Наум Синдаловский - На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии

Так или иначе, но XVIII век Усолье встретило вполне сложившимся и хорошо известным в России промышленным городом со знаменитым Спасо-Преображенским собором с высокой колокольней на берегу Камы. Слева и справа от собора протянулись равновысокие административные и обывательские дома. Вероятно, вид этой широкой панорамы, сравнимой с панорамой Невы, украшенной шпилем Петропавловского собора, и породил в умах местных романтиков поговорку «Усолье-град Петербургу брат». Такая, чуть ли не буквальная повторяемость архитектурных решений и в самом деле не могла остаться незамеченной проницательными любителями сравнений. Кроме того, ближайшие царские сановники Строгановы были одинаково причастны к жизни и строительству обоих городов.

Нельзя сбрасывать со счета и то обстоятельство, что один из крупнейших петербургских зодчих Андрей Никифорович Воронихин был уроженцем Усолья. Он родился 17 октября 1759 года в семье крепостного графа А. С. Строганова Никифора Степановича Воронихина. Эти сведения впервые были опубликованы внучатым племянником архитектора в конце XIX века. Между тем петербургская молва еще в начале того же XIX века упорно считала архитектора внебрачным сыном Строганова: Воронихин воспитывался в доме графа; тот покровительствовал ему в получении важнейших правительственных заказов. Участию графа в судьбе Воронихина приписывали успешное его продвижение по службе в Академии художеств. Никому не известный среди профессиональных архитекторов Воронихин, благодаря хлопотам Строганова, как считали в Петербурге, неожиданно для всех выиграл конкурс на строительство Казанского собора, при том что в нем участвовали такие известные зодчие, как Камерон, Тома де Томон и Кваренги.

И хотя Воронихин за всю свою жизнь в Усолье ничего не построил, да и, выехав оттуда однажды, никогда более не возвращался, тот факт, что уроженец их города стал видным столичным архитектором, не мог не льстить провинциальному сознанию обывателей Усолья, где до сих пор живет пословица: «Усолье-град Петербургу брат».

Нет нужды подробно описывать живописное полотно «Утро стрелецкой казни», созданное в 1881 году художником Суриковым. Картина жестокой казни восставших в 1698 году московских стрельцов, воссозданная с реалистическим мастерством, свойственным передвижникам, не имеет никакого отношения к крылатому выражению, появившемуся в городском фольклоре спустя целое столетие после того, как Суриков закончил над ней работать. Разве что название картины, которому был придан новый, современный смысл. Для этого достаточно было прилагательное «стрелецкий» (стрелец — в допетровской Руси солдат, военнослужащий) соотнести со словом «стрела» как выразительным синонимом скорости, вошедшим в официальное название комфортабельного скорого поезда «Красная стрела», ежедневно курсирующего между Москвой и Петербургом.

История «Красной стрелы» насчитывает уже не одно десятилетие и овеяна фольклором. Отправление в столицу ровно в 23 часа 57 минут, за три минуты до наступления новых суток, уже само по себе стало легендарным Говорят, такой изощренный выбор времени отправления принадлежит ленинградским партийным работникам, вынужденным довольно часто ездить в Москву и обратно. Будто бы таким хитроумным способом они добились получения суточных и за те сутки, до истечения которых оставались эти пресловутые три минуты. Согласно железнодорожным преданиям, только однажды «Красная стрела» выбилась из графика. И произошло это не по вине железнодорожников. Состав будто бы задержал нарком просвещения А. В. Луначарский. Его ленинградская возлюбленная опаздывала в Москву.

Впрочем, в 23 часа 59 минут, всего через две минуты после отправления привилегированной «Красной стрелы», то есть опять же за минуту до наступления новых календарных суток, с Московского вокзала отправляется еще один поезд в столицу. Он гораздо скромнее первого и не имеет специального фирменного названия. В отличие от «Стрелы», его вагоны отапливаются углем, а его проводники носят не белые, а черные перчатки. В народе такой состав называют «Черной стрелой».

Но вернемся к нашему крылатому выражению. Как известно, первая железная дорога появилась в России в 1837 году. Очень скоро поездки на поездах стали привычным явлением обыкновенного городского быта. Но вместе со стремительным развитием железных дорог в России появились и новые традиции. Одной из них стала непременная выпивка во время железнодорожных путешествий. Уже в XIX веке вечерние пригородные поезда с возвращавшимися из города подгулявшими дачниками называли «Пьяные поезда». Что стало причиной такого обычая, сказать трудно. То ли это была реакция на впустую потраченное на переезд время, то ли чувство общности, связанное с отсутствием привычного служебного или домашнего контроля над мужчинами, на время лишенными какого бы то ни было дела и помещенными в общее ограниченное пространство.

Так или иначе, но хмельные дорожные застолья продолжаются до сих пор. Строчка из популярной песни: «От Питера до Москвы — бутылка да стук колес», выстраданная поэтом, скорее всего, в тесном купе ночного поезда, давно уже превратилась в пословицу. И конечно, не зря утреннее прибытие ночного экспресса «Красная стрела» на Московский вокзал Петербурга питерские эстеты, хорошо знакомые с похмельным кошмаром, прозвали «Утром стрелецкой казни».

После финнов, которые здесь жили задолго до основания Петербурга и считались аборигенами приневского края, первыми иностранцами, появившимися в новой столице, видимо, следует считать голландцев. «Herr aus Hollands», что буквально значит «человек из Голландии», появился в Петербурге едва ли не в первые недели существования города. Сохранилась легенда, как Петр в качестве кормчего сам привел первое торговое голландское судно с товарами и угостил обедом шкипера, который никак не мог себе представить, что он находится в жилище царя, и обходился с Петром, как с равным. Пыляев пересказывает широко распространенную легенду о том, как Петр, заметив, что шкипер не понимает, где находится, представил ему свою жену. Голландец подарил ей сыр, заметив при этом, что ей никогда не приходилось есть такого сыра. Затем он подарил ей кусок полотна на рубашки. При этом Петр воскликнул: «Ну, Катя, ты теперь будешь нарядна, как императрица! Тебе бы век не видать таких рубашек!» Шкипер просил поцеловать его за подарок. «В эту минуту, — рассказывает легенда, — вошел к царю Меншиков в орденах и, не зная ничего, стал докладывать почтительно о делах. Шкипер смутился. Но царь приказал Меншикову выйти и убедил голландца, что в Петербурге господа со звездами и лентами нередко являются с любезностями ко всякому, кто имеет деньги, чтобы занять у него, и советовал беречься их. Голландский купец поверил царю и стал продавать ему свои товары, и только под конец, когда к царю явился капитан с рапортом о смене, купец все понял, упал к ногам царя и просил извинения. Петр милостиво поднял его, купил все его товары и вдобавок пожаловал ему многие привилегии на будущее время».

По другой версии того же предания, Петр в одежде простого лоцмана вышел на шлюпке навстречу голландскому кораблю, которое с трудом пробиралось среди мелей залива, и на хорошем голландском языке сказал, что прибыл по поручению губернатора Петербурга, и предложил безопасно провести корабль в порт. На берегу их встречал Александр Данилович Меншиков, который пригласил заморских моряков к обеденному столу. Только там, к своему величайшему изумлению, голландцы узнали, что «искусный лоцман — это сам царь». В той же легенде рассказывается о том, как Петр одаривал первых иностранных купцов, прокладывавших морские пути в новую столицу России. Особенно он благоволил к голландцам. В этой связи любопытна легенда о корабле с золотом, которое Петр дал дружественной стране в виде займа. Корабль будто бы затонул, застигнутый бурей где-то недалеко от Кронштадта. До сих пор этот эпизод из жизни раннего Петербурга будоражит умы кладоискателей всего мира. Согласно другой легенде, однажды Петр спросил голландского шкипера, где ему кажется лучше: в Архангельске или в Петербурге. «Все бы хорошо здесь, — ответил тот, — да нет оладьев». И государь в тот же день угостил его у себя оладьями и велел всегда готовить их для голландских шкиперов. Известно, что давней и страстной мечтой Петра I было перенести основной объем внешнеторговых морских перевозок из Архангельска в Петербург.

Кроме следов голландского присутствия, сохранившихся в современном Петербурга в виде топонимов «Голландский дом», как называют дом голландской церкви на Невском проспекте, 20, и «Голландский квартал» — квартала вокруг него, голландцы постоянно напоминают о себе широко известным фразеологизмом, окрашенным на российской почве в откровенно вульгарные тона. Давняя дефиниция моряка, прибывшего из Голландии: «Herr aus Holland» (напомним еще раз, что это всего лишь «человек из Голландии»), попав в русский язык, прижилась, но расцвела уже в новом качестве. Первая часть этой лексической конструкции, созвучная со старым названием двадцать третьей буквы кириллицы «х», утратила мягкость своего голландского произношения и стала произноситься по-русски твердо: «хер», превратившись в расхожее ругательство. Впрочем, голландцы здесь ни при чем.