Алкхимитрион - Александр Александрович Гаврилов
В бескрайние ряды, плечом к плечу восстанет род людской, и бедный, и богач. И будет слышен, среди сей цепи, из плоти и пороков, стонов гул и дикий плач. И воздух станет горьким и сырым, и марево укутает пейзаж, сей рваным пеплом. И разнесется по земле больной туман, подобно стае воронья, водой сырой и ветром. Вдохнет в свое нутро, и выпьет его каждый, завыв от боли, как больной брюхач.
Не будет дня, не будет ночи, всё станет тусклым и воистину пугающим. Не будет голосов, не будет языков, немым, глухим всё станет, угасающим. Одежды испаряться с тел долой, оставив плоть, бесстыже оголенной и босой. И выжжен будет знак их мертвый, на теле каждого, колючим хладом и жарой. И встанут на колени все, сомкнув глаза, склоняя головы пред госпожою тьмой.
Ступая первой наземь, коварно улыбнувшись, вдохнет она густой и сладкий пепел. Узрев под ступнями своими, творенье жалкое, увязнувшее, в серой груде трепел. Свой путь она начнёт, под дикий крик и вопли тех, кто издыхает в собственных телах. Неся в себе, всю мощь неимоверно колоссальную, и ярую озлобленность в глазах. Внушая своим видом дикий ужас, рождая в каждом человеке первобытный страх.
* * *Десницею своей, сожжет она людские души, не дав вернуться им к творцам. В свои чертоги, громогласный бросит крик, безликим и немым гонцам. И явятся ордою, на крыльях вороных несметною волною, подобно адским существам. Вздымая почву до небес, вгрызаясь в воздух, бросая мертвый взор по сторонам. Несчётным полчищем возникнут пред хозяйкой, подобно бешеным и злым чертям.
Взмахнет тьма в тот же час, своею дланью серой, хладной и весьма худой. Растает сумрак вдалеке, пробьются сквозь печать незримую, великие врата. Чей вид громадный, скроет свод небес, нависнув над землей, единою стеной. И будет тонкий шум, когда раскроются они, чей гул услышит даже пустота. И спустится с тех врат, крича и насмехаясь, той самой тьмы, глашатая сестра.
Вскипит земля, коль та наступит на неё, земля, что люди, некогда, своею называли. И прокричит сестрица та, свою эпистолу, всяк живности, покуда её черви не сожрали. И подойдя ко всем и каждому, щерясь тишком, в их головы свой глас лукаво изречет. Дрянное детище своих творцов, ваш срок на сей обители, совсем уж скоро истечет. Явились мы, её очистить от того, что в ваших душах, давно уже сгнивает и течет.
* * *С коварством и кокетливо, нагой ступала госпожа, иного эспоса и звонкой пустоты. С улыбою заботливой, елейным голоском, она ввергала всех до смертной немоты. Подобно тающим ветрам, её убор взмывал к верхам, густою ароматною дыминой. Обрушивая в миг, смог горестный на земли черные, несметной, колкою лавиной. Окутывая легкие землян, как гуща дымных пауков, сухой, прозрачной паутиной.
Раскрывши вежды свои черные, светящие рдяным огнем, завыла дева оголенная. И пали слезы наземь, въедаясь в недра тверди той, что на погибель обреченная. И разлились по сторонам, подобно рекам и морям кислотным, залив тела земные. Сжирая плоть, что подвернется на пути, бросая опосля места витые и пустые. Стирая напрочь, все следы седьмых детей, паля своим огнём все нити временные.
А после, стихнет все внезапно, не шепота, ни вопля, ни мольбы, гапившей к небесам. Все будет мутным, непонятным, и лишь у трех сестер, клич бегло пронесется по устам. У врат встав исполинских, десницы, протянув к ним слаженно, взывать они приступят. К тому, кой братом им приходится, по крови и когнатству, чьи цепи они вскоре срубят. И самого свирепого из всей квадриги первородных чад, они с величием пробудят.
И дрожью вдруг заплачет твердь мирская, дав трещину, на сотни горизонтов пополам. И каждый, сохранивший суть свою, да внемлет он невнятным и аморфным голосам. Звучащим из глубин вселенских врат, велящих рты свои заткнуть, послушливым рабам. И клич сестер, снесет нетленный пут, свободу брату даровав, нещадному до жути. И будет он столь кровожаден и жесток, что даже сестры убоятся, его садистской сути.
* * *И взмыв на гору смрадную, облепленную прахами людскими, глашатая вскричала. На столь, что ор её всю землю трижды обогнул, сдирая шкуру с человека до крови. И нестерпим был этот рёв, и громогласная сестрица, лукаво скалясь не смолкала. И человечишки бросались кто куда, словно потерянные в луже мёда муравьи. Кидаясь оземь, лбы ломая, друг друга, втаптывая в прах, как туча дикой саранчи.
И вскоре крик глашатай стих, и стихли ветры, угасли звуки, канувшие в тишину. И шёпотом заговорила та сестра, шепча туманные слова, своим молчаньем в глубину. И отклик прозвучал, из звонкой пустоты, напевом сладострастным, и пугающим. И поступью высокомерной, явилась взору та сестра, чей вид был истинно желающим. Кой с радостью она, глумясь и изгаляясь, являла всяк дух последний испускающим.
* * *И вот все три сестры, склоняя головы свои почтительно, приветствуют родного брата. Ступает он стезёй из тел людских, своей ухмылки не скрывая, на фоне алого заката. И подошел он к сестрам ненаглядным, под исступлённый шум небес и хаоса раската. И протянув свою десницу к ним, он громогласно, с хрипотой велел поднять им лица. И взору их престал когнат, коего сдерживала пустоши несокрушимая темница.
Глаза его были пусты, зеница ока схожа светлому зерцалу, в котором отражался жуда. Наряды, словно черни рать, окутавшая его дух и плоть, для свежего кровавого этюда. В десницах, он удерживал тот первозданный хаос, кой спал внутри скорбящего сосуда. В далеком обиталище, разрушенных миров, за стенами незримого, порушенного спуда. Какой обязан был сойти на твердь и люд, подобно как разносится, банальная простуда.
Глядел он на своих сестер, озорно скалясь и молча, зеницы хладные вещали за него. Глядел он и на люд почти что сгнивший, хозяйским взором палача, и потешался оттого. И повелел он сестрам
