Махариши Вальмики - Рамаяна
И Сумантра рассказал о том, как проводил он Раму до берегов Ганги, как простился с ним и вернулся домой. «И я увидел, о государь, — сказал Сумантра, — что во владениях твоих, покинутых Рамой, царит уныние. Даже деревья поникли в печали, роняя листья; пересохли пруды и ручьи; в реках и озерах завяли лотосы и воды замутились. Леса застыли в немой тоске, ничто не движется в них, звери попрятались в свои норы, умолкли птицы, листья и цветы потеряли свежесть свою и благоухание. Сады и рощи утратили красоту свою. И когда я вернулся в Айодхью, никто не приветствовал меня у ворот. И люди на улицах, встречая мою колесницу, великую выказывали горесть, и всюду я слышал скорбные вздохи и рыдания. И Айодхья предстала моим взорам тоскующей, как мать, утратившая сына».
Выслушав Сумантру в глубокой печали, царь отпустил его. День угас. Царь в своих покоях, изнуренный горем, отошел ко сну.
Среди ночи Дашаратха пробудился. То была шестая ночь со дня ухода Рамы. И, терзаемый скорбью разлуки с сыном, Дашаратха вспомнил давнюю вину свою. Он сказал Каушалье, которая пребывала без сна вместе с ним в эту ночь, тою же томимая печалью: «Поистине, о царица, человек пожинает плоды своих деяний! О я, безумный, я сам навлек на себя несчастье, подобно дитяти, вкусившему по неведению яд.
Это случилось в давно минувшие дни, когда ты не была еще моей женой. Я был тогда юным царевичем, преданным страсти к охоте и воинским упражнениям; и я был прославлен своим искусством в стрельбе из лука. «Царевич попадает в цель на слух, ее не видя» — так говорили обо мне; и, гордясь этим своим умением, я, кшатрий и лучник, совершил великий грех.
Было время дождей; солнце, высушив землю, вступило в ту мрачную область небес, куда удаляются мертвые; зной спал внезапно, и синие тучи появились на небосводе. Кваканье лягушек, крики павлинов и антилоп огласили леса, птицы укрылись в своих гнездах в листве деревьев, сотрясаемых дождем и ветром.
В это благодатное время года однажды на исходе дня я взял свой лук, взошел на колесницу и отправился в лес на берегу Сарайю, намереваясь подстрелить буйвола, или слона, или иного какого-нибудь зверя. Было уже совсем темно, когда я приблизился к берегу реки. В непроглядной тьме я услышал у самой воды неясный звук, подобный крику слона. Я поднял свой лук и пустил стрелу, пустил ее на звук, и тотчас же услышал жалобный крик. Увы, то был не слон, а молодой пустынник, лесной житель, а шум, услышанный мною, был шумом лившейся в кувшин воды.
Когда я услышал человеческий голос, лук выпал из рук моих; испуганный, я поспешил на крик и на берегу Сарайю увидел юношу, распростертого у самой воды, пронзенного моей стрелою. Рядом с ним лежал кувшин. Тело его было покрыто грязью и кровью. Он поднял на меня глаза и сказал: «За что ты убил меня, царевич? Что сделал я тебе дурного? Ведь ты убил вместе со мною и моих родителей, дряхлых, слепых и беспомощных, — я был их единственной опорой. Что станется с ними? Они ждут меня теперь — я обещал им принести воды из реки — и не знают, что я умираю здесь, на глазах у тебя. Ступай по этой тропе, о царевич, она приведет тебя к хижине моего отца. Поведай ему о моей смерти, но будь осторожен — берегись его проклятий. Но прежде чем идти, извлеки эту стрелу, которая мучает меня. И не бойся, что тем лишишь меня жизни, — я не брахман родом, и грех твой не будет тягчайшим».
И когда я вытащил стрелу из его раны, он испустил дух. Подобрав кувшин с водой, я пошел по тропе и достиг одинокой хижины. Там увидел я престарелых родителей юноши, беспомощных, подобных птицам, у которых обрезали крылья. Я сказал им о смерти их сына; поведал я и о том, как это случилось. И, сраженный страшной вестью, отец убитого проклял меня. «Я мог бы испепелить тебя на месте моим проклятием, — сказал он мне. — Но ты погубил сына моего неумышленно и сам пришел сказать мне о его смерти. Поэтому не сразу поразит тебя мое проклятие — ты умрешь от тоски по своему сыну, как умираю я теперь». Затем, свершив поминальные обряды, родители юноши взошли на погребальный костер, и души их отлетели на небо.
Ныне сбывается предсказание старого отшельника, — плача, промолвил царь. — Я умираю от тоски по сыну. О Каушалья, я больше не вижу тебя; коснись меня руною. Ах, если бы Рама был здесь и коснулся меня сейчас, я, кажется, мог бы еще жить. О, благословенны, трижды благословенны те, кто дождется его возвращения! Чувства мои угасают, как угасают и превращаются в дым лучи светильника, в котором не осталось масла. И как бурный поток разрушает свои берега, горе мое разрушает мое тело. О сын мой, опора моя, ты ушел от меня! О Каушалья! О бедная Сумитра! О жестокая, о враг мой, Кайкейи, ты, что опозорила род свой!» — И с этими словами царь Дашаратха испустил свой последний вздох.
Утром, пробудившись, царские жены нашли его недвижимым на его ложе. Сначала подумали они, что слит он; но, не слыша его дыхания, они затрепетали, как листья на ветру. Когда же истина открылась им, громкие вопли и плач их огласили царский чертог. Видя царя бездыханным, Каушалья обвила его тело руками и разразилась безутешными рыданиями. «Радуйся, о жестокосердная Кайкейи! — восклицала она. — Ты добилась исполнения своих желаний». И горько плакала и убивалась Сумитра и вместе с нею Кайкейи и все жены царя.
Великое горе и смятение охватило Айодхью. Собравшись во дворце, приближенные царя совершили печальный обряд. Но в отсутствие сына царя они не решились предать тело погребальному костру и, поместив его в чан, наполненный маслом, стали держать совет. Они обратились к Васиштхе, вопрошая его о том, как надлежит им поступать далее. «Страна, лишенная царя, — говорили они, — подвержена бедам и мятежам, ей угрожают враги; младшие там не повинуются старшим, жены — мужьям; жители не строят домов, не возделывают полей, не приносят жертвы богам; богатство не имеет надежной охраны; купцы, прибывшие с товарами из дальних краев, не знают безопасности на дорогах; нет защиты от воров и разбойников; никто не может ни приобрести имущества, ни сохранить приобретенное. Люди в такой стране живут как рыбы, пожирая друг друга, и государство идет к гибели. Назови нам нового царя, о Васиштха! Ибо страна без царя — все равно что река без воды, лес без листвы, стадо без пастыря!»
Выслушав эти речи, Васиштха сказал: «Бхарата, на которого государь возложил бремя царского долга, живет в столице дяди своего вместе со своим братом Шатругхной. Не мешкая пошлем за ним гонцов». И советники согласились с ним.
Тогда он призвал к себе четверых приближенных царя и приказал им: «Отправляйтесь сей же час на быстрых конях в столицу царя Ашвапати. Скажите Бхарате, что я и советники просим его и Шатругхну возвратиться незамедлительно в Айодхью, ибо того требует неотложное дело. Но ничего не говорите ему до времени о бедах, постигших род Рагху, — об изгнании Рамы и о смерти царя».
Гонцы, повинуясь Васиштхе, отправились в дорогу и поздно вечером на седьмой день пути прибыли в Гиривраджу.
Возвращение Бхараты
В ту ночь, когда гонцы из Айодхьи прибыли в столицу Ашвапати, Бхарате приснился недобрый сон. И на следующий день он был задумчив и грустен, и напрасно, призвав красивых танцовщиц, друзья старались развлечь его плясками, игрой на лютне и веселыми представлениями. Он не рассмеялся ни разу, и печаль не покидала его. Наконец один из друзей спросил: «Почему нерадостен ты сегодня, царевич, здесь, в окружении твоих друзей?» Бхарата сказал: «Этой ночью я видел во сне моего отца, бледного, с развевающимися волосами; я видел, будто он упал с вершины горы в грязный пруд, полный коровьего навоза. Потом я увидел его, покрытого с головы до ног маслом, и, смеясь, он черпал масло пригоршнями и пил его. И снилось мне, что месяц упал с небес на землю, и земля разверзлась, и обнажилось дно океана. Листва опала с деревьев, и все горы стали извергать дым. И опять я увидел моего отца; в черной одежде и с венком из красных цветов на голове, он уносился к югу на колеснице, влекомой ослами. Женщина в красном платье смеялась над ним; и я видел, как свирепый обличьем ракшас схватил его и поволок за собою. Это мрачное сновидение не идет у меня из ума, и безотчетный страх томит мою душу — вот почему я невесел и не отвечаю на ваши речи. Я не могу избавиться от непонятной тревоги; этот сон предвещает недоброе нашему роду!»
В то время как он говорил это, послы из Айодхьи вступили в царский дворец. Принятые с почетом царем Ашвапати, они принесли богатые платья и украшения в дар ему и царевичам и обратились затем к Бхарате — передали ему слова Васиштхи, как тот повелел им. И на все расспросы Бхараты о здоровье царя и цариц и братьев гонцы отвечали кратко, что все здоровы, но неотложное дело требует возвращения Бхараты и Шатругхны в Айодхью.
Испросив разрешения у царя Ашвапати, Бхарата отправился в путь с Шатругхной. И царь кекаев богато одарил его на прощание: он подарил ему огромных слонов с Ираватских гор, и быстрых коней, и верблюдов, и сторожевых собак с клыками, как мечи, силою подобных тиграм, и две тысячи золотых монет и снарядил многолюдную свиту сопровождать его. Но щедрые дары не тешили душу Бхараты, омраченную тревогой.
