Сборник - Поэзия и проза Древнего Востока
Или то и другое равно хорошо.
7 И сладок свет, и благо очам – видеть солнце,
8 Ибо если много дней человек проживет,
То да радуется каждому из них -
И помнит о днях темноты, ибо тех будет больше?
Все, что наступит,– тщета,
9 Радуйся, юноша, молодости своей,
И в дни юности твоей да будет сердцу благо;
И ходи по путям, куда влечет тебя сердце,
И по зримым твоими очами,
И знай, что за все это бог призовет тебя к суду;
10 Но скорбь отвергни от сердца
И худое отведи от плоти,
Ибо молодость и черные волосы – тщета.
Глава 12
1 И о своем создателе помни с юных дней,
Еще до поры, как настанут дни худые,
И приблизятся годы, о которых ты скажешь: «Я их не хочу»,-
2 До поры, как затмится солнце,
И свет, и луна, и звезды,
И после дождя будут снова тучи,-
3 В день, когда трясущимися станут обходящие дом,
И скрючатся твои бойцы,
И будут мельничихи праздны, ибо станет их мало,
И потускнеют глядящие в окошки,
4 И запрутся на улицу двери,
Как затихнет голос зернотерок,
И еле слышен станет голос птиц,
И поющие девушки притихнут;
5 Малого холмика станешь бояться,
И препоны будут на дороге,
И цветы миндаля опадут,
И наестся саранча,
И осыплется каперс желанья -
Ибо уходит человек в свой вечный дом,
И наемные плакальщики на улице кружат;
6 До поры, как порвется серебряный шнур,
И расколется золотая чаша,
И разобьется кувшин у ключа,
И сломается ворот у колодца.
7 И прах возвратится в землю, которою он был,
И возвратится дыхание к богу, который его дал.
8 Суета сует,– сказал Проповедовавший в собрании,– все суета[925].
9 А сверх того, что был мудрым Проповедующий, он еще учил народ знанию, и взвешивал, и исследовал, и складывал многие притчи.
10 Искал Проповедующий, как найти слова дельные и написанные верно, слова истины.
11 И Слова у мудрых – как стрекало погонщика,
И как вбитые гвозди – у собирателей пословиц:
От единого пастыря даны.
А кроме них, мой сын, остерегись:
12 Много книг составлять – конца не будет,
И много читать – утомительно для плоти.
13 Послушаем всему заключенье:
Бога бойся, храни его заветы,
Ибо это каждому подобает,
14 Ибо всякое дело бог призовет к суду
Над всем сокрытым в тайне – худым и хорошим.
«Книга Экклесиаст» – одна из самых поздних, если не самая поздняя книга, вошедшая в канон Библии. Даже помимо того, что в ней встречаются слова, относящиеся к административной практике, введенной впервые персидской династией Ахеменидов (VI—IV вв. до н. э.), само употребление слов в иных значениях, чем в других частях Библии, или вовсе в них не известных, обилие арамейских оборотов, связанных с тем, что арамейский успел стать вторым разговорным языком в Палестине, делают «Книгу Экклесиаст» более близкой по языку к первым комментариям к Библии («Мишна», II в. н. э.), чем к древнееврейскому эпохи двух независимых царств (X—VI вв. до н. э.). По всей видимости, книга была написана в первой половине III в. до н. э., когда Палестина входила в состав Птолемеевского Египта, хотя Иерусалим имел свое полудуховное, полусветское самоуправление. «Книга Экклесиаст» вошла в древнейший греческий перевод Ветхого завета – «Септуагинту» (II в. до н. э.), и, как мы теперь знаем по находкам рукописей Мертвого моря, читалась и переписывалась и в Палестине наравне с другими каноническими книгами уже во II—I вв. до н. э.; она была, несомненно, известна уже и Иисусу, сыну Сирахову, чья «Премудрость» довольно надежно датируется между 190 и 180 гг. до н. э.
К моменту составления канона Ветхого завета (конец I в. н. э.) никто не сомневался в том, что автором этой книги, называемым в ней «Проповедующим в собрании, сыном Давидовым, царем в Иерусалиме», был некто иной, как древний царь Соломон, которому давняя легенда приписывала исключительную мудрость; весьма вероятно, что авторство Соломона признавалось за «Книгой Экклесиаст» уже гораздо раньше. Однако исторический Соломон жил в первой половине X в. до н. э., и возможность его авторства в действительности совершенно исключена. Да и сам автор не отождествляет себя с Соломоном. Правда, он называет себя (или редактор называет его) «сыном Давида», но это может значить и только то, что он причислял себя к потомкам царя Давида,– а претендентов на родство с домом Давида всегда было много. Современники автора не могли, конечно, обмануться и тем, что он называл себя «царем в Иерусалиме» (кстати говоря, исторический Соломон такого титула не носил): им было прекрасно известно, что в Палестине с VI в. до н. э. не было царей (они опять появились ненадолго только в конце II—I вв. до н. э.), поэтому это выражение надо было понимать в переносном смысле, как указание на то, что автор занимал весьма выдающееся общественное положение в родном городе. Какое? Он называет свою должность «кохёлет» (в женском роде, как нередко случается с названиями должностей, ср. русское «судья», арабское «халифа»—халиф и т. п.), что означает «собирающий собрание или совет», или, может быть, «говорящий», или «председательствующий в собрании». Это звание не известно нам из других памятников, но оно соответствует тому, что мы знаем о теократически-республиканском устройстве иерусалимской общины этого времени. Греческое слово «экклесиастэс» является точным переводом этого термина. Мы условно перевели «Проповедующий в собрании», или просто «Проповедующий».
Такая полуанонимность автора имела многообразное значение. Во-первых, в условиях, когда древность любого сочинения казалась всем гарантией его мудрости и истинности его учения, такая анонимность позволяла, не выдавая себя прямо за древнего мудреца, позволить читателю самому строить догадки о том, сколь древен был сочинитель. Мы уже знаем, что отождествление автора с Соломоном,– что обеспечило «Книге Экклесиаст» особую авторитетность,– произошло уже через немного поколений после ее написания, может быть, почти сразу. Во-вторых, в условиях иноземного владычества анонимному автору было легче высказывать горькие истины о царской власти и ее окружении – из чего, между прочим, ясно видно, что, при всей своей знатности и богатстве, автор «Экклесиаста» отнюдь не был царем. Наконец, эта анонимность вполне соответствовала традиционным восточным представлениям о мудрецах и их премудрости: помимо морального или житейского поучения, премудрость должна была содержать и элемент головоломки. Отсюда – помимо странного самообозначения автора – и многие метафорические, двусмысленные и просто темные его высказывания. Игру слов, намеренно вводимую им, в переводе чаще всего не удалось передать в достаточной мере, но переводчик к этому и не очень стремился, стараясь, напротив, каждый раз донести до современного читателя основную мысль древнего мудреца, а не сбивать читателя с толку. Однако возможное другое понимание подобного темного места, как правило, указывается в примечании.
Несмотря на то, что уже во II в. до н. э. «Книга Экклесиаст» читалась и изучилась наряду с другими библейскими книгами, а к концу I в. н. э. вошла в окончательный библейский канон, все же и после этого в иудейской среде раздавались голоса сомнения в боговдохновенности этой книги. Причиной этому был не ее скептицизм по отношению к вере в загробную жизнь и воздаяние, так поражавший позднейших читателей, возросших в христианской традиции,– вера в загробную жизнь в первоначальной иудейской религии не играла роли,– и не сомнения в ее авторстве,– их не было,– а ее мнимая противоречивость,– впечатление, складывавшееся из-за темноты и двусмысленности многих выражений. На этом основании некоторые богословы считали, что «Книга Экклесиаст» выражает мнение только самого Соломона, а не бога. В действительности она не отрицает бытия бога—притом единого бога,– но это бог грозный, страшный, безразличный к человеческим страданиям и действующий по непонятным человеку, собственным, далеким от мира людей побуждениям. Его надо бояться, на его милость можно надеяться, но нельзя рассчитывать на его награду за какие бы то ни было дела или помыслы: если человеку следует быть мудрым и благочестивым, то не потому, что это повлечет награду от бога, а потому лишь, что разумное обращение с силами общества и природы – и в том числе и с главной силой – божеством,– скорее предохранит от бедствий, нем неразумное; однако удача, благополучие, счастье – это произвольный дар божества, которое может его и не даровать, несмотря на мудрость и благочестие человека. Поэтому надо, пока возможно, радоваться жизни и своему повседневному делу, предоставив божеству, как року, решать остальное.
«Книга Экклесиаст» вобрала большую традицию древневосточного мудрствования: на это указывают почти дословные совпадения с «Эпосом о Гильгамеше» и рядом египетских поучений; вероятно, это – не результат прямого знакомства с вавилонскими и египетскими поучениями, а результат их восприятия общей для всего Ближнего Востока традицией. Неразвитость философской и вообще абстрактной терминологии в литературе древневосточных мудрецов (например, неразличение понятий «хороший», «добрый», «приятный», «счастливый» и многих других) делает перевод «Экклесиаста» на современные языки делом весьма трудным и никогда не свободным от субъективности.
