Наум Синдаловский - На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии

Между тем юбилей благополучно прошел, город стоит, несмотря на все предсказания. Однако «ведуны» и «пророки» не унимаются. Уже после юбилея в интернете появился прогноз, согласно которому «Санкт-Петербургу угрожает большая катастрофа». Те, у кого «много денег и амбиций разрушат город». Оказывается, новые застройки в старом городе «создадут неправильное давление на разные слои почвы. А если эти слои придут в движение, серьезных разрушений не миновать». Ну что ж, нам при этом остается, соблюдая модную ныне политкорректность, повторить только заключительную часть широко известной пословицы: «…а караван идет дальше». Или вспомнить ставшую поговоркой фразу, авторство которой народ приписывает Петру I: «Петербургу быть, России — плыть!»

Постоянный обитатель южных тропических стран слон на Руси был животным диковинным, необычным. Достаточно сказать, что послов индийских магараджей и персидских шахов, направлявшихся в далекую Московию, сопровождали целые стада этих могучих млекопитающих, предназначенных в дар русским царям. Не обойден был таким подарком и Петр I. В Петербурге для содержания подаренных слонов выделялись немалые средства, назначались специальные служители и строились специальные помещения, или так называемые слоновые дворы. В XVIII веке один из таких дворов находился на месте, где ныне на площади Восстания стоит гостиница «Октябрьская».

В то время современный Суворовский проспект был обыкновенной загородной дорогой, ведущей к Неве. В разное время дорога называлась то Средней улицей, то Большим проспектом. Одно время по ней к Неве водили на водопой слонов. Часть улицы так и называлась — Слоновая. С 1880 года Слоновой стала называться вся улица вплоть до Смольного собора.

Не удивительно, что слон был в Петербурге предметом не только праздного любопытства, но и здоровой любознательности. Ежедневные путешествия на водопой диковинных добродушных гигантов собирали толпы народа. За слонами бежали мальчишки, из соседних дворов сбегались с отчаянным лаем окрестные собаки. Праздная столичная публика каждый раз сопровождала необыкновенный кортеж до самой Невы. Со временем в петербургской обиходной лексике появилось даже слово «Слоняться», то есть бродить без дела, шататься, таскаться. Известно, что с появлением в печати басни И. А. Крылова «Слон и Моська» отдельные цитаты из нее приобрели расширительное значение и стали идиомами. Знаменитый зачин «По улицам слона водили» — приобрел дополнительный смысл: показывать нечто непривычное, собирающее толпы зевак, а строчки: «Ай, Моська! знать, она сильна, / Что лает на Слона» — грозить исподтишка, из-за спины другого, трусливо.

Со временем мода на слонов стала проходить. То ли к ним привыкли, то ли слонов в Петербурге стало меньше. А скоро увидеть слона, да и то в виде музейного чучела, можно было только в Кунсткамере. Зверинцев в Петербурге тогда еще не было. Но интерес петербургского фольклора к тропическому гиганту вместе с исчезновением со столичных улиц самого животного, оказывается, не исчез. Об этом свидетельствует ставшее крылатым выражение «В Кунсткамере был, а слона не видал», опубликованное в качестве пословицы В. И. Далем в «Толковом словаре живого великорусского языка». Оно стало синонимом невнимательности, ненаблюдательности, когда за мелкими, незначительными деталями не видишь главного. Особенно модным это выражение стало после появления в 1814 году другой басни И А. Крылова — «Любопытный».

Надо сказать, что бытование этой питерской поговорки, кажется, породило новое, весьма любопытное явление, дошедшее до наших дней. Похоже, что именно благодаря ему внимание посетителей Кунсткамеры стало предельно обостренным. Опасаясь собственной невнимательности, они наперебой засыпают экскурсоводов вопросами, многие из которых столь невероятны, что тут же становятся достоянием городского фольклора, пополняя его сокровищницу: «А где у вас хранится член Петра I?» или «Где здесь висит люстра из костей Петра Великого?».

Известно, что на Руси — традиционно ортодоксальной, смиренной и безропотной — любые миграционные процессы результатом свободного выбора не были, чаще всего они носили принудительный, подневольный характер. Так было и в начале XVIII века. Достаточно вспомнить поименные сенатские списки, согласно которым многие московские купцы, бояре и просто ремесленный люд обязаны были переселиться на вечное житье в новую столицу.

Один из многочисленных указов Петра гласил: «Беглых солдат бить кнутом и ссылать в новостроящийся город Санкт-Петербург». Но прививка, полученная в первой четверти XVIII столетия, оказалась такой мощной и долговременной, что очень скоро Россия, как утверждает фольклор, уже смотрела «Одним глазом в Москву, другим в Питер». И чаще всего предпочтение отдавалось Петербургу, где градус кипения общественной жизни был значительно выше московского.

Да и набор развлечений, предлагаемых северной столицей, оказывался гораздо шире, разнообразнее и интереснее унылой росписи знаменитых московских старосветских обедов, неторопливых вечерних чаепитий и обязательных воскресных семейных посещений церковных проповедей под неусыпным приглядом многочисленных тетушек.

В свое время возникло даже неизвестное до того на Руси социальное явление — встречные миграционные потоки. В Петербург — в поисках работы и развлечений, в Москву — на покой и отдых. Сардинский посланник в России граф Жозеф де Местр в одном из своих писем из Петербурга сообщал о том, что в петербургских аристократических салонах Москву называют «Столицей недовольных». Все, кто попал в немилость, отставлен или изгнан, пишет он, «почитаются как бы несуществующими… они живут или в своих имениях, или в столице недовольных — Москве».

Такой поговорки удостоился петербургский купец 1-й гильдии, коммерции советник Вильгельм Эдуардович Шитт. Он был богатым владельцем винной торговли, основанной еще его дедом, потомственным почетным гражданином Петербурга Корнелиусом Отто Шиттом в 1827 году. Василий Шитт, как его называли в Петербурге, получил образование в известной гимназии Карла Мая на Васильевском острове. Здесь же, в Волховском переулке, он жил со своей многочисленной семьей. У Шитта было два сына и четыре дочери.

К началу XX века семейная фирма «К. О. Шитт» насчитывала 37 винных погребов в самых различных районах Петербурга — на Невском, Вознесенском, Сампсониевском, Забалканском, Каменноостровском проспектах, на Миллионной, Большой и Малой Морских, Николаевской, Галерной и многих других улицах города. Создавалось впечатление, что буквально весь город отмечен рюмочными и распивочными Шитта, многие из которых располагались на самых выгодных местах — в угловых частях зданий на многолюдных, оживленных городских перекрестках. В Петербурге начала XX века знатоки говорили: «В Питере все углы сШиты» и «Шитт на углу пришит».

Первоначально эта поговорка имела совершенно конкретный профессиональный смысл, связанный с трудностями проезда по дорогам, до отказа забитым конными экипажами и верховыми, и родилась она среди питерских извозчиков. Но очень скоро ее смысл расширился и приобрел выраженную социальную окраску. Пословица стала общеупотребительной и универсальной.

Петербург XVIII, XIX да и начала XX века невозможно представить без конного транспорта. Конный транспорт развивался вместе с городом. Если в середине XVIII века количество извозчиков в городе едва превышало три тысячи, то к началу следующего оно выросло почти вдвое. Оживление и теснота на улицах требовали какого-то упорядочения движения транспорта. Еще в 1732 году была предпринята первая попытка ввести в Петербурге правила движения. По улицам предписывалось «ездить смирно и на конях не скакать». Вскоре появилось и первое ограничение скорости — до 12 верст в час.

Однако это не действовало. Каждым извозчиком руководило желание обогнать, выделиться, понравиться клиенту. Улица становилась опасной. Заклинание: «Спаси, Господи, от седока лихого и от изверга-городового», которое ежеутренне, как спасительную молитву, повторяли про себя ямщики, выезжая на городские улицы, подхватило население, вспоминая его каждый раз, выходя из дома.

Извозчики на набережной реки Мойки. А. О. Орловский. 1828 г.

Извозчики подразделялись на легковых, перевозивших людей, и на ломовых — для транспортировки грузов. В начале XX века в городе работало 25 тысяч ломовиков. Легковые извозчики, в свою очередь, делились на одноконных «Ванек», о которых в Питере говорили: «На ваньке далеко не уедешь», и «Лихачей», прозвище которых говорило само за себя. В петербургском городском фольклоре есть легенда о том, как Екатерина II, готовясь к встрече австрийского эрцгерцога Иосифа, решила удивить его скоростью движения в России. Она приказала найти лихача, который доставит заморского гостя из Петербурга в Москву за 36 часов. Ямщика нашли и привели пред очи государыни. «Возьмешься ли доставить немецкого короля за 36 часов?» — лукаво посмотрела на него императрица. «Берусь, матушка, но не отвечаю, будет ли цела в нем душа». От себя добавим, что дилижансы на маршруте Петербург-Москва в народе назывались «Нележансами». Вероятно, ездить в них было одинаково мучительно и сидя, и лежа.