Гянджеви Низами - Пять поэм
Жалоба седьмого узника
Выступил седьмой по счету узник и простерПеред сумрачным Бахрамом слов живой узор:
«Я из тех, кто устранился от мирских тревог,Кто идет путем дервишей. Мой вожатый — бог.
Длань узка, но взор мой, словно у свечи, широк.На горенье ради мира я себя обрек.
Надо мной людских соблазнов стал невластен глас,И от брения земного руки я отряс.
От воды, от сна и пищи отвратился я,Без воды, без сна и пищи обходился я.
Не имев воды и хлеба, днем не пил, не ел;Ночью же не спал я — ибо ложа не имел.
Утвердился я в служенье богу моему,И не знал я дела, кроме как служить ему.
Взглядом, словом, делом людям благо приносить,—Вот как я старался богу моему служить.
И за мною от везира стражники пришли.Вызвал — посадил меня он от себя вдали,
Молвил: «Стал тебя в злодействах я подозревать!А закон страны — злодеев нам велит карать…»
«О везир! — в ответ сказал я. — Мысли мне открой,Жить по-твоему хочу я и в ладу с тобой!»
«Я боюсь твоих проклятий, — отвечал везир.—Да скорее бог избавит от тебя свой мир!
Ты злонравен по природе, мстителен и зол.Ты дурных молитв немало обо мне прочел.
Из-за злых твоих молений я ночной поройПоражен, быть может, буду божией стрелой.
Только раньше, чем от злого твоего огняИскра божьего проклятья опалит меня,
В глотке яростной молитву я запру твою:Руки злобные в колодки с шеей закую!»
Заключил меня в оковы, неба не страшась,Старика поверг в темницу нечестивый князь.
Как осла, что вертит жернов, он меня велелЗаковать; колодки, цепи на меня надел.
На семь лет меня он бросил в страшный сей затвор…Я же скованные руки к небесам простер,—
Ниспроверг величье князя я мольбой своейИ сковал злодею руки — крепче всех цепей!
Хитростью меня он бросил в крепость, под замок.Я же у него разрушил крепость и чертог!
А теперь я отдан небом доброте царя,И из сердца бьет лучами радость, как заря!»
И прижал властитель к сердцу старца, как отца,Льва — убийцу нечестивых, божьего борца.
Молвил: «Кроме слов о страхе пред мольбой твоейИ возмездьем, — слова правды не сказал злодей.
Но отшельнику молитву запретить нельзя.Праведника, как убийцу, осудить нельзя!
И когда творил нечестья он рукой своей,—Он произносил проклятье над главой своей!
И проклятье это пало на него, как меч,Голову его мгновенно похищая с плеч.
Ты в награду все богатства, чем владел везир,Всё себе возьми! Да будет над тобою мир!»
Но сказал дервиш: «Что делать стану я с казной?Нет! Сокровищем ценнейшим поделись со мной,
Как с тобою поделился лучшим я!» И вотКруг он сделал, закружился, словно небосвод,
Заплясал[338], хоть бубен такта и не отбивал.—И пропал. Растаял, словно вовсе не бывал.
Бахрам казнит везира-насильника
Ночь. Бахрам решает своей рукой насаждать повсюду справедливость. Он не может сомкнуть глаз, вспоминая историю злого везира. Наутро он велит созвать весь народ перед дворцом.
Выводят Раст-Раушана и с позором вешают на дверях дворца. Шах произносит речь, в которой обещает отныне так казнить каждого насильника. Он рассказывает вельможам о пастухе, казнившем пса-предателя, призывает пастуха и щедро одаривает его.
Хакан просит у Бахрама прощения
Хакан, узнав о казни везира, пишет Бахраму письмо. Он сообщает, что Раст-Раушан был предателем: это он подстрекнул хакана идти войной на Иран, обещая собственноручно убить Бахрама. Хакан, пересылает все изменнические письма Раст-Раушана и клянется в верности Бахраму. Бахрам, возлюбив теперь одну лишь справедливость, отпускает семь красавиц царевен и забывает о семи дворцах — ему это все теперь не нужно.
Завершение дел Бахрама и исчезновение его в пещере
Лал — замо́к жемчужной нити истины нетленной,[339]Что немолчным наполняет звоном слух вселенной,—
Лал сказал: «Когда семь башен, с чашами вина,Перед шахом заключили сказок круг сполна,—
Купол разума, что за́мком был его уму,О летящем своде мира подал весть ему:
«Мудрый, удались от капищ идольских земли!Убегай уничтоженья: вечному внемли!»
Этот голос у Бахрама дух воспламенил.Шах от сказки и обмана взоры отвратил.
Видел: свод, что скатерть жизни свертывать спешит,Рано ль, поздно ль — все в подлунной своды сокрушит.
Он семь куполов отвеял от очей, как сон;В дальний — к куполу иному — путь собрался он.
Ведь один тот купол тленьем будет пощажен;В нем до дня Суда правдивый дремлет, опьянен.
Семерых седых мобедов шах призвать велел,Семь дворцов семи мобедам передать велел;
Вечный пламенник под каждым сводом засветил;[340]В храмы пламени жилища страсти превратил.
Стал шестидесятилетним старцем властелин;Забелел в кудрях-фиалках седины жасмин.
Стал служить Бахрам, как богу, истине однойИ чуждался неизменно радости земной.
Но однажды, чуждым ставший ловле и пирам,С избранными на охоту выехал Бахрам.
Но не ловля, не добыча в степь царя влекла:Сделаться добычей неба — цель его была.
Рать рассыпалась по степи. Каждый повергалТо онагра, то косулю. Лишь Бахрам искал
Одинокую могилу[341] для жилья себе.Убивал порок и злобу бытия в себе.
В солонцах, где лань к потоку в полдень не стремится,Где газели — зол громада, а онагр — гробница,
Вдруг онагр, резвее прочих, в пыльных облакахПоказался и помчался в сторону, где шах
Ждал его. Он понял: этот ангелом хранимыйЗверь — ему указывает неисповедимый
Путь в селения блаженных. Устремил коняЗа онагром. И могучий — с языком огня
Схожий легкостью и мастью — конь его скакалПо пескам, глухим ущельям средь пустынных скал.
Конь летел, как бы четыре он имел крыла.А охрана у Бахрама малая была,—
Отрок или два — не помню. Вот — пещеру шах,Веющую в зной прохладой, увидал в горах.
Кладезем зиял бездонным той пещеры зев.И онагр влетел в пещеру; шах вослед, как лев,
В щель влетел, в пещере ярый продолжая лов;Скрылся в капище подземном, словно Кей-Хосров.
Та пещера стражем двери стала для Бахрама,Другом, повстречавшим друга в тайном месте храма.
Вдруг обвал пещеры устье с громом завалилИ Бахрамову охрану там остановил.
И хоть поняли: в пещеру эту нет пути,Но обратно не решались отроки идти.
Вглядывались в даль степную, тяжело дыша, —Не пылит ли войско в поле, шаху вслед спеша.
Так немалое в тревоге время провели.Наконец к ним отовсюду люди подошли,
Увидали: вход в пещеру камнем заслонен.И в мозгу змеи — змеиный камень заключен.[342]
Но чтоб местопребыванье шахское узнать,Плетками юнцов несчастных начали стегать.
Громко закричали слуги, плача и божась,Вдруг, как дым, из той пещеры пыль взвилась, клубясь,
И раздался грозный голос: «Шах в пещере, здесь!Возвращайтесь, люди! Дело у Бахрама есть».
Но вельможи отвалили камни, и зажглиФакелы, и в подземелье темное вошли.
Видят: замкнута пещера в глубине стеной.Много пауков пред ними, мухи — ни одной.
Сотню раз они омыли стену влагой глаз.Шаха звали и искали сто и больше раз
И надежду истощили шаха отыскать.И о горе известили государя мать.
И, истерзанная скорбью, мать пришла Бахрама.И она искала сына долго и упрямо;
Сердцем и душой искала, камни взглядом жгла,Розу под землей искала — острый шип нашла.
Кладезь вырыла, но к кладу не нашла пути;В темном кладезе Юсуфа не могла найти.
Там, где мать, ища Бахрама, прорывала горы, —До сих пор зияют ямы, как драконьи норы.
И пещерою Бахрама Гура до сих порЭто место именуют люди здешних гор.
Сорок дней неутомимо глубь земную рыли.Уж подпочвенные воды в ямах проступили
Под лопатами, но клада люди не нашли.Небом взятого не сыщешь в глубине земли.
Плоть и кость земля приемлет, душу — дар небесный —Небеса возьмут. У всех, кто жив под твердью звездной,
Две есть матери: родная мать и мать-земля.Кровная лелеет сына, с милым все деля;
Но отнимет силой сына мать-земля у ней.Двух имел Бахрам богатых сердцем матерей,
Но земля любвеобильней, видимо, была:Так взяла его однажды, что не отдала
Никому, ни даже кровной матери самой!..Разум матери от горя облачился тьмой.
Жар горячечный ей душу иссушил, спалил.И тогда старухе голос некий возгласил:
«О неистовствующая, как тигрица, мать!Что несуществующего на земле искать?
Бог тебе на сохраненье клад когда-то дал;А пришла пора — обратно этот клад он взял.
Так не будь невежественна, не перечь судьбе,С тем простись, что рок доверил временно тебе!
Обратись к делам житейским. Знай: они не ждут.И забудь про горе, — это долгий, тщетный труд…»
И горюющая гласу вещему вняла;От исчезнувшего сына думы отвела,
Цепи тяжких сожалений с разума снялаИ делами государства разум заняла.
Трон и скиптр Бахрама Гура внукам отдала.В памяти потомков слава их не умерла.
Повествующий, чье слово нам изобразилоЖизнь Бахрама, укажи нам — где его могила?
Мало молвить, что Бахрама между нами нет,И самой его могилы стерт веками след.
Не смотри, что в молодости — именным тавромОн клеймил онагров вольных на поле! Что в том?
Ноги тысячам онагров мощь его сломила;Но взгляни, как он унижен после был могилой.
Двое врат в жилище праха. Через эти — онВносит прах, через другие — прах выносит вон…
Слушай, прах! Пока кончины не пришла пора:Ты — четыре чашки с краской в лавке маляра.[343]
Меланхолия и флегма, кровь и желчь, — от ногДо ушей, как заимодавцы, зиждут твой чертог
Не навечно. И расплаты срок не так далек.Что ж ты сердце заимодавцам отдаешь в залог?
Ты гляди на добродетель, только ей внемли,Не уподобляйся гаду, что ползет в пыли.
Помни: все, чем обладаешь, — ткали свет и тьма.Помни: все, чего желаешь, — яркий луч ума!
О, скорей от рынка скорби отврати лицо!Огнь, вода, земля и воздух здесь свились в кольцо.
Хоть четыре дымохода[344] в хижине, — тесна,И темна для глаз и сердца, и душна она.
Ты отринь отраду мира, прежде чем уйтиВ смерть, чтобы успеть от смерти душу унести.
Человек двумя делами добрыми спасетДушу: пусть дает он много, мало пусть берет.
Много давшие — величья обретут венец.Но позор тебе, обжора алчный и скупец.
Только тот достоин вечной славы, кто добраЛюдям хочет, ценит правду выше серебра.
Нападений тьмы избегнуть не вольна земля.На сокровищнице мира бодрствует змея.
Сладкий сок имеет финик и шипы свои.Где целительный змеиный камень без змеи?
Все, что доброго и злого судьбы нам дарят,—Это суть: услада в яде и в усладе яд.
Был ли кто, вкусивший каплю сладкого сначала,Вслед за тем не ощутивший мстительного жала?
Мир — как муха, у которой медом впередиПолон хоботок; а жало с ядом — позади.
Боже! Дай всегда идти мне правильным путем,Чтобы мне раскаиваться не пришлось потом!!
Двери милости отверзни перед Низами!Дом его крылом — хранящим в бурю — обними!
Дал ему сперва ты славу добрую в удел;Дай же под конец благое завершенье дел!
Конец книги, хвала Аладдину Корпа-Арслану
