Александр Дюма - Исаак Лакедем
Поскольку, как мы установили, индивидуальные склонности переживали владельца, скромный сообщал:
Я был, и нет меня.
Вот суть моей жизни и моей смерти.
Богатый же провозглашал:
Здесь покоится
СТАБИРИЙ.
Он был призван карать, хотя и не добивался этого.
Он мог бы занять высокую должность в любой сенатской декурии, но не захотел этого.
Набожный, храбрый, верный, он вышел из ничтожества, а оставил после себя тридцать миллионов сестерциев и никогда не желал слушать философов.
Будь здоров и подражай ему.
Не удовольствовавшись сказанным, богатый Стабирий приказал высечь над своей эпитафией солнечные часы, чтобы уж несомненно привлечь внимание прохожих.
Сочинитель взывал:
Путник!
Сколь ни спешишь ты к цели своего странствия, этот камень просит, чтобы ты обратил на него взгляд и прочел написанное:
«Здесь покоятся кости поэта
МАРКА ПАКУВИЯ».
Это все, что я хотел тебе сообщить.
Прощай!
Некто весьма скрытный предупреждал:
Мое имя, происхождение и состояние, то, кем я был, и то, чем стал, да не будет тебе известно.
Замолкнув навечно, я превратился в горстку праха и костей, в ничто!
Явившись из небытия, я вернулся туда, откуда пришел.
Мой жребий ждет и тебя. Прощай!
Тот, кто был всем доволен, восклицал:
На этом свете я славно пожил!
Моя пьеса закончена. Да и ваша близится к концу.
Прощайте! Рукоплещите!
А на могиле девочки, бедняжки, ушедшей из мира в возрасте семи лет, чья-то рука, должно быть отцовская, начертала:
Земля! Не дави на нее!
Ведь она тебя не обременяла!
Эти мертвецы, так цеплявшиеся за жизнь, к кому обращали они свои посмертные призывы? Чье внимание старались они привлечь, подобно куртизанкам, постукивающим по оконному стеклу, чтобы заставить прохожих обернуться? С кем эти духи желали незримо общаться? Кто беззаботно проходил мимо, не видя их и не слыша?
То был цвет римского общества, все молодое, красивое, изысканное, богатое и аристократичное, чем блистала империя. Виа Аппиа — это Лоншан античности. Но этот Лоншан длится не три дня, а круглый год.
К четырем часам пополудни, когда спадает зной и притушенный солнечный диск клонится к Тирренскому морю, а тени сосен, каменных дубов и пальм вытягиваются с запада на восток; когда сицилийский олеандр отряхивает дневную пыль под первыми порывами ветерка, срывающегося с голубоватых вершин горной гряды, над которыми высится храм Юпитера Латиариса; когда индийская магнолия поднимает к небу все цветки, словно чашечки из слоновой кости, готовые принять в себя ароматную вечернюю росу, а каспийский лотос, пережидавший полдневный жар во влажном лоне озера, всплывает на поверхность, чтобы всеми лепестками впитать свежесть ночи, — вот тогда из Аппиевых ворот выступает своего рода передовой отряд местных прелестников: троссулы, «троянские юнцы», меж тем как обитатели предместья, тоже раскрывшие двери навстречу вечерней прохладе, готовятся произвести смотр великолепной публике, усевшись на принесенные из домашних атриев стулья и кресла, прислонившись к каменным столбикам, что служат подножкой для всадника, садящегося на коня, или полулежа на округлых скамьях, приставленных к жилищам мертвых для вящего удобства живущих.
Никогда парижане, вытягивающиеся двумя живыми изгородями вдоль Елисейских полей, или флорентийцы, бегущие по Каскино, или жители Вены, спешащие на Пратер, или неаполитанцы, теснящиеся на улице Толедо либо Кьяйе, не видывали зрелища столь разнообразного и не испытывали воодушевления столь пылкого!
Вначале появлялись всадники на нумидийских скакунах с чепраками из золотой парчи или тигровых шкур. Некоторые наездники предпочитали прогулку шагом; тогда перед ними бежали гонцы в легких сандалиях и коротких туниках, с переброшенными через левое плечо накидками, полы которых перехватывал кожаный пояс (его легко можно было затягивать или распускать на ходу в зависимости от скорости бега). Другие, как на скачках, мчались во весь опор и за несколько минут преодолевали всю Аппиеву дорогу, пустив впереди лошади великолепных громадных молосских псов в серебряных ошейниках. Горе тому, кто попадется им на пути, кого завертит этот вихрь пыли, ржания и лая! Беднягу порвут собаки, истопчут кони, а когда его вытащат на обочину в крови и с переломанными костями, молодой патриций, виновник несчастья, не замедлит бега, лишь оглянется с хохотом, показывая, как ловко он может править обернувшись затылком к голове летящего галопом скакуна.
Вослед нумидийским лошадям, этим детям пустыни, чьих предков завезли в Рим вместе с плененным Югуртой, устремлялись, почти соперничая с ними в скорости, легкие колесницы — цизии, похожие на нынешние тильбюри; их влекли тройки мулов, запряженных веером, так что пристяжные неслись галопом, встряхивая серебряными бубенцами, а коренные шли рысью, неуклонно держа направление, и напоминали пущенную из лука стрелу. За ними следовали вознесенные высоко над землей карруки (теперешнее корриколо — их далекий потомок); ими римские щеголи редко правили сами — это делал раб-нубиец в живописном одеянии его родной страны.
За цизиями и карруками следовали четырехколесные экипажи — рэды, с горами пурпурных подушек и богатыми коврами, свешивающимися наружу, а также ковиннусы — колесницы, плотно закрытые со всех сторон и зачастую прятавшие от римских зевак многие альковные прегрешения. И наконец, замыкали процессию вызывающе несхожие между собой матроны и куртизанки. Первые, в длинных сто́лах, закутанные в толстые паллы, с неподвижностью статуй восседали в двухколесных карпентумах — особой формы колесницах, в которых имели право ездить лишь патрицианки. Вторые, облаченные в тончайший косский газ — подобие тканого воздуха, пряжи из тумана, — томно возлежали на носилках, которые несли восемь прислужников в роскошных пенулах. Обычно справа от носилок скользила вольноотпущенница-гречанка, поверенная в любовных делах, ночная Ирида, сейчас обмахивавшая свою хозяйку опахалом из павлиньих перьев; а слева — раб из Либурнии с маленькой обитой бархатом скамеечкой-подножкой и бархатной длинной ковровой дорожкой, чтобы благородная жрица наслаждений, реши она сойти с носилок и усесться, где пожелает, не касалась дорожной пыли обнаженной ступней с унизанными перстнями пальцами.
Ведь стоило блистательным римлянам и римлянкам пересечь Марсово поле и через Капенские ворота выехать на виа Аппиа, далеко не все продолжали прогулку верхами или в экипажах. Многие сходили на землю и, оставив лошадей и повозку на попечении рабов, прохаживались у могил и домов или брали у бродячих торговцев стул либо скамеечку за полсестерция в час. Ах, вот где удавалось лицезреть истинную изысканность! Вот где самовластно царила мода! Вот где можно было изучать формы бород и причесок, покрой туник и проникнуться величием вопроса, некогда разрешенного Цезарем, но вновь поставленного под сомнение новыми поколениями, а именно: надо ли предпочесть длинную тунику короткой и свободную — плотно облегающей тело. Цезарь носил широкую и волочившуюся по земле, но со времени его смерти мода шагнула так далеко! Там страстно спорят о том, насколько тяжелыми должны быть зимние муфты, дискутируют о составе лучших румян или притираний из бобового масла для разглаживания морщин и умягчения кожи, о самых благоуханных пастилках из масла мирта и мастикового дерева, замешанных на старинном вине и призванных очищать дыхание. Внимая глубокомысленным суждениям знатоков, женщины, будто жонглеры, перебрасывают из ладони в ладонь шарики амбры, освежающие воздух и наполняющие его ароматами. Они выказывают одобрение наклоном головы, взглядом, а нередко и рукоплещут самым ученым и смелым теориям; их зубы, приоткрываясь в улыбке, блестят словно жемчужины; откинутые на спину покрывала позволяют восхищаться не только сверканием черных глаз под эбеновыми бровями, но и чудесно оттеняющими их густыми белокурыми прядями волос с рыжеватым, золотистым или пепельным отливом. Чтобы изменить их первоначальный цвет, прелестницы пользуются мылом с буковой золой и козьим жиром — пришедшему из Галлии средству, к смеси уксусного осадка и масла мастикового дерева или, наконец, просто покупают дивные шевелюры в лавчонках у портика Минуция, что напротив храма Геркулеса Мусагета. Бедные девушки из Германии продают свои белокурые волосы стригалям за пятьдесят сестерциев, а те перепродают их за полталанта.
