Алексей Щавелев - Славянские легенды о первых князьях. Сравнительно-историческое исследование моделей власти у славян
Вполне достоверные славянские имена в «Летописи попа Дуклянина» начинаются с князя Селемира[233]. Судя по этимологии имени, именно он фигурировал в устной традиции в качестве первопоселенца. В таком случае первая, «готская», часть добавлена к истории славянских князей чисто механически. Затем перечисляются князья Владин, Ратимир, «четыре никчемных князя», Светимир (?) (в разных списках: Saramirus, Сатимир). Их краткие характеристики, приведенные летописцем, производим от славянских этимологий имен: Владин «владеет землями», Ратимир воюет.
Далее идет текст, сведенный из двух источников. Первый источник — книжная легенда о крещении князя Святополка Кириллом-Константином[234]. Второй источник — славянские устные предания или письменные сообщения книги «Методиус» о проведении на Дуванском поле «сабора», т.е. веча, на котором были установлены законы славян[235]. Гипотеза о компилятивном характере текста подтверждается тем, что в разных списках приведены разные имена князя-законодателя. В списке на сербо-хорватском языке в этой роли выступает князь с двойным именем Будимир-Святополк, в остальных списках — Святополк. Очевидно, имя моравского князя Святополка из Жития Константина Философа при редактуре оригинала было вставлено вместо изначального имени легендарного правителя и разделителя земель Будимира. Имя собственное Будимир широко известно в славянском мире, а имя нарицательное «будимир» в фольклорных текстах обозначает петуха[236]. Это имя входит в круг праславянских лексем[237]. Образ же петуха в славянском фольклоре непосредственно связан с межеванием земли[238] и градуированием времени[239]. Таким образом, по своим функциям образ Будимира типологически близок римским божествам — покровителям межей и границ Термину и Сильвану и кельтскому Мидиру[240]; а генетически — балтийскому «божеству бодрствования» Будинтойсу (Будинтае)[241]. Легендарный хорватский князь — установитель границ Будимир вполне вписывается в ряд славянских мифологизированных первоправителей с «тотемными» «орнитоморфными» именами: Крак, Крок, Галица[242].
Образ князя Будимира явно родствен еще одному герою с «орнитоморфным» именем — Соловью Будимировичу русских былин. В данном случае может идти речь и об эпико-генеалогическом родстве (судя по отчеству, Соловей — сын Будимира), и о структурно-поэтическом сходстве функций и атрибутов персонажей, что вообще характерно для пар отцов и сыновей в эпосе (Илья Муромец и Соколик, Рустем и Сохраб, Кухулин и Конла). Сюжет «Старины» о Соловье Будимировиче принадлежит к числу древнейших сказаний о добывании и получении невесты после ряда испытаний и по оценкам фольклористов восходит к наиболее ранним пластам эпоса[243]. По набору мотивов былина о Соловье Будимировиче близка западно- и южнославянским сказаниям, а ее наиболее точной структурной аналогией является «Повесть о Василии Златовласом»[244]. Уникальной чертой, сближающей функции сербского «разделителя земли» Будимира и русского Соловья Будимировича, является запев былины, в котором описываются красота и топографические особенности русской земли[245]. Столь редкое сходство сразу нескольких ярких деталей позволяет предполагать, что образы Будимира и его сына Соловья принадлежат к древнейшему общеславянскому преданию. Это исключает книжное происхождение известий о князе Будимире.
Со славянскими устными источниками более позднего, раннегосударственного периода можно связать сообщение о распределении областей между банами и справедливых условиях взимания ими дани для князя. К устной традиции, скорее всего, восходит известие о разделении областей Приморья и Сербии: «По течению рек, что плывут с гор и впадают в море на юг, назвал (Будимир. — А.Щ.) Приморье, реки, что текут с гор и на север и вливаются в великую реку Дунай, назвал Сербией». Однако описанное далее более дробное разделение областей явно восходит к позднейшему церковно-административному делению.
Можно с уверенностью предполагать, что основу летописного текста о «саборе» на Дуванском поле составила легенда «о разделении земли князем Будимиром», восходящая к устной традиции и лишь позже, при записи, расширенная летописцем за счет добавления перечня церковных епархий.
После известия о Дуванском поле в «Летописи» снова дан перечень славянских князей с их краткими характеристиками, которые опять явно связаны с этимологиями имен (например, Разбивой, чье имя, по мнению летописца, переводится на латынь как «ruina gentis»; Тишемир, чье имя объясняется как «consolator populi»).
Если суммировать известия сербохорватской летописи о языческом прошлом, то с определенной долей уверенности к устной традиции можно отнести только имена и образы «первопоселенца» Селемира, князя-законодателя Будимира и сообщение о разграничении Сербии и Приморья по водоразделам. Остальной текст «Летописи» представляет собой книжную компиляцию. При этом не представляется возможным более или менее уверенно разделить информацию, почерпнутую из византийской книжности, и сведения, заимствованные из славянских письменных источников и мифоэпической традиции.
Южнославянская традиция, повествующая о первых правителях, фрагментарно отразилась в трактате византийского императора Константина Багрянородного «Об управлении империей». Это наиболее ранняя фиксация славянских преданий, лишний раз подтверждающая их изначальный, фольклорный характер. Поскольку трактат предназначался для практических справочно-консультативных целей (наставление сыну Константина Роману), в нём неоднократно использовались данные информаторов из числа народов, о которых писал автор. В пользу такого вывода говорят верные этимологии названий славянских племен, славянских слов и т.д., описания важных деталей политического строя и социальной организации славян.
В тексте Константина Багрянородного отразились предания о хорватских братьях-первоправителях — Клуке, Ловеле, Косендцисе, Мухло, Хорвате и их сестрах Туге и Вуге[246], о некоем первоправителе, который был отцом архонта хорватов Порга (Порина, возможно, он же — князь Борна[247]), а также о князе с эпонимическим именем Серб.
Самая важная деталь сообщений Константина — упоминание «коллектива первоправителей»: пяти братьев-князей и их двух сестёр-правительниц. Имена Серб и Хорват — явные эпонимы. Имена Клук и Косендцис, возможно, близки польскому имени отца князя Пяста Котышко и являются производными от «коса», «клок волос», «оселец»[248]. Имя Ловель, очевидно, восходит к праславянскому корню *лов («ловля», «ловы») и семантически связано с охотничьей функцией героя. Имя Мухло не поддается однозначной интерпретации, но может быть связано с праславянской лексемой «мъхъ» (ср. болгарское «мухъл», литовское «musos»), т.е. восходить к обозначению лесного мха и плесени[249].
Женские имена Туга и Вуга имеют достаточно прозрачную этимологию от «тужить» и «выть»[250]. По всей вероятности, они связаны с обозначениями практики оплакивания покойников[251]. Ближайшей аналогией этой паре может быть пара женских символических персонажей «Слова о полку Игореве»[252] — «Карна» (от «карити» — плакать по умершим[253]) и «Жля» (от *žel'ь, «желя», «желение»[254]), чьи образы связаны с погребальным огнем и рогом, из которого он исходит («смагу людемъ мычючи въ пламяне розе»[255]). Их появление в «Слове» предшествует началу погребального плача жен погибших русских воинов. При этом в летописи итоги похода князя Игоря 1185 г. характеризуются при помощи устойчивой пары «скорбь и туга люта»[256]. В других случаях в древнерусских летописях оплакивание покойника описывается с помощью специальных терминов: «плакати», «карити», «желети», «въпити»[257]. Отмечу также, что «божество» «Зела» упоминается в чешских источниках XIV в.[258] Можно предполагать, что в мифопоэтических традициях разных славянских народов сохранилась древняя пара женских образов, олицетворяющих обрядовый женский плач по умершим и погибшим[259].
Вполне возможно, что сообщение о «коллективе правителей» — пяти братьях и двух сёстрах — отражает более раннюю, «родоплеменную» традицию, а известие об отце Порга, т.е. об одной династии — более позднюю, раннекняжескую[260]. Эта гипотеза хорошо согласуется с описанными в других славянских преданиях многоэтапностью становления власти и постепенном оттеснении от неё первых правителей.
Компилятивный характер текстов «Болгарской апокрифической летописи» и «Летописи попа Дуклянина» не позволяет провести их структурное сравнение с польскими и чешскими хрониками и русскими летописями, а выборочность данных и разрозненность источников не дают возможности построить общую модель власти у южных славян. Однако видно, что и у них сохранились общеславянские черты преданий о первых князьях: мотив обретения новой родины после скитаний, наличие женщин-правительниц, мирный характер первовласти, ее коллективность и многоэтапность становления. Многие черты образов и семантика имен южнославянских первоправителей также находят аналогии в западнославянской и древнерусской традициях.
