Эдит Гамильтон - Мифы и легенды Греции и Рима
– Ты получишь власть надо мной!
Но Нарцисс уже ушел. Она же спрятала свое горе, свой стыд в одинокой пещере и никогда уже не могла радоваться жизни. Она и теперь еще скрывается в таких местах и, как говорят, настолько исстрадалась от любовного томления, что от нее остался только голос.
А Нарцисс продолжал идти своим путем, презирая любовь, издеваясь над ней. Наконец одна из тех, кем он пренебрег, взмолилась богам, ее молитва дошла, и боги ответили на нее так: «Пусть тот, кто не в состоянии любить других, возлюбит самого себя!» Выполнить этот приговор должна была великая богиня Немезида, имя которой означает «справедливый гнев». Однажды, наклонившись над источником с чистой, незамутненной водой, чтобы напиться, и увидев в нем свое отражение, он влюбился в самого себя. «Теперь я знаю, – выкрикнул он, – почему так страдали другие, – ведь я сгораю от любви к себе самому. И как же мне дотянуться до того совершенства, что я вижу? Я ведь не могу оставить его, и одна только смерть освободит меня!» Так и случилось. Постоянно сидя около источника и неотрывно вглядываясь в свое собственное отражение, он начал гаснуть. Эхо была рядом с ним, но помочь ему она ничем не могла. Лишь когда он, умирая, воззвал к своему отражению: «Прощай, прощай!» – она смогла повторить эти слова как последнее приветствие своему любимому.
Иные утверждают, что его душа, пересекая реку, окружающую царство мертвых, перегнулась через борт ладьи, чтобы в последний раз уловить свое изображение в воде.
Нимфы, которыми он так пренебрегал, были добры к нему. Они искали его тело, чтобы устроить погребение, но не нашли. Там, где оно лежит, вырос новый чудесный цветок, названный именем этого юноши – нарцисс.
Еще одним цветком, появившимся на земле в результате гибели другого прекрасного юноши, стал гиацинт. Как и нарцисс, он не был похож на современные нам цветы с тем же названием: по форме он напоминал лилию и был темно – пурпурного или, как утверждают некоторые, ярко-малинового цвета. Смерть юноши была трагической, и каждый год о ней вспоминали.
На торжествах в честь Гиацинта,Что проходят в спокойной ночи,Соревнуясь с богом Аполлоном,Пал он мертвым. Диск метали они,Но бог свой бросокНе рассчитал
и, попав в лоб Гиацинту{16}, нанес ему смертельную рану. Гиацинт был любимым товарищем Аполлона в спортивных играх. Когда они пытались выяснить, кто из них может метнуть диск дальше, между ними не было духа соперничества; они просто играли в спортивную игру. Бог, естественно, пришел в ужас, увидев, как потоком льется кровь Гиацинта, а смертельно бледный юноша уже лежал на земле. Аполлон сам смертельно побледнел, поднимая Гиацинта на руки и пытаясь остановить кровь. Пока он держал его, голова юноши откинулась назад, как откидывается цветок, когда ломается стебель. Он был мертв, и Аполлон, встав на колени перед его телом, оплакал его, погибшего таким молодым и таким красивым. Он убил Гиацинта, хотя и нечаянно, и теперь молил: «О, если бы я мог отдать за тебя жизнь или умереть вместе с тобой!» Но пока Аполлон проливал слезы, окрашенная кровью трава снова стала зеленой и в ней расцвел чудесный цветок, который сделает имя юноши известным навсегда. Аполлон сделал на лепестках цветка особую надпись. По утверждению одних – это первая буква имени юноши; по мнению других – две буквы, означающие греческое слово «увы». В любом случае это память о великой печали бога.
Существует также сказание, согласно которому непосредственной причиной гибели Гиацинта был западный ветер, Зефир, а вовсе не Аполлон. Зефир также любил этого прекраснейшего юношу и, разгоревшись ревностью и гневом при виде того, что предпочтение оказано богу, дунул на диск и направил его на Гиацинта.
* * *Эти чарующие слух сказания о прекрасных юношах, которые, умирая на заре жизни, превращались в весенние цветы, вероятно, имели довольно мрачные основания. Они намекают на те мрачные дела, которые совершались в отдаленном прошлом в Греции. Задолго до того, как в Греции начали зарождаться сказания, тем более складываться дошедшие до нас поэмы, и, быть может, даже раньше, жизненные обстоятельства могли складываться так, что если окружающие деревню поля переставали давать урожай или же хлеба не всходили, то один из жителей деревни должен был быть убит, а его (ее) кровью – опрысканы поля. Никто при этом и не думал о лучезарных богах Олимпа, которые должны были бы с гневом отвергнуть эту отвратительную жертву. У человечества в те времена существовало лишь смутное представление о том, что как его жизнь в крайней степени зависит от времени посева и жатвы, так и между людьми и производительными силами земли должна существовать глубокая взаимосвязь и что кровь людей, порожденная урожаем, при необходимости, в свою очередь, может породить его. Что же будет более естественным, чем, совершив убийство прекраснейшего юноши, думать, что, когда на земле произрастут нарциссы или гиацинты, эти цветы – не что иное, как он сам, правда, в иной ипостаси, и все же по-прежнему живой. И они передавали друг другу, что это событие свершилось, свершилось это необычайное чудо, и жестокая смерть начинала казаться менее жестокой. Проходили века, и люди уже перестали верить, что земле, чтобы родить, требовалась человеческая кровь; и все, что в истории человечества представлялось жестоким, следовало позабыть и в конечном итоге отбросить. Никто не собирался вспоминать, что когда-то на земле творились ужасные вещи. Гиацинт, повторяли они, не был убит своими соплеменниками, чтобы дать им жизнь своей смертью; нет, он умер из-за печального недоразумения.
* * *Из всех этих сказаний со смертями и воскрешениями в виде цветка самым известным было сказание об Адонисе. Каждый год греческие девушки оплакивали Адониса и каждый год проливали слезы радости, когда его цветок, кроваво-красный анемон (ветреница) расцветал снова. Его любила сама богиня любви; Афродите, умеющей пронзать своими стрелами сердца и богов, и людей, самой было суждено страдать от той же пронизывающей сердце боли.
Она увидела его впервые сразу после рождения, тотчас же полюбила и решила, что он будет принадлежать ей. Она отнесла его к Персефоне с просьбой заботиться о нем, но, когда он подрос, Персефона сама влюбилась в него и не захотела возвращать его Афродите – даже тогда, когда богиня сама спустилась за ним в подземный мир. Ни одна из богинь уступать не желала, и в конце концов рассудить их пришлось самому Зевсу. Он решил, что Адонис должен проводить по половине года с каждой: осень и зиму с царицей подземного мира, а весну и лето – с богиней любви и красоты.
Все свое время, которое он проводил с Афродитой, она была занята только одним: доставлять ему удовольствие. Адонис очень любил охоту, и Афродита нередко оставляла свою запряженную лебедями колесницу, в которой ей так нравилось плыть по небесным просторам, чтобы следовать за ним по лесным тропинкам в костюме охотницы. Но в один злосчастный день Афродиты с ним не оказалось, а в этот день Адонис как раз преследовал огромного кабана. С помощью своих охотничьих собак он наконец загнал зверя и метнул в него копье, но только ранил кабана и не успел отпрыгнуть, когда обезумевший от боли зверь бросился на него и пронзил своими громадными клыками. Афродита, паря высоко над землей в своей колеснице, услышала стоны возлюбленного и спустилась к нему. Жизнь отлетала от Адониса. Темная кровь струилась по его белоснежной коже; взор тяжелел, и сами глаза становились все более и более мутными. Она целовала его, но Адонис не знал, что это – последние поцелуи, которые она дарит ему. Как ни были страшны раны Адониса, рана в сердце Афродиты была страшнее и глубже. Она в последний раз заговорила с ним, хотя и знала, что он уже ее не слышит.
Тебя уже нет, о, мой трижды желанный,И желанье мое разлетается в прах…С тобою исчез красоты моей пояс.Но сама я, богиня, обязана жить,Даже не смея пойти за тобою в Аид.Так поцелуй меня долго еще и еще раз,И я всю твою душу устами вопью,Любовь твою выпивши раз навсегда.
Горы гремели, и им отвечали дубы:«О, горе! О, горе! Уж нет Адониса. Он мертв».И неумолчное эхо звучало: «Уж нет Адониса…»И вместе со всеми его оплакали Музы.
Но во тьме подземного царства уже не мог ни услышать ее горестных слов, ни увидеть малиновый цветок, выросший там, где капли его крови оросили землю.
Часть II
Истории любви и приключений
Глава 1
Купидон и Психея
Этот миф изложен только Апулеем, римским писателем, жившим во II в. н. э. Поэтому в нем используются римские имена богов. Это прелестная сказка, написанная в манере Овидия. Писатель, похоже, просто развлекается этой историей, забавляясь обстоятельствами, в которые сам совершенно не верит.
У некоего царя было три дочери, и все красавицы, но самая младшая из них, Психея, настолько превосходила красотой сестер, что рядом с ними она казалась богиней, сопровождаемой двумя смертными. Слава о ее красоте распространилась по всей земле, и мужчины со всех краев съезжались подивиться на нее с восторгом и восхищением и засвидетельствовать ей подобающее почтение – как будто она и в самом деле была одной из бессмертных. Некоторые даже поговаривали, что сама Венера едва ли может с ней сравниться. Пока они во все возрастающем числе толпами были заняты служением своему новому кумиру, никто уже и не вспоминал о Венере. Ее храмы оказались в небрежении, на их алтарях лежал холодный пепел; ее любимые города приходили в запустение и постепенно разрушались. Все почести, еще так недавно воздававшиеся ей, теперь доставались смертной девушке. Как легко представить, богиня не могла терпеть подобное к себе отношение. Как и всегда, она обратилась за помощью к сыну, прелестному крылатому юноше, которого одни называют Купидон, а другие – просто Любовь и против стрел которого нет защиты ни на земле, ни на небе. Она поведала ему о своих обидах, и он, как обычно, согласился выполнить ее просьбу. «Воспользуйся своей чудодейственной силой, – говорила Венера, – и заставь эту дерзкую девчонку без памяти влюбиться в самого низкого, самого презренного человека на свете». И Купидон, несомненно, так бы и поступил, если бы Венера предварительно не показала ему Психею, совершенно не подумав в своей ярости, какое впечатление ее красота может произвести даже на самого бога любви. Едва взглянув на Психею, Купидон почувствовал себя так, как будто в сердце ему вонзилась одна из его собственных стрел. Он ничего не сказал матери (а он действительно не мог выговорить ни слова), и Венера оставила его в счастливой уверенности, что скоро услышит вести о несчастьях Психеи.
