Яков Голосовкер - Сказания о титанах
Спросил Асклепий Зевса:
— Это ты держишь молнии в руках, испепелитель титанов? Не таков твой образ, какой ты принял сейчас. Почему же не предстал ты предо мной в громах и молниях? Ты хитрый бог.
— Ты еще слаб и мал, — ответил Кронид, — не выдержишь ты моего образа. И услышал ответ:
— Явись таким, каков ты есть.
И явился Зевс Асклепию таким, каким являлся титанам в битве: огромный, со страшилищем-эгидой на груди и перуном в руке, средь громов и молний. Притихло все живое в лесах и горах Пелиона, укрываясь от блеска и грохота громовых ударов.
А мальчик-бог сказал:
— Мне не страшно. Не сжег ты меня блеском своей славы. Ты только бог и не больше. А мир огромно-большой, и мысль Хирона больше тебя, владыки Олимпа.
Удивился Молниевержец, свергающий в тартар титанов, отваге мальчика-бога.
Сказал:
— Вижу, не смертный ты. Но вполне ли ты бог? Мало родиться богом — надо еще научиться быть богом. Не титан ли ты, мальчик?
Так испытывал Зевс Асклепия. И, проникая в него своей мыслью-взором, хотел Зевс прочесть его мысль.
Спросил мальчик-бог:
— Зачем тебе молнии, Кронид? И ответил Владыка богов:
— Чтобы силой выполнить веления Дики-Правды. И, услыша ответ, исполнился теперь удивления Асклепий.
— Но ведь сила в знании, — сказал он. — Я вкусил уже от его корней.
Улыбнулся владыка Олимпа и, вынув из золотого лукошка багряный клубень, сказал:
— Если ты бог, то отведай.
Но чуть коснулся Асклепий этого багряного клубня губами, как словно огнем чудно ожгло ему язык, и небо, и рот, и вошла в него огненная сила от клубня.
Стал Асклепий мощью равен богам Олимпа.
Сказал Зевс:
— Это огненный корень жизни. Ты отведал от него и не сгорел. Теперь ты научился быть богом.
— Я дам его отведать Окирроэ, — радостно сказал мальчик-бог.
— Дай, — ответил Зевс и снова улыбнулся ребенку. Но коварна улыбка богов Кронидов.
Так расстались два бога — Властитель молний и мальчик-бог Асклепий.
И сказал Зевс на Олимпе богам, испытав Асклепия:
— Он бог людей, а не бог богов. Пусть жилищем ему будет земля, а не небо.
Мгновенно достиг Асклепий потока, где жила Гиппа-Окирроэ. Вызвал ее из воды и, ликуя, воскликнул:
— Выйди на берег! Я принес тебе из мира правды чудес корень жизни. Отведай его — и вернется к тебе твой былой образ нимфы навеки.
Но забыл он сказать Окирроэ, от кого получил этот корень. Вышла она из воды, и вложил ей Асклепий огненный корень в ее конский рот Гиппы-кобылицы. Но чуть коснулся чудного корня ее язык, как она мгновенно сгорела. И осталась от Гиппы-Окирроэ на берегу потока только кучка серебряного пепла.
Часть II. Изгнание Хирона с Пелиона[21]
Фессалийская кентавромахияСказание о том, как покинули Хирона его питомцы, и о гибели Актеона-охотника
Знал Хирон, что время бежит, но куда убежало время, об этом и бессмертный Хирон не знал. Спросил он у своих питомцев-героев:
— Что-то долго бродит мальчик в горах. Кто видел Асклепия?
И отозвался ему юношеский голос за пещерой:
— Я вернулся и жду тебя, отец. С моим спутником-другом, с голубой змейкой, я пойду на Пелион пасти стадо в том месте, где звери всего свирепее. Только там научусь я пастушьему делу. Как буду я врачевать смертных, если не сумею быть пастухом! Я хочу себя испытать. Отец, я попробую сперва исцелять не людей, а зверей… — и, помедлив со словом, добавил:- от зверства.
Вышел Хирон из пещеры на голос Асклепия и увидел, что мальчик-бог уже юноша. Хотя видом он был не мощнее полубогов-героев, но его взор был более могучим, ибо смотрел он в мир так глубоко, как не могут смотреть полубоги.
Тогда сказал Хирон Асклепию:
— Иди и попробуй. Трудно зверю не звереть в борьбе: растерзают его другие звери. Но иной незверь зверее зверя. Не учил вас этому Хирон.
И ушел мальчик-бог Асклепий от учителя кентавра Хирона.
Только еще раз явился как-то Асклепий к Хирону, под осень.
Был он уже по виду не юношей, а могучим богом и таил свои слова и мысли.
Сказал:
— Я иду исцелять смертных от смерти. Я испытал себя. Зверь умеет умирать, а мысль умирать не хочет. Сильнее, чем тело, страдает от сознания смерти мысль…
И хотя бессмертные не прощаются, а только радуются и сиянием приветствуют друг друга при разлуке и встрече, Асклепий, уходя, глубоко заглянул в глаза Хирону и простился с ним по-земному, а не как жители неба, и по-земному простился с ним Хирон, сын Крона.
Как раз тогда пришла пора великих походов и подвигов. Возмужав, один за другим покидали полубоги-герои пещеру Хирона и самого учителя и шли в неведомые земли великанов и чудовищ. Говорил им в напутствие Хирон:
— Вот вы и взялись за дело. Соблюдайте же, идя на зверя, закон звериной правды, идя на людей — людской. Есть закон правды для людей и зверей, но нет закона правды для чудовища: для чудовища есть только рука героя. У чудовища жалости нет.
И, отъезжая, уже не говорили герои-полубоги Хирону, как бывало прежде:
«Зачем нам жалость? Разве жалость у героя — не слабость? Нам нужна только радость победы».
Теперь они знали, что и у барса высшая радость — радость победы. Барс же — зверь лесной.
И, смотря с Пелиона вслед ушедшим, вспоминал Хирон, как спрашивали его, бывало, юные питомцы:
«А разве у богов Олимпа есть жалость?»
И отвечал им Хирон:
«У них есть радость».
И спрашивали питомцы:
«Они злы?»
И Хирон качал головой.
И спрашивали:
«Они добры?»
И Хирон снова качал головой и говорил:
«Они радостны. И гневно карают омрачающих радость богов. Ненавистен им тот, кто тревожит Олимп, и отвечают они нарушителям огнем и потопом».
Отъезжали герои, и задумывался Хирон о том, сохранят ли они его заветы.
Умчали резвые ноги и внучку Хирона Меланиппу на поиски Актеона-охотника. Все в крови, с пенящейся пастью вернулись с охоты его собаки-друзья и вели себя как безумные: не ели, не пили; то собирались они на краю поляны и все смотрели, жалко воя, в сторону дальних лесов Киферона, и из их собачьих глаз катились слезы; то кружились на месте и хватали зубами кого-то неведомого — невидимку.
Ничего не утаишь от леса. Весь вслушивается он, миллионами ушей, и летят к нему тысячи вестников: кто на ветре, кто на волне, кто на капле дождевой, а кто на приблудном листике. А птицы, муравьи, мошки? Мало ли их, лесных вестников! Перескажут все вести лесу.
И узнал в лесу Хирон об участи полубога Актеона-охотника.
Побежал Актеон вдогонку за золоторогой ланью Артемиды-охотницы. Бежит и кричит ей задорно:
«Не уйдешь ты от Актеона! Артемиду и ту догоню!»
Добежали они так до горы Киферон. Услыхала богиня Артемида слова юноши-героя — и уже мчится с ним рядом, заглядывая ему на бегу в глаза. Узнал Актеон богиню, да слишком поздно. За то, что посмел состязаться с богиней, обратила она Актеона в ветвистого оленя и сама оленем обернулась.
Издалека по следу охотника бежала его охотничья пелионская свора. Понеслась Артемида наперерез собакам и, когда очутилась перед ними, повернула обратно и пошла оленем впереди собак по следу Актеона, а собаки — гоном за нею.
Догнала олень-Артемида Актеона-оленя. Кинулась в сторону. Смешала запахи. Стала невидимкой.
Не заметили собаки хитрости богини: впереди них как был, так и остался убегающий олень. Не признали они в олене хозяина, гонят его с яростным лаем. И придала им Артемида быстроту небывалую. Настигают оленя.
Заметил Актеон-олень погоню. Узнал своих собак. Не он теперь охотник: он — дичь. Стал гонитель гонимым. Видит пасти собачьи. Хочет им, своим друзьям, слово сказать: говорит в уме, но не может громко выговорить оленьим ртом. Оставила ему богиня в зверином образе человечий разум. И терзается разум в бессильной муке передать словом свою мысль собакам. Слезы стоят в его оленьих глазах. Но не слышат его мысленных слов собаки. Обезумели звери. Уже терзают ему ноги на бегу. Впились зубами… Разорвали они оленя-Актеона и умчались, сами не зная куда…
Только ключ, забивший на том месте, где был растерзан Актеон, нашел в лесу мудрый кентавр.
Долго был он печален. Не гибель героя печалила так долго Хирона: смертей был Актеон. Печалило его то, как сильно страдал в терзаемом теле Актеона от бессилия его разум.
И когда понял Хирон горе обезумевших собак, — у которых плачет безутешно их честная слепая совесть, вылепил он из глины образ юного охотника и поставил его на поляне. Чуть увидели образ Актеона собаки, окружили они его с радостным лаем; пришли в себя от безумия и с тех пор перестали выть и даже убегали за добычей.
И однажды, убежав, не вернулись.
