Михаил Серяков - Духовная прародина славян
О том, что славянская мара вполне могла быть не только вредоносным мифологическим существом женского пола, но и, наподобие буддийского Мары, персонификацией отдельных проявлений человеческой психики, свидетельствует не только слово кошмар как обозначение охватившего человека ужаса, но и приводимый А.Н. Афанасьевым один чрезвычайно показательный образец южнославянского фольклора: «По сербскому преданию, мора сама превращается и конем, и длакой (шерстью, клоком волос)… мучила мора человека, не давала ему заснуть спокойно, и вот решился он уйти из дома, взял своего белого коня и поехал по свету; но где ни странствовал — мора всюду за ним следовала. Раз остановился он на ночлег; ночью хозяин дома услыхал, что гость стонет во сне, и, приметив, что его давит белая длака, перерезал ее ножницами. Поутру оказалось, что белый конь издох: он-то и был «мора, коjа raje притискивала»[589]. Образ коня, в который была обращена перекованная богом-кузнецом мать змеев, нам уже встречался в связанном со Сварогом змееборческом мифе. Там конь олицетворял присутствующее в человеке скотское начало, подчиненное с помощью божественного сверхсознания. Далеко не случайно, что в сербской легенде конь является дневным воплощением моры, поскольку именно днем животное подсознательное начало находится, как правило, под контролем человеческого разума. Однако ночью контроль разума ослабевает и подсознание активно вырывается наружу, подавляя человеческую личность. В силу этого следует обратить внимание на ночной образ моры в виде шерсти. Обратившись к фольклору, мы видим, что слово длака входит в название еще одного мифологического персонажа — оборотня-волкодлака, т. е. буквально обладающего волчьей шерстью. Волкодлак — это внушающий ужас зверь и человек, олицетворение того «зверочеловека» по К.Г. Юнгу, который находится в нижнем архитектоническом пределе структуры человеческой психики, где господствуют подлинно животные инстинкты. Неудивительно, что именно ночью они стремятся вырваться на поверхность сознания, мучая и подавляя человеческую личность. К выводу в первую очередь о психологической природе данного понятия совершенно независимо пришла и Е.Е. Левкиевская: «Лексемы с корнем таг- часто обозначают не персонифицированное мифологическое существо, а нечто странное и непонятное, то, что мерещится, кажется, является в сновидениях, помрачениях ума, забытьи и других измененных состояниях сознания. Отсюда о. — слав, тага «призрак, привидение, наваждение, обман чувств, морок», эти же значения имеют др. — русск. мара, рус. мара, ср. «Ходит, як мара», смол., укр. мара, бел. мара, словац. mara, пол. mara, словин. mara, а также: болг. марава «кошмар», марой, марок «призрак, привидение» и др. Наиболее близка к общему значению «призрак, привидение» семантика лексемы мара в украинском языке, где она обозначает слабо персонифицированное существо, которое невидимой пеленой покрывает людям глаза, затемняет их рассудок, чтобы сбить с дороги и завести в опасное место. Ср. украинское выражение «Блудить, як якась мара», русское выражение «Мара водит кого» — о необычном поведении кого-либо»[590].
Казалось бы, к дневному светилу эта область темных инстинктов не должна иметь никакого отношения, однако данные языкознания убеждают нас в обратном. Как отмечает М. Фасмер, русское слово мар одновременно означает «солнечный зной, сухую серую мглу» и «сон» (ср. приводимые В.И. Далем выражения «меня марит», «размарило меня совсем» т. е. клонит ко сну, отуманивает, одуряет, я раскис и дремлю наяву), марит — «(солнце) печет, особенно при туманном, душном воздухе» («землю вымарило», иссушило, марный день, марное лето, знойное, которое марит, томит; марливое, марчивое солнце, когда оно марит и человек и вся природа изнемогает под его знойными лучами — В.И. Даль), марь — «туман, возрастающий зной», марный — «знойный, теплый, мутный». Этим понятием родственно русск. мора — «темнота, туман», с.-х. о-мара — «духота», в. — луж. womara — «полусон, обморок», русск. мрею — «отсвечиваю», греч. αμαρυσσω — «сверкаю», αμαρυγη — «блеск, сверкание», μαρμαιπο — «блистать, сверкать, гореть как жар», μαιρα(μαρια) — Сириус, др. — инд. maricis, marici — «луч», maricika — «мираж»[591]. Окончательно рассеивает все сомнения по поводу того, могла ли соотносящаяся с темной стороной человеческой психики и разнообразных явлений физического мира Марья быть дочерью бога солнца Дажьбога примечательный оборот «Слова о полку Игореве». Его автор, описывая негативные предзнаменования, предупреждавшие князя о гибельном окончании предпринятого им похода, особо выделяет тот знак, который посылало Игорю небесное светило: «Солнце ему тьмою путь заступаше..»[592] — «Солнце ему тьмою путь заступало…» Как видим, солнце, этот главный источник света в окружающем нас мире, в случае необходимости могло использовать тьму для предупреждения впавшего в омрачение своего далекого потомка. Таким образом, в рамках первой человеческой пары брат Иван символизировал собой свет и огонь, а его сестра Марья — тень, которая, в частности, могла быть порождена и слишком ярким светом, и различные негативные состояния вплоть до сна и смерти. В результате при рассмотрении эволюции «растительного» мифа о происхождении человека мы имеем наделенных солярными чертами брата и сестру, которая символизирует собой некую затемненность.
В том, что мара вполне могла быть персонифицирована в качестве Марьи купальских песен, вплоть до восприятия сестры в качестве ведьмы и олицетворения смерти, нас убеждают дальнейшие вариации первого понятия у различных славянских народов: «В карпато-украинской традиции и у украинцев юга России словом мара может называться ведьма, которая способна на расстоянии отнимать молоко у коров… В гуцульской мифологии мара — ходячий покойник, дух убитого человека, который не имел причастия и похорон, поэтому после смерти он бродит по земле и является людям. Мара — наполовину человек, наполовину нечистая сила. (…) Известны в. — луж. тага «богиня болезни и смерти», рус. мара «злое существо, воплощающее смерть», тага «тень, душа мертвеца» (белорусы над Двиной), ср. чеш. Магепа «богиня смерти»»[593]. Подобная оппозиция, как показывают данные сравнительного языкознания, зарождается еще в период индоевропейской общности: «Согласно мифопоэтической традиции, женщина символизировала тьму, а мужчина — свет: ср. русск. женщина < и.-e.gen(d)-, но греч. οκοτοζ «темнота»; др. — анг. ides «женщина», но др. — инд. andh- «темнота»; лат. femina «женщина», но русск. темный; тох. A kuli «женщина», но нем. hullen «закутывать, обволакивать»; нем. Weib «женщина» < dueb-, но др. — ирл. dub «темный»; лат. mulier «женщина», но и.-е. mel-«темный» (ср. латыш, melnas «черный»); и.-е. sor- «женщина», но и.-е. suer-, ser-, ker-, kor- «темный» (< «мокрый»); латыш, sieva «женщина», но др. — инд. syu-va «темный, черный»; и.-е. ues- «темный» (< «сырой»), но осет. woes «женщина». Ср., с другой стороны, др. — англ. helep «человек, мужчина», но нем. hell «светлый» (вторая часть этого слова соотносится с русск. диал. луд «ослепительный свет»); и.-е. bher- «светить, сиять», но алб. burre «человек, мужчина»; др. — англ. rinc «человек, мужчина», но др. — инд. rue- «светлый»; лат. homo «человек», но и.-е. skem- «свет» (ср. тох. А каш- «звук»)»[594]. Эти многочисленные примеры показывают, что противопоставление брата и сестры в связи с олицетворяемыми ими началами возникло, судя по всему, еще в индоевропейский период после патриархальной революции. Вместе с тем те же лингвистические данные говорят нам о том, что темнота с тех же времен ассоциировалась с порождающим началом: русск. темный, но тох. A tarn — «рожать»; гот. riqis — «темнота», но хет. ark coire; греч. σκοτοζ — «темнота», но валл. cydio coire[595]. Русские слова тьма, тень родственны общеславянским терминам сень и стень, которые, в свою очередь, опять-таки подчеркивают связь тьмы и света, ср. др. — русск. сѣни, ст. — слав. сѣнь, русск. сень, болг. сянка — «тень, привидение», сербохорв. cjeн — «тень», в. — луж., н. — луж. sen — «тень, мрак», польск. cien — «тень». Данное понятие, как отмечает М. Фасмер, связано с русск. сиять, лтш. sejs — «тень», гот. skeinan — «сиять, светить, блестеть», греч. σκοιοζ—«тенистый», (Лаос — «тень», др. — инд. chaya — «тень, блеск, отражение», нов. — перс. saya — «тень, защита», др. — русск. стѣнь — «тень, видение», русск. стень — «тень», блр. сцень, чеш. stin — «тень»[596]. В сербской традиции вообще различалась тень-сен как двойник человеческой души (которая могла соотноситься с деревом) и тень-сенка как двойник тела и вообще всех материальных предметов в природе[597].
Данное наблюдение вновь указывает нам на генетическое родство славянского и индийского мифов о происхождении человечества. Если в последнем Чхая-Тень оказывается матерью первого человека Ману, который в силу этого неразрывно сочетает в себе свет от своего божественного отца и тень от матери, то у славян Мара-Тень является женой первого человека, олицетворяющего собой свет и огонь. Весьма показательно, что отголосок этого представления сохранился в приводимой В.И. Далем русской пословице XIX в., где с тенью в шутку сравнивается вся женская половина человечества в ее молодом возрасте: «Девушка что тень: ты за нею, она от тебя; ты от нее, она за тобой». В обоих случаях она как мифологически, так и этимологически тесно связана с солнцем, источником света — в Индии она временная жена бога дневного светила Вивасвата, на Руси — дочь Дажьбога и жена его сына. Сочетание света и тени, навечно предопределяющее природу человеческого существа, есть чрезвычайно емкий и многоуровневый символ, свидетельствующий о том, как глубоко предки индийских ариев и славян познали сокровенную сущность человеческой природы как таковой. Сочетание солнца и тени может одновременно символизировать целый ряд ключевых идей, а именно присутствие божественного и небожественного начал в природе людей; силы и слабости или порчи; души и тела; реальности и иллюзии; омраченности или затемненности человеческого сознания; мужского и женского и, в качестве дальнейшего развития и переплетения некоторых из вышеперечисленных идей — сочетания в человеке солнечного божественного начала и затемняющей его человеческой самости, являющейся на самом деле иллюзией. На возможность последнего понимания нам указывает иранская мифология: там во время своей встречи с богом Ахурой Маздой ставший его пророком Заратуштра не видел собственной тени[598]. Естественно, зороастрийская религия объясняет это исключительно ярким светом, исходящим от божества, но вместе с тем, рассматривая этот пример в сопоставлении с индийской мифологией, мы видим, что у человека, полностью посвятившему себя служению божественному началу, полностью пропадает темная сторона его личности, символизируемая тенью, исчезающей в лучах божественного света.
