Эдит Гамильтон - Мифы и легенды Греции и Рима
Кеик был глубоко тронут ее словами. Он знал, что она любит его не меньше, чем он ее, но ему не хотелось отказываться от своих намерений. Он, кроме того, был уверен, что должен получить совет оракула, и поэтому и слышать не хотел о том, что она будет делить с ним все связанные с путешествием опасности. Алкионе пришлось уступить и отпустить его одного. Когда она прощалась с ним, на сердце у нее было так тяжело, словно она предвидела все, что им предстоит. Она простояла на берегу, пока его корабль не скрылся из глаз.
В эту же ночь на море разразился ужасный шторм. Все ветры, встретившись вместе, устроили между собой сумасшедшую схватку и поднимали волны высотою с гору. Дождь лил такой стеной, что казалось, будто все небо изливается в море, а море собирается добраться своими волнами до неба. Все, кто плыл на этом утлом и уже потрепанном волнами суденышке, были охвачены ужасом. Все, кроме одного, который думал только об Алкионе и радовался, что она – в безопасности. И ее имя было у него на устах, когда корабль утонул и над ним сомкнулись волны.
А Алкиона считала дни. Она, стараясь занять себя, соткала мужу ко дню его предполагаемого приезда новые одежды. Себе она тоже соткала одежды, чтобы выглядеть такой, какой Кеик в первый раз увидел ее. Много раз в день она молилась за него богам, больше всего Юноне. Богиня была тронута этими молитвами, которые тем более возносились за мертвого человека, как за живого. Она позвала к себе вестницу богов Ириду и приказала ей отправиться в жилище бога сна Сомна и просить его послать Алкионе сон, из которого она узнает правду о Кеике.
Обитель Сомна была расположена неподалеку от мрачной страны киммерийцев, в глубокой долине, куда никогда не заглядывает солнце, и все окутано мглой вечных сумерек. Там не кричат петухи, не лают сторожевые псы, не шуршат под ветерком ветки, мирную тишину не нарушает ни один разговор. Единственные звуки здесь – это тихое журчание манящих ко сну струй Леты, реки забвения. Перед входом в жилище Сомна цветут маки и множество усыпляющих трав. А внутри его на мягком-премягком ложе, покрытом черными простынями, возлежит сам Сомн. Именно туда и направилась Ирида, одетая в свой многоцветный плащ, соскользнув по радуге на землю, и затемненное жилище Сомна сразу озарилось радужным сиянием, распространившимся от ее одеяния. Но даже и при свете ей было очень трудно заставить бога поднять свои тяжелые веки и понять, что от него требуется. Как только Ирида удостоверилась, что он действительно пробудился и ее поручение выполнено, она поспешила прочь, боясь, что в этом жилище и она может навеки заснуть.
Старый Сомн разбудил своего сына Морфея, умевшего принимать вид любого из человеческих существ, и передал ему приказание Юноны. На бесшумных крыльях Морфей устремился на землю и предстал перед ложем Алкионы, приняв облик утонувшего Кеика. Нагим, со стекающей по его телу водой он склонился над Алкионой.
– О, моя бедная жена! – произнес он. – Взгляни, я – твой супруг. Узнаешь ли ты меня или меня так страшно изменила смерть? Меня уже нет в живых, Алкиона. Когда волны уже совсем захлестывали меня, на моих устах было твое имя. Никаких надежд у меня нет. Подари только мне свои слезы, не оставь меня неоплаканным.
Алкиона застонала во сне, простерла руки к своему мнимому супругу и воскликнула:
– Подожди! Я пойду с тобой!
От своего крика Алкиона пробудилась. Окончательно проснувшись, она пришла к убеждению, что ее супруг погиб и она видела не сон, а его самого. «Да, я видела его, вот на этом самом месте, – говорила она себе. – Несчастный, как жалко он выглядел. Он умер, и я тоже скоро умру. Могу ли я оставаться дома, когда тело моего мужа носит по волнам? Я не оставлю тебя, супруг мой; я не хочу больше жить!»
С первыми лучами солнца Алкиона отправилась на берег, на мыс, на котором стояла, провожая мужа в плавание. Пока она стояла и смотрела в море, где-то в синей дали показался какой-то странный предмет; волны гнали его все ближе и ближе к берегу, и она поняла, что это – мертвое тело. Исполненная жалости и страха, она не отводила от него глаз, а оно медленно приближалось к берегу. И вот оно уже почти у мыса, почти рядом с ней. Она узнала его: это был Кеик, ее супруг. С криком «О, муж, любимый!» она помчалась к нему и бросилась в воду. И тут случилось чудо: она не утонула в морских волнах, а поплыла по ним. У нее появились крылья; ее тело покрылось перьями – она превратилась в птицу. Боги были добры к супружеской чете. В птицу был превращен и Кеик. Когда Алкиона доплыла до места, где должно было плавать его тело, то не обнаружила его. Кеик же с радостью приветствовал ее в своем новом обличье. Их любовь осталась неизменной. Их всегда можно видеть вместе плывущими или резвящимися среди волн.
В конце каждого года бывает семь дней, когда на море царит полный штиль, оно – тихое и спокойное, над волнами – ни ветерка. Волны – словно зачарованные. Это те дни, когда Алкиона высиживает птенцов в своем плавающем по волнам гнезде. После того как выведутся птенцы, эти чары пропадают. Но дни с идеально тихой погодой приходят регулярно каждую зиму; их так и называют по имени супруги: алкионовыми, или, что чаще, просто «днями зимородка».
В эти дни зимородки качаются на зачарованных морских волнах{17}.
Пигмалион и Галатея
Этот миф известен только по творчеству Овидия и поэтому богиню любви в нем, естественно, зовут Венерой. Он представляет собой великолепный пример свойственной Овидию манеры «изысканно приодеть» известные мифы.
Одаренный молодой скульптор Пигмалион, живший на Кипре, был ярым женоненавистником.
Оскорбясь на пороки, которых природаЖенской душе в изобилье дала, холостой, одинокийЖил он, и ложе его лишено было долго подруги.
Пигмалион решил не жениться никогда. Ему достаточно его искусства, говорил он себе. Тем не менее статуя, которую он изваял и которой отдал весь свой гений, была статуей женщины. Вероятно, он или не мог чувствами отрешиться от того, чего не одобрял умом и даже отрицал образом своей жизни, или же намеревался создать образ идеальной женщины, продемонстрировав таким способом мужчинам те недостатки, которыми природа наделила реальных женщин.
Как бы там ни было, он работал над статуей очень долго, весь отдаваясь любимому делу, и в конце концов создал совершеннейшее произведение искусства. Тем не менее он продолжал свою работу, и день ото дня под его искусными пальцами статуя становилась все прекраснее. Ни одна когда-либо жившая на земле смертная женщина, тем более ни одна статуя не могли с нею сравниться. Когда далее совершенствовать ее уже стало невозможным, со скульптором произошло нечто удивительное: он влюбился в собственное творение. Объяснением здесь может послужить то обстоятельство, что эта статуя совсем не выглядела статуей: никто не мог бы подумать, что перед ним – слоновая кость или мрамор; нет, каждый чувствовал перед собой теплое человеческое тело, лишь на мгновение застывшее в неподвижности. Таково было искусство этого преисполненного профессиональной гордости молодого человека. Это была вершина его творчества, когда искусство заставляет забыть о самом себе.
Пигмалион и Галатея
С этого времени прекрасный пол, которым Пигмалион так пренебрегал, начал мстить за себя. Ни один юноша, влюбленный в реальную земную девушку, не страдал, как он. Он целовал эти манящие губы, но они не могли ему отвечать; он заключал ее в объятия, но она оставалась холодной и неподвижной. Иногда он пытался поступать с ней так же, как дети поступают со своими игрушками. Он одевал ее в богатые одежды, проверяя, как на ней смотрятся наряды скромных или, наоборот, ярких расцветок, и представляя себе, какое удовольствие она от них получает. Он приносил ей дары, которые приносят живым девушкам: маленьких птичек, веселые цветы и сверкающие слезы янтаря, которые роняли сестры Фаэтона, а потом ему начинало казаться, что она его благодарит. На ночь он переносил ее в постель и закутывал со всех сторон, чтобы ей было тепло и мягко – так поступают со своими куклами маленькие дети. Но он не был ребенком и не мог играть в такие игры вечно. В конце концов Пигмалион сдался. Да, он полюбил безжизненную статую и был крайне несчастлив от этого.
Эта удивительная страсть не могла долго оставаться скрытой от богини любви. Венера заинтересовалась этим доселе неведомым ей феноменом – новой разновидностью возлюбленного, и решила помочь Пигмалиону, который был истинно и страстно влюблен и в то же время предавался чудачествам.
Торжества в день Венеры, естественно, устраивались на Кипре, острове, на котором она впервые появилась, рожденная из морской пены. В жертву ей приносились снежно-белые телки с позолоченными рогами; небесный аромат благовоний, поднимающийся от алтарей Венеры, распространялся по всему острову; толпы паломников заполняли ее храмы, и среди этих паломников можно было встретить не одного несчастного влюбленного, пришедшего с дарами и молящегося о том, чтобы та, в которую он влюблен, оказалась милостива к нему. Среди этих несчастных влюбленных был, конечно, Пигмалион. Он осмелился просить богиню всего лишь о том, чтобы она помогла ему сыскать девушку, похожую на его статую, но Венера хорошо знала его истинное желание, и в знак того, что его молитва принята благосклонно, пламя на алтаре, перед которым он стоял, трижды разгоралось и затухало.
