Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов - Гильем IX

ДОБРОДЕТЕЛЬНАЯ ПАСТУШКА  На заре пастушка шла берегом, вдоль речки. Пели птицы. Жизнь цвела. Блеяли овечки. Паствой резвою своей правила пастушка, и покорно шли за ней козлик да телушка. Вдруг навстречу ей — школяр, юный оборванец. У пастушки — как пожар на лице румянец. Платье девушка сняла, к школяру прижалась. Пели птицы. Жизнь цвела. Стадо разбежалось.  * * * Я скромной девушкой была, вирго дум флоребам, нежна, приветлива, мила, омнибус плацебам. Пошла я как-то на лужок флорес адунаре, да захотел меня дружок иби дефлораре. Он взял меня под локоток, сед нон индецентер, и прямо в рощу уволок вальде фраудулентер. Он платье стал с меня срывать вальде индецентер, мне ручки белые ломать мультум виолентер. Потом он молвил: «Посмотри! Немус эст ремотум! Все у меня горит внутри! Планкси эт хок тотум. Пойдем под липу поскорей Нон прокул а виа. Моя свирель висит на ней, тимпанум кум лира!» Пришли мы к дереву тому, диксит: седеамус! Гляжу: не терпится ему. Лудум фациамус! Тут он склонился надо мной нон абскве тиморе. «Тебя я сделаю женой...» Дульцис эст кум оре! Он мне сорочку снять помог, корпоре детекта, и стал мне взламывать замок, куспиде эректа. Вонзилось в жертву копьецо, бене венебатур! И надо мной — его лицо: лудус комплеатур!  ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ  Когда-то — к сведенью людей — я первым был средь лебедей на родине моей. Терпеть изволь такую боль: на раны сыплют соль! И хоть я лебедь, а не гусь, как гусь, на вертеле верчусь, в жаркое превращусь. Терпеть изволь такую боль: на раны сыплют соль! Ах, я бескрылый инвалид! Я едким уксусом облит. Все ноет, все болит. Терпеть изволь такую боль: на раны сыплют соль! Кто крыльев белизной блистал, как ворон черный, череп стал. Мой смертный час настал! Терпеть изволь такую боль: на раны сыплют соль! Ощипан шайкой поваров, лежу на блюде. Я готов. И слышу лязг зубов. Терпеть изволь такую боль: на раны сыплют соль!  * * * Выходи в привольный мир! К черту пыльных книжек хлам! Наша родина — трактир. Нам пивная — божий храм. Ночь проведши за стаканом, не грешно упиться в дым. Добродетель — стариканам, безрассудство — молодым! Жизнь умчится, как вода. Смерть не даст отсрочки. Не вернутся никогда вешние денечки. Май отблещет, отзвенит — быстро осень подойдет и тебя обременит грузом старческих забот. Плоть зачахнет, кровь заглохнет, от тоски изноет грудь, сердце бедное иссохнет, заметет метелью путь. Жизнь умчится, как вода. Смерть не даст отсрочки. Не вернутся никогда вешние денечки. «Человек — есть божество!» И на жизненном пиру я Амура самого в сотоварищи беру. На любовную охоту выходи, лихой стрелок! Пусть красавицы без счету попадут к тебе в силок. Жизнь умчится, как вода. Смерть не даст отсрочки. Не вернутся никогда вешние денечки. Столько девок молодых, сколько во поле цветов. Сам я в каждую из них тут же втюриться готов. Девки бедрами виляют, пляшут в пляске круговой, пламя в грудь мою вселяют, и хожу я сам не свой. Жизнь умчится, как вода. Смерть не даст отсрочки. Не вернутся никогда вешние денечки.  * * * Ах, там в долине, под горой блаженной майского порой гуляла с младшею сестрой любовь моя. Лился пленительный напев из чистых уст прелестных дев. Но обмерла, меня узрев, любовь моя. Светился луговой простор, резвился божьих пташек хор, и к богу устремила взор любовь моя. Не лучше ль было б под кустом улечься нам в лесу густом и там ко рту прижаться ртом, любовь моя?!