И. Кон - Секс и эротика в русской традиционной культуре
Подобные наклонности обнаруживают и другие персонажи фантастического зверинца древнерусских рукописей. Рассказы о мифических существах аспидах (крылатых змеях) и ехиднах (полулюдях-полузмеях) рисуют драматическую сцену любовной игры, в которой нет победителей. При совокуплении жена аспида «уморяет» своего супруга, откусывая ему голову: «Егдаж им приидет растити ся, приходит жена от запада да муж от востока. Приходят на среду земли, и уяст жена мужу главу, и отечеть мужь и умрет» [15, с. 96].[223] Аналогичным образом поступает и ехидна: «Ехидни глаголют, яко егда хощет совокупитися с подружием своим, влагает главу свою во уста ея» [7, л. 17]; «егда ящер влагает главу свою во уста прелюбодеяша, заедает его» [16, л. 6].[224] Смысл этих рассказов несколько затемнен, и, чтобы прояснить его, обратимся к другим спискам, которые более откровенны в своем изложении. В них не говорится о том, что самка в экстазе лишает своего партнера головы; но речь идет о том, что «аще у бо муж всядет на жену, семя в уста жене (извергнет), аще ли пожреть Семене жена, и изрежеть утреняя (т. е. внутренности. — О. Б.) мужу и умреть абие мужь» [1, с. 217]. В другом варианте сказания уточняется: «Да егда ся разгорит жена и хощется гонити, идеть к мужеви, изьесть лоно его» [17, с. 482].[225] Но и это еще далеко не все. Сказание «О ехиднах» доводит драматизм ситуации до высшей точки: «Бяху же ехидны: образ имуще человечь до пояса и ноги, от пупа же хвост змиев; прохода убо жена в лоне неимеет, токмо яко иглина скважня: егда же муж похощет жене, тогда вметает детородный уд во уста ея. Да аще пожреть семя жена, тогда изъяст тайный уд и уморяет мужа своего и от того зачинает дети своя во чреве» [18, л. 483 об.].[226] Некоторые варианты этой легенды уточняют, что «вьнегда муж сетить жену, излагаеть семе свое в уши ее» [19, с. 54].[227] Конечно же дети, зачатые столь кровожадным способом, не могут иметь кроткого нрава: появляясь на свет, они прогрызают чрево своей матери и таким образом убивают ее. Расправляются со своей родительницей и дети-аспиды — они откусывают ей голову: «Егда родит птенца своя, и сохранит тех, и уядет главу маице своей, и та умрет» [15, с. 96].
История о ехиднах получила отражение и в иконографии. На миниатюрах, иллюстрирующих некоторые из рукописей, запечатлены оба варианта общения этих существ между собой. Лицевой список «Физиолога» XVI в. изображает сцену соития — две переплетенные человеческие фигуры со змеиными хвостами [14, л. 326 об.]. На миниатюре из лицевого списка «Собрания» Дамаскина Студи-та XVIII в. мы видим двух крылатых змеевидных существ, одно из которых заглатывает другого [20, л. 22 об.].[228]
В рассказах о мифической ехидне встречаются свидетельства о том, что это создание совокупляется со змеем: «Ехидна по пояс человек, девица доброобразна. От пояса коркодилов образ имать. Облачает же ся и в одежу црьску порфиру и висон, совокупляет же ся со змием» [21, л. 66].[229] Вероятно, здесь имеет место переплетение двух разных сюжетов — о ехиднах-полулюдях, столь изощренно вступающих в связь, и о ехидне-змее, «творящей блуд» с муреной. Так, в «Шестодневе» Иоанна Экзарха Болгарского (XII в.) говорится: «Ехидна змия, яже лютеиши в гаде, сходит се с морьскою муреною <…> и зовет мурену из глубины на съкупление и сплетение; она же (т. е. мурена. — О. Б.) послушает и будет с ядовитым тем гадом» [3, с. 89–91]. В лице ехидны и мурены «Шестоднев» осуждает грех прелюбодеяния, посягательство на чужого супруга: «Им же любодейство есть естъству, ехидново и меренино съхождение испытание. Да разумеют убо: иже чужда ложа оскврънеют, какому ти гаду подобии суть» [3, с. 91–93]. Впоследствии этот же сюжет был использован для символического изображения содомского греха. Толковая Палея, а вслед за ней словари-азбуковники называют мирену (мурону, мюрону) «нечистой действом» и «зело сквернавой» рыбой за то, что она не совокупляется с себе подобными, но ищет для связи ядовитого змия. «Егда убо настанет нарост ея, тогда убо ищет ядовитои змии на смешение; прилучить же ся в то время, в день ея ради потребы. Узревши же ю мюрона и тако смешается с нею, та того ради нечиста есть рыба та от всех рыб, понеж сужичьство свое оставльши, съмешается с ядовитым гадом» [9, с. 346]. Азбуковники полемически заостряют этот мотив, представляя его как пример гомосексуальных контактов: «Сеи рыбе подобии бесермене <…> оставляют убо подружия своя, и сами ся содомски смешають. Того ради чистят афедроны своя паче лица и сердца» [22, л. 150].[230]
Среди персонажей, чье сексуальное поведение выходит за рамки общепринятых норм, выделяется горгония — мифическое существо со смертоносным взглядом и волосами-змеями (ср. образ античной Медузы Горгоны). Она прекрасна, но и похотлива: «обличие имат жены красны, и блудница есть». Когда приходит ее брачная пора («егда приидут днье ея, да ся гонит»), она созывает к себе разных зверей, и те идут, чтобы, увидев ее, умереть. Это ужасное создание может обезвредить лишь волхв; по звездам он узнает день ее брачной поры и откликается на ее зов так: «Ископай яму на месте и вложи в ню главу свою, да ее не вижу и умру. И приду и лягу с тобою». И, придя к Горгонии, обуреваемой страстью, волхв убивает ее, не видя смертельного взгляда [17, с. 480]. Миниатюры изображают Горгонию в виде обнаженной женщины, тело которой окутано длинными распущенными волосами; на голове, словно кудри, клубятся змеиные головы [23, л. 75 об.].[231]
Древнерусские памятники, описывая различные сексуальные повадки животных, обращали внимание любознательного читателя и на особенности способов совокупления зверей. В повествовании о гипах (коршунах, ср. гр. γύψ) особо подчеркивается, что среди них нет самцов: «ни един же гип есть мужескии пол, но вси суть женскии пол». Для продолжения рода самкам не нужны партнеры: «зачинаются же сим образом, стоят прямо ветра юга разверстыми усты, и от оного ветра зачинаются…» [7, л. 9–9 об.] Представление о том, что гипы зачинают без участия самца, от южного или западного ветра, который они вдыхают, восходит к Геродоту и упоминается Плинием [24, с. 45].[232]
Знакомя русского читателя с экзотическим верблюдом, составители статей характеризовали его как «блуднеише паче всех скот; последует велбудици до 100 пъприщ тъчию да узрить ю». Но в то же время любвеобильный верблюд очень осмотрителен — он никогда не вступает в кровосмесительные связи: «имать же въздръжание се, яко аще мати и сестра его будеть непримешаеть се с ними» [25, с. 269].[233] С точки зрения человека, в поведении верблюда нет нарушения моральных устоев, поэтому о его «блуде» говорится без всякого осуждения. Более того, кровь этого пылкого животного оказывается полезной для людей, способствует зарождению плода в утробе матери: «кровь же верблюжья коли жена пьет после кровомесечия и приводит плод к зачатию младенческому» [26, л. 7].[234] В качестве особенности, заслуживающей внимания, составители рассказов подчеркивали, что «сходятся верблюды задом, против обыкновения прочих зверей» [27, с. 108].[235]
Возвратившись к уже упоминавшемуся в нашем повествовании слону, отметим еще одну деталь, привлекшую внимание славянских книжников. Практически все средневековые «естественнонаучные» сочинения указывали на то, что слон не имеет суставов в ногах, поэтому всегда должен стоять — ведь упав, он не сможет подняться. С точки зрения составителя сербского списка «Физиолога» XV в., эта особенность строения определила и способ совокупления слонов: «вьнегда хощет мужъ с женою съвъкупитисе, гръбом съвъкупляютсе, зане не имуть съставы» [19, с. 101]. По той же причине слониха рожает детеныша в воде, и слоненок плавает там и не выходит на землю, пока не окрепнут его ноги.
Внимание книжников привлек и такой хорошо известный зверь, как медведь. Иногда столь похожий на человека, окруженный огромным количеством народных легенд и поверий, медведь на страницах старинных сборников предстает как зверь, сочетающий в себе мужское и женское начало, «зане же мужъ и жена ес<ть> размешень сьи гадь, зане же пременеваеть свое ес<те>ство» [19, с. 84]. Медведь неравнодушен к женскому полу: «охотник и к девицам и часто с ними совокупляется» [27, с. 105]. В своих сексуальных приемах медведи очень напоминают людей: «медведи коли сходятся, тогда тако ж как люди, а не так как иные звери» [28, л. 87 об.],[236] не «з задоскакания, но спреди, со возлегающей подружием» [29, л. 18].[237]
Сказания о животных не обошли молчанием и тех зверей, которые явились результатом прелюбодейного смешения представителей различных пород. Так, барс характеризовался как помесь льва и уены (гиены): «Барс зверь <…> выблядок убо бывает лва, и уены зверя, во африкийских странах, идеже в жарах великих к водам сходятся звери, и часто совокупляются со иными зверми родом, тако родятся и барсы, аще и невсегда» [27, с. 103]. Всеобщее смешение животных во время водопоя приводило к появлению таких «пречудных» зверей, как велбудопардусы, леопардусы, волкопеси. У источников «совокупляются инии со инеми зверми, и бывают пречюдни различнии зверие, сиречь пардус совокупляется с велбудом, и рождается велбудопардус» [20, л. 52]. В другом списке об этом животном говорится несколько иначе: «И бывает преславное смешение зверей, то есть рысь сообщается с велбудом и бывает велбудорысь» [4, л. 81]. Современный читатель может только удивляться, сколь причудливо отразились в старых сборниках представления о велбудопардусе-жирафе (ср. гр. καμξλοπάρδαλις), как помеси парда с верблюдом, основанные на том, что цветом и окраской жираф напоминает парда (пантеру), а внешним видом (шея и плечи) — верблюда. Соответственно волкопеси появляются на свет, когда «волцы индейстии дивии велицыи совокупляются со псами великими индейскими» [7, л. 38 об.], а леопардусы или лворыси, когда «пардосы совокупляются со лвицами» [30, л. 264],[238] или же «рыси сообщаются со лвицами» [4, л. 81].
