Карл Мунк - Один
– Тише, дурашка! – Фригг, успокаивая, огладила холку коня. Здесь, при тусклом свете угасающего дня, цветок был чудо как хорош, и Фригг не жалела о предпринятом путешествии, за которое, богиня подозревала, ей еще влетит от родителей.
Зажав стебель в зубах, чтобы ненароком не поранить нежные лепестки полураскрытого бутона, Фригг рывком вскочила в седло. Направила лошадь к тому месту, где небесная дорога пересекалась с дорогой ванов.
И вдруг в тот миг, когда лошадь расправила крылья, собираясь взлететь, тучи рвануло в разные стороны. А над унылым миром, торжествуя последние минуты, красным диском засияло солнце. Его свет окрасил гребни гор, приукрасил луга с чахлыми, тронутыми заморозками травами, высветил фоном изящную роспись ветвей.
– Как хорошо! – придержала Фригг лошадь, привстала в седле.
– Тебе нравится? – хрустальной каплей упало слово. – Бери же, этот мир – твой!
Фригг, качнув головой, улыбнулась невидимому собеседнику:
– О, нет, благодарю за подарок! Если бы картина могла застыть такой, какой я вижу ее сейчас, можно бы и подумать. Но здесь бывают долгие затяжные дожди. Скучные зимы. Грубые ваны, которым куда равняться с остроумием и ловкостью асов. Нет, прибереги подарок для кого-нибудь другого. Мой мир – Асгард, и я люблю его вечный цвет лета.
– Это не подарок, – заспорил голос, шедший, казалось, из цветка. – Это та плата за неумеренное любопытство, которую тебе придется платить, богиня!
Фригг, еще не веря, прислушалась: сомнений не оставалось, с ней говорил цветок. Солнце развернуло лепестки лотоса, и окрасило пестик цветка в малиновый цвет.
Цветок по-прежнему был прекрасен, но что-то тревожное было в жарком свечении, наполнявшим цветок изнутри. Уже и солнце вновь спряталось среди туч, а лотос все розовел, разгораясь зловещим рубином.
– Ты так хотела выделиться. Так была уверена во вседозволенности, которую обрела по праву рождения? – и голос цветка уже не казался хрустальным; так, скорее, топором колют лед. – Знай же, Фригг, несравненная Фригг: ты – случайно подобранный асами котенок, брошенный на дороге. И вовсе не твои родители воспитывали тебя. И не Асгард – твой мир. Ты родилась среди ванов, которых так презираешь. Не слишком ли ты высоко вознеслась?
И только тут Фригг вспомнила то, что пропустила мимо ушей когда-то: тайной лотоса горных пещер были не дары или несчастья, которым цветок осыпал его сорвавшего. Цветок лишь говорил правду: каждому – свою, одну-единственную, но обязательно ту, которой иначе не узнать вовек.
Фригг, выслушав цветок, который, выполнив миссию, тут же съежился и осыпался пылью, не заплакала, как сделала бы, даже если бы порвала старое платье. Отряхнула пылинки цветка с ладоней. Сжала губы. По другому взглянула на Альфхейм. Умом понимала, но сердце рвалось под ясное сияние Асгарда. Представила себя в грубой холщовой рубахе, в юбке, замызганной грязью. Представила, что кого-то из неотесанных ванов придется выбирать в мужья. Злая гримаса исказила черты Фригг:
– Ну, что ж, значит, теперь я знаю правду. Но, – подняла Фригг руку, – клянусь, что больше никто о ней не узнает! – и пришпорила лошадь, торопясь вернуться в Асгард засветло.
Локи проводил Фригг хищным взглядом: воспользоваться тайной он, конечно, не посмеет. Но теперь вряд ли и гордая красавица осмелится быть такой недотрогой. Локи отступил в темноту пещеры. Далеко обходя озеро, спустился еще ниже: в стране цвергов у Локи еще оставались кое-какие делишки, о которых даже правдивый лотос не знал.
А Фригг, враз постарев, выделила из толпы обожателей Одина: лишь он мог заставить забыть Асгард правду о происхождении богини Фригг.
– Фригг! Богиня! – вновь позвали море и ветер. Фригг шагнула ливню навстречу: многое из того, что напророчествовал золотой лотос юной богине, сбылось. Не хотелось думать, что сбудется остальное.
– Один! – выдохнула Фригг. Великий ас ткнулся в мокрое от слез и дождя лицо жены, прижал левой рукой, обхватив спину.
– Не уходи, – попросил. – Не теряйся, Фригг, больше, слышишь?
Богиня всхлипнула, словно девчонка. Кивнула согласно.
ВАНЫ
Впереди, отделенный от Миргарда пеленой густых туманов, простирался Альфхейм – земля ванов и цвергов.
Серебристые рощицы и блестящие молодой поросолью, словно выделанная шкурка пушного зверя, ухоженные поля окружали добротные приземистые усадьбы.
– Осторожнее, Скади!
Богиня бросилась ничком на землю: острый обломок бычьей кости врезался в ствол с такой силой, что пробил кору. Ньёрд резко оттолкнул жену, чуть не переломав лыжи. Выхватил из-за пояса кинжал, но противник не появлялся. Да, впрочем, то был лишь объедок со стола асов: валькирии, ленясь убирать мусор, попросту швыряли наполненные корзины в пространство. Крупные кости и пустые бочонки разлетались по соседним мирам. Но, как не сердились ваны, Вальгалла лишь презрительно морщилась, стоило напомнить о законах соседства.
– Опять? – Скади, сдернув с руки варежку, провела по лбу мужа, разглаживая морщины. Ньёрд давно точил зуб на обитателей верхнего мира, и женщина опасалась, что когда-нибудь ван решится на отчаянный поступок.
– Послушай, – уговаривала Скади, пока они скользили по утоптанной полосе к усадьбе, – стоит ли портить нервы из-за гнилого огрызка?
– Я видел: рыжая деваха хохотала, любуясь сверху, как чуть не убила тебя, – сумрачно ответил Ньёрд. Густые брови, льня друг к другу, слились мохнатыми гусеницами над переносицей.
– А ты даже рассмотрел, что валькирия рыжая? – шутливо пихнула Скади мужа в спину. Тот, не ожидавший удара, не успел затормозить и покатился по склону вниз, нелепо размахивая лыжными палками.
Короткие лыжи, подбитые снизу для большей устойчивости и скорости мехом, для виражей мало подходили. Ньёрд, раз и два безуспешно попытавшись упереться в снег палкой, покатился к подножию. Скади изящно нырнула со склона следом. Крутнулась, развернувшись к барахтающемуся в снегу Ньёрду.
– Вот теперь будешь знать, как заглядываться на чужих девок!
Ньёрд, сидя, отряхивал с меховой куртки снег. Неуловимым движением подсек Скади:
– Ах, так! Тогда держись, маленькая разбойница.
И парочка покатилась, зарываясь в рыхлый снег.
– Отпусти, ненормальный, – Скади шутливо колотила мужа по спине и груди кулачком. Добавила серьезно: – Отпусти, Ньёрд, слышишь?
Что-то в тоне жены заставило Ньёрда послушно разжать замок, выпуская женщину из объятий. Скади, зажав в зубах костяную заколку, прибрала под капюшон куртки волосы.
Ньёрд выжидал: не так уж его молодая жена безрассудна, чтобы, когда сошел снег и в поле столько работы, предложить без повода прокатиться на лыжах. В горах еще лежал снег, неохотно подтаивая и сходя вниз, в долину, мутным потоком. Реки раздулись, прорвавшись через лед. И даже в воздухе чувствовалась свежая сладость, как бывает в марте.
От езды и гонки Скади раскраснелась. Распущенные волосы легким облаком, каштановым у кожи головы и светло-рыжие на концах, пылали среди белизны – Скади походила на лисицу, дразнящую свору борзых.
Ньёрд оказался прав. Скади, отряхивая с варежек снег, подняла лицо.
– Ньёрд, скажи, почему асы нас так не любят?
Ван смешался. Скади, огненно-рыжую девчонку, он увидел как-то, когда охотники проезжали через маленькое горное селенье. Хижины, по кровлю спрятавшиеся после ночного снегопада, сонно дремали. На стук охотников лишь старухи высовывали носы, чтобы тут же перед ванами захлопнуть двери. Ньёрд с товарищами, хоть изрядно вымокли, провалившись в ненадежный овраг, поджидавший, засыпанный снегом, хотели уже стронуть лошадей, когда Ньёрд обернулся на звонкий голос.
Чертовка, выскочив на снег в одной юбке и наспех заправленной расхристанной сорочке, выплеснула к плетню помои и закричала:
– О, кто заявился! Сам Ньёрд пожаловал. Давайте, заходите в избу – что мерзнуть, – и обдала охотников взглядом, не сулившим добра.
Ньёрд впервые видел глаза, отливавшие ясным изумрудом. Казалось, девушка, играючи, поменялась зрачками с кошкой. Спутанные и давно немытые волосы висели паклей, девица была смугла до черноты. В разрезе сорочки проступало худое тело. Когда рыжая ведьма наклонилась, пригибаясь под низким проемом двери, в разрезе мелькнули две грудки, повисшие полупустыми мешочками. Словом, Ньёрда любили красавицы куда лучше, чем эта селянка, больше похожая на бродяжку. Босые ноги, до колен покрытые коростой навоза, переступили нетерпеливо, когда Ньёрд в который раз повернул к девушке голову. Изба, словно девушка шепнула селенью заветное слово, набивалась народом. Ньёрд озирался. Ваны не думали, что в таком диком месте правителям Альфхейма окажут достойный прием.
Двалин, горбатый уродец, видевший еще дни творения цвергов, шепнул:
– Кажется, тебя, Ньёрд, тут почитают.
– Может быть, – отозвался светлый ван. – Хотя странные у них почести богам, надо признать.
