаться, крохотные зеленые камушки в них — не обманки20, а настоящие смарагдики, хотя, конечно, не особенно и дорогие из-за маленького размера. Судя по тому, что уже известно из первых наблюдений за Бабратом, не будет ничего удивительного, если окажется, что Шалку он не просто ставит на коленки, к чему ей не привыкать, а жулькает досыта, — но не похоже, чтобы ее угнетало такое состояние дел...
Буба тренькал на обшарпанной треуголке21. Именно что тренькал — без складу и ладу. Главное проклятие его недолгой жизни — неуклюжие корявые пальцы, с недавних пор омрачившие жизнь так, что дальше некуда. Когда он стал Подмастерьем, папаня быстро в нем разочаровался и махнул на него рукой. Кондитеру умелые ловкие пальцы необходимы так же, как музыканту, худогу или «стригальщику» и еще доброй дюжине ремесел. Меж тем пирожные у Бубы получались нескладные, сладкие пирожки — кособокие, да так же обстояло и со всем остальным, что должен уметь делать хороший кондитер. Папаня поставил его к печам, но Буба и там подкачал: то спалит противни с разными вкусностями, то вынет непропеченными. И тесто то пересластит, то недосластит, то сыпанет слишком много маку и прочего, то слишком мало. В конце концов папаня поручал ему только самую незатейливую работу: таскать мешки и кули, возить на тележке противни в лавку, подметать и убирать. И не раз, подвыпив в «Уютном вечере», жаловался соседям по столу (в том числе и папане Тарика, пересказавшему это дома):
20 Обманки — стразы, стеклянная имитация самоцветов, от грубой до искусно сработанной.
21 Треуголка — трехструнный музыкальный инструмент наподобие балалайки.
— За какие грехи Создатель меня наградил таким сокровищем? Вроде ничем не прогневил... И со двора не сгонишь — родная кровь. Вся надежда на младшенького! Если войдет в годочки и окажется способным к ремеслу, ему лавку и оставлю, а это мамкино горюшко до седых волос в Подмастерьях проходит. Право слово, не знай я, что моя Пеорина — верная жена, решил бы, что не я это убожество смастерил...
Тарик их поприветствовал политесно, но сухо и задерживаться не стал, хотя с другой ватажкой, из тех, с коими был в приятельстве, непременно задержался бы поболтать (и, что греха таить, малость почваниться спутницей — то, что они с Тами шли держась за руки, все без слов говорило даже Недорослям постарше, не то что всем остальным). Краем глаза успел заметить, как Бабрат, гнусненько оскалясь, забирает треуголку у Бубы. Ждал неприятного сюрприза и не ошибся: не успели они отойти и десятка шагов, как треуголка заиграла гораздо искуснее, чем в корявых рученьках Бубы, всем известную песенку.
Судя по безмятежному личику Тами, она ничего не поняла. А меж тем это была одна из самых непристойных песенок, какие при политесных девчонках петь категорически не принято:
И коленки ниже юбки, и раздвинутые губки, чмокая, сосут мой блудешок...
Дальше и вовсе похабно, с неприличными словечками. Пятеро даже не захохотали — гнусно зареготали. Тарик притворился, что ничего не слышал, и не обернулся, не ускорил шага. Поскольку слов Бабрат не пел, а только играл, невозможно было предъявить претензию. Однако Тарик мрачно подумал: долговая запись Бабра-та растет, как-нибудь достигнет того рубежа, за которым можно и посчитаться...
Как всегда в этот день и в эту пору, улица Серебряного Волка была многолюдна: взрослые во дворах и палисадниках занимались разными делами, старушки и женщины помоложе, не имевшие уже повседневных забот, болтали на лавочках, а старики покуривали
трубки; носились с азартными воплями Недоросли; девчонки, даже те, что не вошли еще в школярские годочки, но уже державшиеся степеннее своих годовичков, чинно болтали. Все они видели, как идут, взявшись за руки, Тарик и Тами, но, конечно же, политесно притворялись, что ничего не зрят и не понимают, однако вскоре в каждом доме начнутся вечерние пересуды: «Видели? Наш Тарик и эта новая гаральяночка определенно задружили...» Таковы уж нравы, и не будет в этих пересудах ни осуждения, ни насмешки — еще одна житейская новость, только и всего. Тарик был этому только рад и жалел об одном: что Тами живет в начале улицы, а не в конце, так что лицезрело их меньше людей, чем хотелось бы...
