Михаил Серяков - Духовная прародина славян
Однако тот факт, что самоназвание славян было тесно связано со словом, заставляет нас посмотреть, не был ли связан со словом и Дажьбог как божественный прародитель славян. Примеры этой второй связи уже неоднократно встречались нам в ходе данного исследования. Начать следует с того, что связь со звуком, музыкой и речью присутствует уже у отца бога солнца Сварога. Дажьбог и в этом отношении унаследовал часть связанных с богом неба представлений, и мы уже могли наблюдать связь со словом прародителя славян в различных, никак не связанных между собой проявлениях, лишний раз доказывающих глубинные истоки порождающего их мирочувствования. Во-первых, в приводившемся выше фрагменте «Повести о Петре и Февронии» слово однозначно называется одним из трех даров «трисолнечного божества» человеку. В свете этого следует сразу обратить внимание на то чрезвычайно показательное обстоятельство, что в древнерусской литературе неоднократно встречается устойчивый оборот «даждь слово» или «даяи слово», по своей конструкции полностью соответствующее имени Дажьбога: «Даяи слово благовѣстоующшмъ и силою мъногою на съврьшение благовѣстования»[657]; «Слава же пронеся всюду о немъ…. дасть бо ся ему слово премудрости и разума и утѣшения»[658]; «О мати Слова, даждь ми слово удобное…»[659] Помимо этой конструкции недвусмысленным доказательством того, что в языческую эпоху дающим человеку слово богом был именно Дажьбог, является приводившаяся выше украинская песня «Ой ти, соловейку», где с богом солнца оказывается связан соловей — символ сакрального красноречия в отечественной традиции как до, так и после принятия христианства. Еще в XIX в. в крестьянской среде эта птица продолжала соотноситься с голосом или звуком, как о том свидетельствуют приводимые В.И. Далем русские пословицы: «Мал соловей, да голос велик» и «Соловей — птичка не величка, а заголосит — лес дрожит!»[660] Впоследствии соловьиный голос начинается ассоциироваться с человеческой речью. Так, рассказывая о героическом сопротивлении новгородцев их насильственной христианизации, Иоакимовская летопись отмечает, что борьбу горожан с приспешниками Владимира возглавил «высший же над жрецы славян Богомил, сладкоречия ради наречен Соловей»[661]. «О Бояне, соловию стараго времени!»[662] — обращается автор «Слова о полку Игореве» к бывшему для него главным авторитетом легендарному певцу древности. Идущая из глубины языческих времен традиция соотносить именно с этой птицей духовные авторитеты продолжается на Руси и в христианскую эпоху. Так, например, один источник XVI в. так сообщает о кончине некоторых святых: «Отлетоша бо от нас… яко славие великогласнии… чюдотворци Петр и Алексие и инии православнии святителие». Образ соловья возникает в том же веке и в связи с Иосифом Волоцким: «Яко же ластовица и славий доброгласный»[663]. Таким образом, соловей в отечественной традиции оказывается устойчивым символом красноречия, причем красноречия сакрального. Bo-третьих, слово красный в русском языке тесно связано не только с дневным светилом, но также и с речью (красноречие, «красное слово» как обозначение шутки или остроты). В-четвертых, на эту же связь указывает новгородский заговор: «Праведное ты, красное Солнце! спекай у врагов моих, у супостатов, у сопротивников, у властей-воевод и приказных мужей, и у всего народа божьяго уста и сердца, злыя дела и злые помыслы, чтоб не возносились, не промолвили, не проглаголили лиха сопротив меня»[664]. Как мы видим из этого текста, у дневного светила имеется полная власть над сердцами и устами людей, и оно способно сделать так, чтобы ни один человек не промолвил, не проглаголил лиха против произносящего это заклинание человека.
С возникновением у славян письменности представления о связи солнца с речью частично переходят и на нее. Рассмотренный выше четырехликий болгарский солярный идол из Преслава (см. рис. 10) был изображен не где-нибудь, а именно на орудии для письма, что также указывает на связь дневного светила со словом, теперь уже письменным.
При рассмотрении вопроса об инцесте мы уже обращались к русской сказке про князя Данило Говорило. Поскольку весь княжеский род возводился к богу солнца, эта подчеркнутая речистость его представителя, встречающаяся к тому же в отголоске мифа о происхождении человечества, косвенно свидетельствует и о связи с речью, процессом говорения и самого дневного светила. Эта же связь с речью нам встречается и в предании об Иване-да-Марье, также наделенных солярными чертами. Так, например, в Иванов день данное растение использовали как оберег, раскладывая его по углам избы, чтобы вор не подошел к дому, так как «брат с сестрой будет говорить; вору будет чудиться, что говорит хозяин с хозяйкой»[665]. Это поверье показывает связь цветка иван-да-марья с человеческой речью, соотносящейся, в свою очередь, с самоназванием наших далеких предков в качестве словен как людей, этой самой речью и обладающих. В данном примере само растение выступает как «заместитель» отсутствующих дома мужа и жены, будто бы ведущих между собой беседу.
Как мы можем проследить с помощью сравнительного языкознания, связь речи как с богом, так и с солнцем возникает как минимум уже в эпоху индоевропейской общности. Целый ряд примеров указывают на связь звука и речи с солнцем и светом: хинд. gham — «солнечное сияние», цыг. gam — «солнце», но тох. А каш — «звук»; греч. ηλιοζ—«солнце», но и.-е. kel — «звук»; др. — инд. suar — «солнце», но и.-е. suer — «издавать звуки»; авест. xveng — «солнце», но англ. sing — «петь»; др. — инд. bhana — «солнце», но и.-е. bha — «издавать звуки»; англ. sun — «солнце», но авест. sanha — «слово»; и.-е. uek — «говорить», но др. — англ. swegle — «солнце»; лат. mico — «сверкать, блестеть», но и.-е. тек— «издавать звуки»; русск. диал. луд — «ослепительный свет», но др. — англ. leod — «звук»; и.-е. kens — «громко произносить», но др. — англ. scinan, англ. shine — «сиять»; и.-е. lap — «свет», но тох. A rape — «музыка»; англ. word — «слово», но и.-е. uer— «гореть, блестеть»; лит. zadas — «речь, язык», но и.-е. ka(n)d — «светить, гореть»; и.-е. kel — «кричать, звучать», но и.-е. kel — «гореть, сиять»; и.-е. bha — «блестеть, сиять», но bha — «издавать звуки»; латыш, balss — «голос», но и.-е. bhel — «сиять, светить»; русск. звук, но осет. suggan — «гореть, сиять»; русск. слово, но и.-е. leu — «сиять, блестеть». Особенно показателен в этом отношении санскрит, где, как подчеркнула Н.Р. Гусева, корень svri (svar) изначает одновременно «сиять», «прославлять» и «возвышать голос». В ведийских гимнах упоминается напев, «растущий (и) солнечный» (РВ I, 173, 1), бог солнца Сурья именутся в них поэтом (РВ V, 44, 7), а о боге огня Агни говорится как об «изобретателе блистательной речи» (РВ П, 9,4). Все эти данные показывают, что связь дневного светила с речью возникла еще в рамках индоевропейской общности и сохранилась у наших предков после ее распада и была ими использована в процессе самоосознания и самоназвания себя как отдельной племенной общности. Собранный материал позволяет нам сделать вывод о том, что Дажьбог являлся для славян не только первопредком и их физическим прародителем, но и богом, наделившим их даром слова, истинной речи, ставшей ключевым критерием при определении ими своего отличия от своих западных соседей. Славяне унаследовали от своего божественного первопредка не только его кровь и дух, но и слово, и это последнее обстоятельство было запечатлено ими при определении своего самоназвания. Обладание Словом, творящей второй мир истинной речью, способность понимать своих соплеменников и быть понятым ими — вот следующий этап национального самосознания славян, отразившийся в их самоназвании.
На третьей, заключительной стадии развития своего самоназвания славяне начали подчеркивать свою связь уже не просто со словом, а со славой. Понятно, что эта слава по природе своей выражается в слове, молве, человеческой речи, однако выражает уже не просто процесс говорения и понимания людьми друг друга, а прославление в людской среде чьих-либо великих свершений и подвигов. Процесс превращения обычного слова в славу хорошо прослеживается на материале древнерусского языка. Так, в своем плаче-заклинании в «Слове о полку Игореве» ХII в. Ярославна прилагает к Днепру эпитет Словутич. Хоть сам этот термин был образован от корня слово, а не слава, однако обозначал уже понятие «славный, знаменитый». Об устойчивости значения этого корня говорит то, что еще в ХVII в. cловый (словущий) продолжает означать «прославленный»: «Того же году месяца апреля в 9 день волное казачество великое Донское Войско… на низ словущия реки Дону Ивановиче на Манастырском яру собрав собе круг, и учаш думу о граде Азове чинити»[666]. Особую ценность для данного исследования представляет то обстоятельство, что интересующий нас термин применялся не только к рекам, но и к отдельным людям. Так, например, под 1241 г. Ипатьевская летопись упоминает «словоутьного пѣвца Митоусоу»[667], а памятник XI в. при констатации славы некоего мужа использует оба корня как с а, так и с о: «Славьнѣ бо бѣ мужь ть и словы въ та лета»[668]. Впоследствии понятие славы начинает применяться не только к рекам или людям, но к городу, в частности, к новой русской столице: «Въ преименитомъ, славномъ и царствующемъ градъ Москвъ»[669]. Выше уже приводился пример из «Шестоднева» Иоанна, экзарха Болгарского, где термин слово обозначал славу, причем славу Божию. Как отмечает М. Фасмер, русск. слово родственно лтш. slava, slave — «молва, репутация; похвала, слава», вост. — лит. slave — «честь, почет, слава», slavinti — «славить, почитать», др. — инд. craves — «хвала, слава, почет», авест. sravah — «слово, учение, изречение». С другой стороны, русск. слава оказывается родственно лит. slove — «честь, хвала», вост. — лит. slave — «честь, слава», slove — «великолепие, роскошь», только что упоминавшимся slavinti, slava, slave, craves, sravah-, a также греч. κλεοζ — «слава» и др. — ирл. clu — «слава»[670].
