Ирландские предания - Джеймс Стивенс
Возьмись он рассказывать об этих днях, поведал бы о чреде трапез и сна и о бесконечных беседах, от которых его разум порой соскальзывал в уединение, где в обширных туманных воздусях качался он и плыл, отдыхая. А потом он снова возвращался, и приятно ему было ухватывать убежавшую вперед мысль и воссоздавать все пропущенные им рассуждения. Однако часто совершать такие сонные прогулки он не мог; ибо его наставник был слишком опытен, чтобы допускать такие просветленноликие и устремленноокие отвлечения, и, подобно женщинам друидкам, хлеставшим его по ногам при нарезании кругов вкруг дерева, Финегас преследовал его разум, требуя здравомыслия в вопросах и понимания при ответах.
Задавать вопросики может стать ленивейшим и самым непринужденным занятием ума, однако, когда вы сами должны решить поставленную проблему, вы должны с тщанием обдумать свой вопрос и четко его оформить. Разум Финна научился скакать по более кочковатому полю, чем то, по которому он гонялся за зайцами. И когда он задавал свой вопрос и давал на него собственный ответ, Финегас принимался за дело и разъяснял ему, где вопрос был плохо поставлен или в какой момент ответ начал сбиваться с пути, чтобы Финн пришел к пониманию, каким образом хорошо поставленный вопрос вырастает в конце концов до славного ответа.
Однажды, вскоре после упомянутого разговора, Финегас пришел туда, где находился Финн. В руке у поэта была небольшая плетенная корзинка, а на лице выражение одновременно торжествующее и мрачное. Он был, без сомнения, взволнован, и в то же время опечален; он стоял, глядя на Финна, и глаза его стали такими ласковыми, что мальчишку это искренне тронуло, и в то же время его взгляд был так грустен, что Финн едва не прослезился.
— Что случилось, мой учитель? — спросил встревоженный мальчик.
Поэт опустил свою корзину из лозы в траву.
— Загляни в корзину, сынок, — молвил он.
Финн глянул.
В корзине лежал лосось.
— Это тот самый лосось, — тяжело вздохнул Финегас.
Финн подпрыгнул от восторга.
— Я рад за тебя, учитель, — воскликнул он. — Право слово, я так за тебя рад!
— И я рад, сердце мое, — согласился учитель.
Однако, молвив так, он склонил голову к руке и долго молчал, собираясь с мыслями.
— И что теперь делать? — спросил Финн, глядя на чудесную рыбину.
Финегас поднялся с земли, где сидел рядом с плетеной корзиной.
— Я скоро вернусь, — выдавил он из себя. — А пока меня не будет, ты можешь пожарить этого лосося, чтобы он был готов к моему возвращению.
— Поджарю конечно, — ответил Финн.
Поэт смерил его долгим и серьезным взором.
— Ты ведь не откусишь ни кусочка от моего лосося, пока меня не будет? — спросил он.
— Ни кусочка! — подтвердил Финн.
— Уверен, что ты этого не сделаешь, — пробормотал поэт, повернувшись и медленно двинувшись по траве к кущам у скалистого кряжа.
Финн приготовил лосося. Он был красив, заманчив и восхитительно пах, пока коптился на деревянном блюде в окружении прохладных зеленых листьев; все это подметил и Финегас, когда вышел из кущи и сел на траву перед собственной дверью. Он смотрел на эту рыбу не только глазами. Он взирал на нее всем сердцем, всей душой во взгляде, и, когда он повернулся, чтобы глянуть на Финна, мальчишка не понял, была ли любовь в его глазах к рыбе или же к нему самому. И все же он сообразил, что для поэта настал великий момент.
— Значит, — сказал Финегас, — ты все-таки меня не объел?
— Разве я не обещал? — ответил Финн.
— И все же, — продолжил его учитель, — когда я удалился, ты бы мог съесть эту рыбу, если счел, что тебе это надо.
— И почему это я должен зариться на чужую рыбу? — фыркнул гордый Финн.
— Потому что у юных желания сильны. Я подумал, что ты, возможно, сначала попробуешь его, а потом и полностью меня объешь.
— Я только случайно его попробовал, — рассмеялся Финн, — ибо, пока эта рыба жарилась, на ее коже вздулся здоровущий пузырь. Вид его мне не понравился, и я ткнул в него большим пальцем. Палец обожгло, ну я и сунул его в рот, чтобы не так больно было. И если твой лосось так же вкусен, как был этот мой палец, значит, он и вправду отменен! — рассмеялся Финн.
— Как сказал зовут тебя, сердце мое? — спросил поэт.
— Я говорил, что меня зовут Деймне.
— Тебя зовут не Деймне, — ответил добряк, — тебя зовут Финн.
— Это верно, — ответил мальчик, — но я не знаю, как ты это выяснил.
— Хотя я и не съел Лосося Знания, кое-какие соображения у меня имеются.
— Хитро знать, что тебе ведомо, — удивленно ответил Финн. — Что же еще тебе обо мне известно, дорогой учитель?
— Ведомо, что не сказал я тебе правду, — скрепя сердце ответил Финегас.
— И что ты мне вместо нее поведал?
— Сказал неправду.
— Это нехорошо, — признал Финн. — И что это была за неправда, о учитель?
— Я поведал тебе, что, согласно пророчеству, я должен поймать Лосося Знания.
— Ну да.
— И это было именно так; я поймал рыбу. Однако я не сказал тебе, что не я должен съесть этого лосося, хотя об этом было в пророчестве; это умолчание и было ложью.
— Ну невелика ложь, — успокоил его Финн.
— Она не должна возрасти, — сурово ответил поэт.
— Так для кого рыба? — спросил Финн.
— Она предназначена тебе, — ответил Финегас. — Предназначена Финну, сыну Кула, сына Башкне, и отдана она будет тебе.
— Ты получишь половину этой рыбы! — воскликнул Финн.
— Ни кусочка ее шкуры не съем я, даже размером с кончик самой маленькой косточки! — решительно ответил взволнованный бард. — Давай съешь ее теперь, а я буду наблюдать за тобой и возносить хвалу богам Подземного мира и Стихий.
Тогда Финн съел Лосося Знания, и, когда рыба исчезла, к поэту вернулись отменное веселье, спокойствие и радость.
— Ах, — сказал он, — какая битва была у меня с этой рыбой!
— Она боролась за свою жизнь? — спросил Финн.
— Так и было, но я имел в виду не этот бой.
— Ты тоже съешь Лосося Знания, — заверил его Финн.
— Ты одного уже съел, — весело отмахнулся поэт, — но раз ты мне такое предрекаешь, значит, сие тебе ведомо.
— Обещаю и уверен, — ответил Финн, — ты еще съешь Лосося Знания!
