Александр Кондратьев - Улыбка Ашеры

— Почувствовав к нему неизъяснимое расположение и доверие, я более подробно рассказал незнакомцу о своих разбитых мечтах и надеждах.

— «Не грусти, ты еще молод. Может быть, сделавшись стар и пресытившись славой, ты сам познаешь, что она делает людей своими рабами»…

— Мы остановились с ним на ночлег в укромном месте, на берегу впадающего в Иордан серебристого притока. Из сухих сучьев прибрежных кустарников сложили мы костер и сидели, глядя, как одна за другою загораются звезды. Но еще засветло незнакомец осмотрел мою ногу и тонкими пальцами красивой руки несколько раз погладил ушибленное место. От этих поглаживаний боль заметно уменьшилась. Я поделился со своим собеседником взятыми мною из Иерихона хлебом и сыром. Когда же я хотел спуститься к потоку, чтобы напиться, то мой спутник не позволил мне сделать этого, сказав, что он сам принесет мне воды, и принес… в собственной пригоршне.

— «Ну, этого мне, пожалуй, будет маловато», — подумал я с улыбкой, глядя на столь небольшое количество влаги.

— «Пей», — властно произнес, как бы в ответ на мысли мои, принесший мне воду.

— Я послушно нагнулся и — хотите верьте, хотите, нет, — пил до тех пор, пока не перестал чувствовать жажду. Помню лишь, что внимание мое привлекло небольшое красное пятно на ладони, из которой я пил. Этою же мокрой ладонью притронулся он к больному месту на ноге моей и произнес:

— «Боль прекратилась»?

— «Вполне», — ответил я, с наслаждением вытягиваясь на прибрежной траве. Меня клонило ко сну. Довольный полученным облегчением, я вскоре заснул как убитый.

— Когда я проснулся, попутчика моего уже не было. Я мог бы даже подумать, что видел его во сне, если бы не исчезновение боли в ноге, а также крошек хлеба и корочки сыра, оставшихся на том месте, где сидел незнакомец.

— Я встал и, благодаря судьбу за ниспосланную мне накануне встречу, бодро пошел своей дорогой. Через несколько дней я добрался до Гадары.

— Явясь в мастерскую, я рассказал вкратце хозяину и его жене о постигшей меня неудаче. Мне так неприятно было еще раз передавать подробности этой неудачи, что я не решился идти в тот же день к Беренике и тотчас же принялся за работу — изображение плачущих амуров на вновь заказанном саркофаге.

— Во время обеденного перерыва я по привычке, взял в руки большой кусок воска, предназначенный на лепку маски для портретного медальона на том же саркофаге, и бессознательно стал мять этот воск и что-то лепить.

— Когда же я потом поприсмотрелся к своей работе, то был просто изумлен, до того похоже было вылепленное мною лицо на моего дорожного спутника.

— Тогда я уже сознательно, призывая на помощь память и все мое уменье, стал увеличивать это сходство.

— И довольно скоро под пальцами моими обрисовалось так недавно еще смотревшее на меня продолговатое, несколько женственное, обрамленное слегка вьющимися волосами лицо, прямой, как у статуй античных художников, нос и властное очертание великолепно срифмованных губ…

— В это время мне сказали, что к жене хозяина пришла Береника. Я отложил работу и хотел было идти в гинекейон, но Береника сама явилась, желая из моих собственных уст услышать, что мне было известно об обстоятельствах смерти Иошуа бен Иозефа.

— Я, как умел, удовлетворил ее любознательность.

— «Итак, тебе не пришлось даже его повидать», — печально вздыхая, спросила она, когда я окончил мой рассказ.

— «Нет, госпожа, иначе я вылепил бы его для тебя. Мне самому грустно, что я пришел с пустыми руками».

— Собираясь уходить, Береника обвела глазами нашу мастерскую. Взор ее случайно упал на мою неоконченную работу.

— «А это что»?!.. — изменившимся голосом вскричала она, кидаясь к вылепленной мною голове. — «Это он!.. Мальчик, зачем ты мне говоришь, что его нет, если ты его видел?!.. Это он! Только лет на десять моложе, чем я его помню. Когда Иошуа приходил к нам в Гадару, он был с бородою»…

— «Госпожа, ты ошибаешься. Это не Иошуа бен Иозеф. Это лицо моего случайного путника на Иордане».

— «Ты не лги! Ты видел его самого! Я чувствую, что это был Иошуа! Ты изобразил его моложе, без бороды, но таким он еще более нравится мне. Сделай теперь для меня его статую во весь рост».

— «Госпожа, я не владею еще достаточно искусно резцом, чтобы исполнить это в мраморе, не говоря уже о бронзе».

— «Ничего, ты только окончи ее в воске и глине, остальное довершат за тебя другие, а я дам тебе столько золота, что ты в состоянии будешь ехать как хотел, в Пергам, или Афины, усовершенствоваться в своем мастерстве».

— Расспросив меня затем во всех подробностях об исцелившем мне ногу попутчике, Береника с уверенностью продолжала утверждать, что это был сам Иошуа бен Иозеф. — «Его не могли казнить! Это сошедший на землю бог… или сын бога», — задумчиво прибавила она. — «Мне известно, что у него в Галилее есть мать… Так исполни же то, о чем я тебя прошу», — сказала она уходя.

— Добрые мои хозяева от души поздравили меня с удачей. Старик просил лишь слепить ему на память из воска такой же барельефный портрет, как и тот, что я сделал для его жены и подписать под этой работой мое имя.

— «Я уверен теперь», — сказал он, — «что ты завоюешь себе большую славу и мне лестно будет лежать в гробнице из собственной мастерской, чувствуя, что мое лицо на стенке этой гробницы перейдет в другие века».

— Береника осталась довольна исполненным мной изваянием и сдержала свое слово. В скором времени я уехал на полученные от нее деньги в Пергам.

— С тех пор прошло много лет и сбылось предсказание моего таинственного спутника. Мне надоело гоняться за славой. Порою мне мучительно хочется вновь стать скромным, застенчивым юношей, идти под прохладною сенью смоковниц вдоль берегов сверкающего здесь и там сквозь зелень садов Иордана и вновь слушать проникавшие некогда в сердце мое речи того, кто так чудесно помог мне стать тем, чем я стал…

— Скажи мне, — закончил, обращаясь к жрецу, взволнованный вспыхнувшими переживаниями Архипп, — кто был мой попутчик?

Немного подумав, Зенодот медленно провел рукою по белой своей бороде и произнес:

— Я присоединяюсь к мнению, высказанному тебе Береникой, это был сын какого-нибудь из богов.

— В таком случае, да примет он благосклонно мое возлияние!

И, выпрямившись во весь рост, лицом к заходящему солнцу, художник медленно вылил из своей серебряной чаши тонкой золотистой струей падавшее на мраморные плиты хиосское вино.

Улыбка Ашеры (фрагменты)

Волосы твои черны, как листья деревьев безлунною ночью, и как сицилийский папирус шелестит белое платье твое.

Напевая, проходишь ты мимо сада, где работаю я, и сандалии твои стучат по камням, подобно копытцам газели.

Брови твои властны, как слово великого царя в Вавилоне, и душу мою оковала ты ими.

В ожидании улыбки твоей…

Ибо когда улыбаешься ты, о карфагенянка, я забываю плен свой, тоску по родине и все клятвы мои, оставленные девам Родоса…

Твердой мотыгой я бью желтую рыхлую землю. Горячий пот ручьями струится по моей обожженной солнцем спине.

Усталый, я не могу разогнуть поясницы; в глазах же моих танцуют красно-зеленые пятна…

О бог Аполлон, сжалься над эллином! Некогда я, подобно Тебе, натягивал лук…

А вы, приморские ветры, дохните в лицо мне свежестью волн и принесите на крыльях своих аромат черно-синих волос той, кто прекраснее всех в стране Ашторет!

Как заря, румяны ланиты твои и, как черные звезды, глаза.

Легка походка твоя, и сладко звенят золотые цепочки у ног.

Благоухание струят белые цветы в волне твоих пышных волос.

Отдаваясь солнечной ласке, как радостный сон проплываешь ты мимо меня, светлым легоньким зонтиком защищая от загара лицо.

Бойся тягостных стрел знойного Локсия, финикийская дева! Вечером проходи мимо не защищенных тенью полей.

Вечером и твоя тень станет длиннее, и тогда, пав на колени, я могу незаметно ее поцеловать…

Свобода и месть снились мне этой ночью.

Как белые призраки встали вдали очертанья триер славной Эллады.

Дружно били по чуждым волнам тяжелые весла. Ярко пестрели вдоль по бортам боевые щиты, где на красной доске гордо белело родосское Ро.

И одно за другим тонули в жестоком бою встречавшие эллинский флот суда карфагенян.

А когда по каменным плитам объятого ужасом порта задвигались стройно в звонкую медь одетые лохи, когда запели тревожно длинные трубы и неподвижные трупы легли по площадям и на ступенях храма Мелькарта, — я вышел навстречу гоплитам Эллады.

Вместе с ними жег я дворцы и убивал карфагенян, пока не приблизился к черному дому, где с высоких дверей скалили зубы золотые пасти разгневанных львов.