Ирландские предания - Джеймс Стивенс
Конн очень встревожился, однако, связанный обязательствами, поместил юношу под всевозможные защиты, в которых поклялся, и с отвагой того, кому больше нечего терять или приобретать, поместил Сегду под защиту всех мужей Ирландии.
Однако мужи Ирландии отказали ему в том, говоря, что, хотя Ард Ри и действовал справедливо по отношению к юноше, он несправедлив по отношению к Ирландии.
— Мы не желаем убивать этого королевича по собственной прихоти, — заявили они, — но ради безопасности Ирландии он должен быть убит.
Разделились они на разъяренные группы. Арт и Финн, сын Кула, и правители уделов были взбешены мыслью, что отданный под их защиту может пострадать от чьей-либо длани. Однако люди Ирландии и маги заявили, что король отправлялся в Дивноземье с особой целью и что его действия вне или вопреки этой цели незаконны и никого к повиновению не обязывают.
Спорили в зале Совета, на рыночной площади и на улицах Тары; одни считали, что честь нации растворяет и освобождает от всякой личной чести, другие то оспаривали, говоря, что нет ничего, кроме личной чести, и не превыше ее ни боги, ни даже сама Ирландия, ибо известно, что Ирландия — божество.
Споры такие продолжались, и Сегда, к которому обе стороны обращались с вкрадчивыми и учтивыми доводами, становился все более и более безутешным.
— Ты умрешь за Ирландию, милое сердце, — сказал один из них и трижды облобызал Сегду в щеки.
— На самом деле, — молвил Сегда, лобызая в ответ, — я обещал не умирать за Ирландию, а лишь искупаться в ее водах, избавляя от напастей.
— Но дорогое чадо и принц, — сказал другой, точно так же лобызая его, — если бы кто-нибудь из нас мог спасти Ирландию, умерев за нее, как радостно мы бы приняли смерть.
И Сегда, отвечая на его три поцелуя, согласился, что смерть благородна, но это не его случай.
А после, когда посмотрел он на изможденные лица окруживших его мужчин и женщин, ссохнувшихся от голода, решимость его улетучилась и он молвил:
— Думаю, должен умереть за вас, — а затем добавил: — Погибну за вас!
И когда молвил он это, все присутствующие коснулись губами его щеки, любовь и мир Ирландии вошли в его душу, спокоен он стал, горд и счастлив.
Палач обнажил свой широкий острый клинок, и все присутствующие закрыли глаза плащами, и тут вдруг громкий крик призвал палача погодить мгновение. Верховный правитель открыл глаза и увидал приближавшуюся женщину, что гнала перед собой корову.
— Зачем вы убиваете юнца? — спросила она.
Ей объяснили причину этой казни.
— Вы уверены, — спросила она, — что поэтам и магам действительно все известно?
— Разве нет? — спросил король.
— Действительно ли? — настаивала она. А потом обернулась к магам: — Пусть один маг из магов скажет мне, что спрятано в мешках, которые перекинуты через спину моей коровы.
Однако ни один маг не мог сказать этого; да они и не пытались.
— На вопросы так не отвечают, — молвили они. — В нашем искусстве есть и формулы, и вызывание духов, и длительные, сложные приготовления.
— Я неплохо понимаю в этом искусстве, — ответила женщина, — и утверждаю, что, если вы зарежете эту корову, результат будет тем же, как если бы вы убили юношу.
— Мы предпочли бы зарезать корову или даже тысячу коров, нежели причинять вред этому юному принцу, — молвил Конн, — но, если мы отпустим юнца, вернутся ли наши беды?
— Они не будут изгнаны, пока вы не изгоните их первопричину.
— И в чем же их первопричина?
— Бекума — первопричина, и она должна быть изгнана.
— Если уж взялась ты указывать мне, что делать, — молвил Конн, — скажите мне хотя бы, что совершить из того, что могу содеять.
— Скажу непременно. Можешь удерживать Бекуму и свои напасти сколько угодно. Мне дела нет. Пойдем, сынок, — сказала она Сегде, потому что это была его мать, пришедшая спасти его; а затем эта безгрешная королева и ее сын вернулись в свой дивный дом, оставив короля, Финна, магов и нобилей Ирландии изумленными и пристыженными.
Глава VIII
Добрые и злые люди есть в этом и во всяком другом мире, и человек, который выходит из него, идет к добру или злу, которое ему привычно, а возвращаясь, обязательно получит причитающееся. Беда, обрушившаяся на Бекуму, не заставила ее покаяться, и эта милая дама начала творить зло столь же быстро и невинно, как начинает расти цветок. Именно она отвечала за беды, обрушившиеся на Ирландию, и можно лишь спросить, почему она принесла эти беды и засуху в край, который теперь был ее собственной землей.
За всеми злодеяниями скрывается тщеславие или уверенность, что мы лучше других и нам положено больше. Вероятно, как бы стойко ни приняла Бекума свою судьбу, была уязвлена она в своей гордыне, в личной силе, отстраненности и эгоизме, ведь разум в них уподобляет себя Богу и будет сопротивляться всякому владычеству, кроме своего собственного. Она была наказана, то есть подчинена контролю, но ее чувство свободы, особого положения и самого существования были оскорблены. Разум пытается ускользнуть даже от законов природы и тем паче от деспотизма себе подобных, ибо если кто-то может управлять мной, значит, он меня подчинил, стал мной, и как же ужасно кажусь я себе умаленным от такого прибытка!
Это чувство обособости — тщеславие, и оно основа всех дурных поступков. Ибо мы не свобода, мы контроль, и должны мы перво-наперво подчинить наши собственные действия, прежде чем сможем пустить их в дело. Даже бездумно предполагаем мы права других на все, что имеем, и если не делимся с ними своим добром, то потому, что не можем, не имеем его; а если все же и делимся тем, чем имеем, то в дело идет и зло. Настаивать, чтобы другие люди разделяли наши мытарства, — первый шаг к тому, чтобы-заставить их разделяли обретенную нами радость.
Бекума полагала, что раз она должна страдать, то все остальные, кого встречает она, тоже должны мучиться. Посему гневалась она на Ирландию, и в особенности на юного Арта, сына своего мужа, и сделала она все, чтобы сокрушить Ирландию и королевича. Возможно, чувствовала, что не может заставить их страдать, а это сводит с ума любую женщину. Или, быть может, она и впрямь желала сына, а не отца, и ее невоплощенное желание претворилось в ненависть. И
