Елена Тудоровская - Приключения Одиссея. Прозаический пересказ «Одиссеи» Гомера
— О царица Арета, подобная бессмертной богине! Я заброшен к вам свирепой бурей. Умоляю тебя, припав к твоим коленям, молю и царя, и всех его гостей — помогите мне вернуться в землю отцов, к моим близким. Много лет я разлучен с ними!
Скиталец встал и тихими шагами отошел к очагу. В глубокой печали сел он на камень очага и опустил голову на руки.
Первым опомнился от изумления Алкиной. Он поспешно подошел к чужеземцу, взял его за руку и поднял с камня.
— Лаодам, милый сын, — сказал Алкиной самому юному из пирующих, — уступи свое место гостю! Нельзя допустить, чтобы молящий приюта странник остался сидеть на пепле очага. Странников посылает нам Зевс и велит оказывать им почести и гостеприимство.
Тотчас рабыни подали Одиссею воду умыть руки и принесли вдоволь пищи и хлеба, а глашатай наполнил для него кубок вином. Алкиной терпеливо ждал, когда странник насытится. Потом обратился к своим гостям и предложил снарядить для чужеземца корабль.
Феакам нередко приходилось перевозить странников на их родину. Но на этот раз Алкиной подозревал что-то необычное в судьбе чужеземца.
— Пусть под нашей надежной защитой странник вернется на свою желанную родину, — сказал гостям Алкиной. — Если же под видом странника посетил нас кто-нибудь из бессмертных, то мы не можем проникнуть в его замыслы. До сих пор боги являлись феакам открыто и по-дружески садились пировать с нами; боги считают нас своими родичами, как племя циклопов или племя гигантов.
Одиссей ответил гостеприимному хозяину:
— Пусть не тревожат тебя такие мысли, царь Алкиной. Я ничем не похож на бессмертного бога. Я простой смертный, и из всех людей, гонимых судьбой, я самый злополучный. Я попал к вам после того, как претерпел великие напасти на море. Вы приняли и ободрили меня. Молю вас, как только встанет светлая Эос, немедля отправьте меня в желанный путь. О, если бы мне увидеть хоть дым, восходящий от родных берегов!
Феаки совершили последнее возлияние отходящих ко сну — в честь бога Гермеса — и один за другим покинули палату. Рабыни собрали посуду со столов и тоже вышли.
Алкиной дружелюбно подвел Одиссея к своей жене; Арета с удивлением взглянула на гостя: несомненно, хитон и мантию чужеземца соткала она сама, своими собственными искусными руками. Царица строго спросила:
— Отвечай мне, странник: ты сказал, что тебя забросила к нам буря. Но от кого ты получил это платье?
— О многочтимая царица, — отвечал Одиссей, — я ничего не собираюсь скрывать от тебя.
И многострадальный скиталец подробно рассказал, как он достиг берегов Схерии, как, измученный и разбитый, заснул в роще и девичьи голоса разбудили его, а Навзикая пожалела его, накормила, дала ему платье и велела идти в дом ее родителей.
Алкиной удивился, — почему Навзикая прямо не привела с собой странника?
— Не упрекай свою разумную дочь, Алкиной, — возразил Одиссей. — Она не хотела появляться в городе с неизвестным человеком. Да и я опасался рассердить тебя…
Алкиной благосклонно ответил:
— Нет, странник, я не раздражаюсь так легко. Но ты прав: следует всегда быть осмотрительным. О, если бы нашелся подобный тебе рассудительный и благородный супруг для Навзикаи! Пусть он даже будет бездомным пришельцем. Он поселится здесь, у нас, и я подарю ему дом и богатство.
Одиссей промолчал, и царь дружелюбно добавил:
— Но тебя я вовсе не хочу удерживать насильно: это неугодно Зевсу. Я устрою твой отъезд хоть завтра. Как далеко ни окажется твоя желанная земля, ты достигнешь ее в одни сутки. Знай, что кормчий не правит феакийским кораблем; на наших судах вовсе нет руля. Корабли сами понимают мысли своих корабельщиков и сами находят нужную землю.
— Тебе следует отдохнуть перед новым путем, — сказала Арета. — Ступай, наш гость, и пусть будет сладок твой отдых под нашим кровом.
* * *Длинен показался Одиссею следующий день, проведенный среди гостеприимных феаков. В мыслях скиталец был уже на пути в отчизну. Палящий Гелиос слишком медленно проходил по небесному своду.
Но вот настал и вечер. В ярко освещенной палате у царя Алкиноя собрались феаки на пир, чтобы почтить отплывающего странника.
Веселый гомон наполнял палату. Алкиной усадил гостя возле себя. Их окружили двенадцать диннобородых старцев в пурпурных мантиях и золотых венцах: двенадцать царей, управляющих богатой Схерией; Алкиной был тринадцатым, главным. Поодаль от них поместились феакийские мужи в длинных, расшитых одеждах. Между ними сидели смуглые юноши в коротких хитонах, с мускулистыми руками и ногами. Это были лучшие гребцы Схерии; народ феакийский выбрал их, чтобы сопровождать чужеземного гостя. В стороне, у очага, попрежнему села царица Арета.
Слуга разносил дымящееся мясо на плоском серебряном блюде. Перед гостями сверкали золотой чеканкой большие, двуручные кубки с вином.
В дверях палаты показались двое запоздалых гостей. Один из них был царский глашатай Понтоной, а другой — величавый старик в длинном белом хитоне, с белой повязкой на голове. Он поднял кверху свои невидящие глаза; одной рукой он держался за плечо Понтоноя, а другой прижимал к себе изогнутую девятиструнную лиру.[49]
Это был великий певец Демодок. Боги лишили его сладчайшей радости — зрения, но он владел высоким даром песнопений, и за это почитали его феаки.
Глашатай усадил старца в мягкое кресло, лицом к пирующим. Он взял из рук старца лиру и повесил на гвоздь над самой головой певца. Рабыня придвинула стол и подала Демодоку блюдо с мясом и нарезанным луком, а Понтоной налил ему в кубок вина. Понтоной усердно служил певцу — помогал резать мясо, подал кубок с вином.
Певец быстро насытился. Молча сидел он, словно прислушиваясь к чему-то. Когда вокруг него зазвенели о столы пустые кубки, Демодок снял лиру с гвоздя и принял из рук Понтоноя костяной плектр.[50] Говор в палате смолк.
В то время у всех на устах были имена ахейских героев, и песни о Троянской войне слушали охотнее всего. Такую песню и запел Демодок.
Он пел о том, как еще в начале войны могучий Ахиллес и мудрый Одиссей поспорили на жертвенном пире. Каждый из них был прославленным героем; каждый считал себя первым среди ахейцев по славе и доблести и не хотел признать первенства за другими. Вождь Агамемнон радовался ссоре знаменитых ахейцев: соперники могли решить спор только новыми подвигами и победами…
С невольным волнением слушал Одиссей рассказ о своей далекой юности и о своих погибших друзьях. Он низко склонил голову, закрыл лицо краем пурпурной мантии и оставался неподвижен, пока Демодок не окончил песню. Тогда Одиссей отрезал от своей доли мяса лучший, жирный кусок, подозвал Понтоноя и вручил ему мясо.
— Отдай Демодоку эту почетную долю, Понтоной, — сказал Одиссей. — Даже и погруженный в печаль, я чту певца, вдохновленного богами.
Понтоной отнес Демодоку дар Одиссея. Слепой певец принял мясо и с достоинством поблагодарил чужеземца. Когда Одиссей увидел, что гости отставили пустые кубки и стали вытирать пальцы, он снова обратился к Демодоку:
— О Демодок, я ставлю тебя выше всех людей: тебя научили пению Муза[51] или сам Аполлон. Ты так рассказываешь о том, что было с ахейцами в Трое, словно сам был участником великой войны или слышал о ней от верных очевидцев. Спой нам о деревянном коне, который был построен Эпеем, и расскажи, как был разрушен священный Илион.
Демодок внимательно прислушивался к голосу Одиссея. Не слышал ли он когда-то этот голос? Певец взял в руки лиру; молча, задумчиво перебирал он струны и, наконец, запел.
Он начал с того, как данайцы притворно покинули свой разрушенный лагерь и отплыли от берегов Троады; как храбрейшие из них во главе с Одиссеем остались в утробе гигантского коня.
Затаив дыхание, гости слушали певца. Голос его усиливался, в нем звучали и скорбь и торжество. Певец рассказывал, как ночью данайцы вышли из коня и отворили ворота Илиона. Тысячи ахейцев ворвались в спящий город. Они перебили растерявшихся защитников Трои, подожгли дома, разрушили неприступные стены…
Одиссей опустил голову и молча слушал певца. Неудержимые слезы катились по его щекам, сладостная скорбь воспоминаний терзала сердце. Царь Алкиной внимательно взглянул на гостя, а затем возвысил голос и прервал певца:
— Пусть умолкнет твоя лира, божественный Демо-док! Здесь не всех веселит твое пенье.
Он участливо спросил Одиссея:
— Скажи нам, милый гость, отчего песнь о битвах данайцев и троян повергает тебя в печаль? Может быть, под стенами Илиона ты утратил дорогого твоему сердцу друга или милого брата? Скажи нам, кто ты? Какие беды постигли тебя, что ты не можешь забыть о них даже на веселом пире?
