Димитри Меекс - Повседневная жизнь египетских богов

Отсутствие одежды, нагота, в свою очередь, оказывается важным атрибутом. Прежде всего это признак детского возраста: маленький Хор изображается нагим. Его образ во множестве вариантов воплощает мотив вечного физического возрождения и обновления. В более общем смысле нагота служит символом юности и незрелости.{293} Так, считалось, что первобытные боги, содействовавшие демиургу в творении мира, не имели ни одежды, ни волос.{294} На телах этих божеств, нагих и лишенных растительности, не было никакой грязи, ибо они вышли из Изначального Океана. Тем самым они олицетворяли детство вновь сотворенного мира. По той же логике нагота бога земли Геба символизировала скрытую, но готовую проявиться в нем оплодотворяющую силу.{295} Что касается женских божеств, то среди них нагота оказывается свойственна только богиням неба, что позволяет считать эту черту символизирующей не только эротическое начало. Оба женских божества, считавшиеся «владычицами звезд»: Нут, богиня неба с телом, усеянным звездами, и Хатхор или Кадеш, богиня сирийского происхождения, — ассоциируются в особенности с ночным небом, «беременным» готовым появиться солнцем;{296} во всех случаях нагота ассоциируется с периодом зарождения, который должен разрешиться новым началом.

Изображения богов в обличье животных или с их головами ярче всего разрывают монотонный иконографический ряд, в котором боги предстают с совершенно одинаковыми лицами. Зооморфные изображения богов, хотя и возникшие в мире людей, отражают в то же время реальность божественного мира. Однако в связи с ними сами животные как таковые практически не упоминаются. Сюжеты, в той или иной мере отражающие их место в представлениях египтян, — это исключительно мотивы конфликтов в мире богов и восстания против них людей. В связи с этим можно вспомнить эпизод, когда демиург изрыгает поглощенных им до этого богов, которые принимают обличья рыб и птиц. В результате этого боги, продолжая существовать в своем собственном качестве, оказались отчасти превращены и в созданные таким образом виды животных. Однако на исходе конфликта с демиургом боги все же сбросили с себя это животное обличье. Согласно легенде о мятеже людей, когда он был подавлен, самые строптивые из мятежников бежали в пустыню, приняв обличье животных, обитающих там с тех пор. Иных рассказов о богах, принимающих образы животных, у нас нет. Сами эти обличья, способные служить оболочкой как самым враждебным богам силам, так и самим богам, оказываются нейтральными и полностью открытыми для тех, кто в них вселяется. По самой своей природе эти обличья легко опознаваемы и не столь «анонимны», как иные вместилища, которые могут занимать боги.

Каждое животное своими природными особенностями или повадками воплощает определенное качество или способность, которых нет у людей. Своим «животным» обличьем божество показывает, что оно обладает этим качеством и пускает его в ход. Боги способны воплощаться в самых различных животных, но большинство из них обнаруживают особенную связь с каким-то определенным их видом: эта связь подчеркивает преобладание в образе божества совершенно определенного аспекта. Например, нам известно, что юный Хор уже во чреве своей матери имел облик сокола,{297} и это четко показывает, что ему предначертана совершенно определенная судьба — судьба царя. Менее определенным образом обличье животного может символизировать некую ситуацию или состояние, которое не привязано к совершенно определенному божеству. В эпизоде, о котором шла речь выше, когда Исида обманывает Сета, превратившись в юную девушку, она затем избирает обличье соколихи, чтобы потерпевший поражение Сет смог ее узнать. Соколиха, животный образ, служащий эмблемой Исиды, вызывает здесь ассоциацию с ее образом плакальщицы, скорбящей об Осирисе: между этим общеизвестным аспектом богини и данной ситуацией возникает не очень жесткая связь — ибо потерпевший неудачу Сет также разражается рыданиями.

Помимо обличья животного, божество способно принять и множество других образов, причем часто это делается им для того, чтобы остаться неузнанным.{298} В свою очередь, целью этого часто бывает необходимость избежать опасности.{299} Таким образом, животные обличья служат ширмой, настоящей маской, позволяющей обмануть любопытство других богов. Геродот рассказывает, как Амон, побуждаемый своим сыном Хонсу открыть свою подлинную природу, является перед ним с бараньей головой и шерстью, разумеется, скрывая тем самым свое естество.{300} Баран в этом случае — это символ оплодотворяющей силы солнца и подобающего ему почета,{301} и принятие его облика позволяет Амону удовлетворить любопытство его сына, но лишь частично. По существу, передавая божеству свою внешность, каждое животное уступает ему также и самые заметные свои качества. Так, крокодил и свинья воплощают в себе не поддающиеся контролю прожорливость и жадность. Нут, богиня неба, сопоставляется со свиньей, поскольку ежедневно она пожирает своих детей — звезды.{302} Похищая и проглатывая Око Хора, Сет принимает облик черной свиньи.{303} Все эти качества животных столь характерны для данных сюжетов, что специалисты по египетской религии считают возможным говорить о свойственных божествам особых аспектах свиньи и крокодила.{304}

Трансформация божества из одного животного в другое означает и перемену его качества. Так, о солнце говорят, что «из скарабея оно превратилось в сокола»,{305} чтобы показать, что из своего состояния «зарождения» в момент восхода, у поверхности земли (скарабей) оно достигло полной силы в зените (сокол). Образ животного становится «общим местом», свойственным сразу ряду божеств, разделяющих одни и те же качества. Так, «обезьяна, дающая свое имя луне»,{306} часто передает свою внешность существам, появление которых на свет остается не завершено и которые находятся в состоянии зародыша. В частности, это происходит с преждевременно родившимся маленьким Хором;{307} но, кроме того, именно обезьяна обнаруживает и осквернителей часовни в Гелиополе, где должно было находиться тело Осириса. Предстающая перед их глазами обезьяна{308} — это сам бог, возрождающийся к новой жизни, но еще не завершивший это свое воплощение. По этому примеру видно, что животное обличье бога может не иметь никакой связи с его привычным обликом, поскольку в иных случаях Осирис известен нам только в образе человека. Божество может также воплощаться и в животном, отличном от того, облик которого для него типичен. Анубис, бог-шакал, способен по своему желанию превращаться в змею или сокола.{309}

Таким образом, животный образ бога обладает совершенно особым качеством. Некоторые тексты определяют один из видов связи между богом и животным, говоря, что животное «присутствует» в том или ином божестве,{310} то есть оказывается чем-то независимым и внешним по отношению к богу, местопребыванием которого служит. Важно подчеркнуть, что это возможное присутствие имеет в виду животных из мира богов и реального земного мира, причем всех, кто относится к данному виду. В этом случае невозможно говорить о том, что животное — это «инкарнация» или «ипостась» божества, ибо оно предстает лишь как его временное обиталище. Определенный вид змей будет «присутствовать» в различных богах в зависимости от времени года и силы их яда.{311} Больше того, одно и то же существо может служить обиталищем — последовательно и даже одновременно — для разных божеств. Так, собака одновременно служит местопребыванием и Осириса, и Ра,{312} и это не порождает между двумя богами никакого конфликта. Чтобы стать вместилищем последовательно Анубиса и Сета, другой пес избирает иную судьбу. Будучи принесен в жертву и расчленен, чтобы воплотиться в Сета, он затем возрождается и обретает почести подле бога мертвых по причине своего сходства с Анубисом.{313}

Внимательный анализ фактов, о которых шла речь выше, показывает тонкое различие между животным-иру, одной из бесчисленных граней проявления божества в мире, и животным-«хозяином», временной оболочкой бога, уязвимой и смертной. Это различие особенно ощутимо в мире людей, где разница между изображением и реальным животным определяется без труда, подобно разнице между уникальным животным, «ипостасью» божества, и остальными его собратьями по виду.{314} Это различие, однако, не так уж четко проводится в мире богов. Здесь по своим измерениям животное обличье бога соперничает со всеми иными его образами. Сокол-Хор может достигать в высоту и тысячи,{315} и семи{316} локтей; мангуст, в образе которого проявляется Ра, может быть и сорока шести, и семи локтей в длину.{317} Но животное, вмещающее бога, может быть столь огромным, что сам бог, находясь перед ним, может быть не в состоянии воспринять его облик.{318} Несмотря на свои сверхъестественные качества, тело животного балансирует между полной неистребимостью и уязвимостью: двойственность этой ситуации проявляется в одном из текстов. Простой смертный оказывается перед богом, чтобы выполнить весьма трудную задачу. По причинам, о которых не говорится, он должен убить вмещающего божество сокола и уничтожить его тело.{319} По тому, каким образом в этом тексте описывается эта птица, становится ясно, что речь идет именно об уникальном существе, а не просто об одном из представителей этого вида. Этот сокол наделен исключительными способностями, поэтому приходится принимать специальные меры предосторожности, чтобы не ослепнуть, приближаясь к нему. Кроме того, его невозможно убить иначе как с помощью особого оружия, изготовленного по указаниям другого божества. Его следует убить и предать земле без особых церемоний, но при этом обязательно обезглавить. Лишение жизни подобным образом практиковалось в Египте только по отношению к птицам, несущим зло, и здесь эта практика представлена в полной мере. Наделенное некоей божественностью, это существо само по себе все же не может быть божеством. Его постигает смерть, которую можно назвать позорной, и, вдобавок к этому, его тело оказывается полностью уничтоженным.