Матео Алеман - Гусман де Альфараче. Часть вторая
— Какая жалость, что вы приказали вашему управляющему снять двери и крышу и пустить на продажу.
Она всполошилась и начала уверять меня, что у нее нет никакого управляющего и она никому не давала такого распоряжения. Я же сказал:
— Не знаю, ваша милость, кто об этом распорядился, а только меня выгнали из вашего дома, я переезжаю на другую квартиру, потому что завтра утром придут за черепицей. Пошлите туда кого-нибудь или пойдите посмотрите сами и вы увидите, что там делается.
Я откланялся и на другой день, притаившись за углом, издали наблюдал за каменщиками. И было на что посмотреть: они разбирали крышу, а вдовица отчаянно защищала свое добро. Кончилось тем, что она подала в суд на несчастного каменщика, и он не только остался без черепицы, но заплатил и за двери. После этого я несколько дней сидел дома, греясь у камелька и дожидаясь, когда стихнет суматоха.
Наступил день святого Августина. Это в Севилье большой праздник не только для верующих, но и для нашего брата. Я тоже пошел повеселиться и в толпе заметил одного идальго, у которого карман под плащом оттопыривался от лежавших в нем денег. Когда мы оба очутились в тесном проходе, я осторожно приподнял кончик его шпаги, отчего приподнялся и плащ, засунул к нему в карман пятерню и сгреб все содержимое. Но я волновался и потому не сумел аккуратно вытащить все сразу: монеты не уместились у меня в ладони, несколько золотых выскользнуло из пальцев. Площадь была вымощена камнем, и деньги со звоном рассыпались по мостовой; тогда я бросил все, что было у меня в руке, выхватил из кармана платок и, вопя во все горло, стал упрашивать народ расступиться: дескать, вынимая из кармана платок, я выронил все свои деньги. Я горестно причитал, что несу эти деньги купцу, которому задолжал. Добрый сеньор, которого я обчистил, пожалел меня, встал рядом со мной на корточки и помог собрать все деньги до последнего грошика.
Я сердечно его поблагодарил и отправился домой в превосходном настроении. Но тут-то и вышла загвоздка; с этого пустячного случая начались мои беды: то была последняя совершенная мною кража, и обошлась она мне дороже, чем все предыдущие. В такого рода делишках я попадался и раньше, но до сих пор мне всегда удавалось выпутаться без большого урона: все улаживалось с помощью небольшой сделки, ибо каждому пить-есть надо и каждый добывает свой кусок, как умеет. Но на сей раз козыри мои подвели, и я спасовал.
Оказавшись при деньгах, я решил пустить их в оборот прежде, чем они уйдут. Искусство мое было при мне, а с ним не пропадешь. У меня к тому времени собралось несколько срезанных кошелей с мелочью. Я отдал подновить самый нарядный из них, положил туда шесть эскудо в трех золотых дублонах, пятьдесят реалов серебром, серебряный наперсток и четыре колечка и снес все это к моей матушке, попросив ее внимательно рассмотреть содержимое кошелька; я даже записал эти вещи на бумажке для верности, чтобы она хорошенько запомнила все, что там было; хорошая память была теперь важнее всего. Я подробно объяснил старушке, что ей надо будет сделать, затем отправился в келью к одному монаху, знаменитому проповеднику, которого многие почитали святым, и сказал ему:
— Пресвятой отец, я бедный человек, пришел издалека и терплю в этом городе великую нужду. Охотно поступил бы на службу к добрым людям, в чьем доме я мог бы обрести душевный покой; иного в сей жизни не ищу, и не стал бы торговаться из-за жалованья: ничего мне не нужно, кроме приличной одежды и самой умеренной пищи. И хотя я стою сейчас перед вами такой сирый и нищий, что никто, взглянув на меня, не захотел бы взять меня к себе в дом, я предпочитаю бедствовать и уповать на бога, нежели погубить душу и оскорбить небеса, похитив достояние ближнего. Бог да не попустит, чтобы чужое добро пошло на пользу бренному телу и на погибель бессмертной душе.
Нынче утром, вышедши на улицу, чтобы заработать себе на кусок хлеба, я нашел на улице вот этот кошелек. Хотел было взглянуть, что в нем, но, нащупав деньги, покрепче затянул тесемки, дабы не искушать свой слабый дух и не сотворить недозволенного. Примите кошелек, праведный отец, и когда в воскресенье будете читать проповедь, расскажите верующим про этот случай; вдруг хозяин кошелька найдется; ведь, может статься, эти деньги нужны ему еще больше, чем мне. Помоги ему бог, а я не желаю иных благ, кроме тех, что угодны творцу.
Монах изумился столь неслыханному бескорыстию; по-видимому, он счел меня святым; добрый старик чуть ли не целовал края моей одежды и благостно твердил:
— Милый брат, воздайте хвалу всевышнему за то, что он даровал вам светлый ум и понимание всей бренности земных богатств. Верьте: он, вдохнувший в вас высокие помыслы, не обойдет вас и простыми земными благами. Кто позаботился о жалких червях земных, о слизняках и других ползучих тварях, не оставит вас своей помощью. Поступок ваш — дело дивное и уму непостижимое; он повергает в изумление людей и заслуживает хвалы небесам, сотворившим подобного человека. Это дар небесный; возблагодарите же небо и вознесите хвалу творцу, следуя и далее стезей добродетели. Я исполню вашу просьбу; придите ко мне на будущей неделе; я верю, что господь вас наградит.
Так он говорил, и каждое слово вонзалось, словно нож, в мое сердце; я чувствовал всю чистоту его души и сравнивал ее с собственным жульничеством и злодейством; ведь я хотел обманным путем использовать доброту святого отца, чтобы совершить новый грабеж; слезы брызнули у меня из глаз. Святой же старец думал, что они исторгнуты верой в милосердие божие, и тоже умилился.
Наступило воскресенье, которое пришлось как раз на день всех святых. Взойдя на кафедру, монах посвятил мне большую часть своей проповеди; он превозносил до небес мой поступок, тем более удивительный, что совершен был человеком столь бедным. Старец говорил обо мне так горячо, что возбудил сострадание всех верующих. Они тут же собрали для меня богатую милостыню.
В понедельник утром моя мать явилась к монастырскому привратнику и спросила, нельзя ли видеть того монаха: у нее, мол, есть до него дело. Отец привратник пожалел встревоженную старушку и тотчас же вызвал старца. Увидя святого отца, она упала перед ним на колени и рвалась целовать ему ноги, уверяя, что найденный на улице кошелек принадлежит ей и что она просит отдать его ради бога. Она описала в точности все, что лежало в кошельке, крепко запомнив мой наказ, и монах отдал ей кошелек.
Мать развязала тесемки, вынула один из трех дублонов, вручила его святому отцу и просила отдать мне в виде вознаграждения, а также подарила ему четыре реала на две мессы в помощь грешным душам, томящимся в чистилище; для сего употребления, по данному ею обету, и были предназначены эти деньги.
Затем она принесла кошелек ко мне и отдала все в целости и сохранности вплоть до последней булавки (я нарочно положил туда пакетик с булавками: сразу было видно, что кошелек принадлежит женщине).
Через два дня, в среду вечером, я снова отправился к моему монаху; у него уже был приготовлен для меня целый сундук одежды, которой хватило бы на десять лет, а также еще немного денег на первое время. Все это он передал мне с веселым видом и велел еще раз зайти на следующий день: он приискал для меня хорошее место. В указанное время я опять к нему явился; он спросил, умею ли я писать, и я показал ему свое искусство. Оказалось, что некая сеньора, муж которой уехал в Индию, ищет управляющего для надзора за ее городскими домами и загородным имением, и просит известить, по душе ли мне такая служба.
Я поблагодарил святого отца и сказал:
— Отче, я готов служить этой сеньоре со всем усердием, тщанием и преданностью. Но человек я не здешний, никто меня не знает, а ведь хозяйка, прежде чем доверить мне свои владения, непременно попросит представить чье-нибудь поручительство; у меня же поручителей нет. Вот это меня и смущает. Посоветуйте, святой отец, как быть.
И тут старец сказал:
— За этим дело не станет: я сам буду вашим поручителем.
Вообразите, как я обрадовался; дела мои с его благословения быстро шли в гору. Если хочешь обмануть святого, прикинься праведником.
ГЛАВА VII
Гусман де Альфараче, поступив в услужение к одной даме, обкрадывает свою госпожу. Его сажают в тюрьму и осуждают на галеры пожизненно
Велика власть привычки и в жестоких невзгодах, и в сладостном блаженстве! Но если в горе, помогая его сносить, привычка дает облегчение, то в счастье весьма вредна: привыкнув к счастью, мы пуще страдаем, когда его лишимся. Привычка издает и отменяет законы, укрепляет одни и подтачивает другие; подобно державному государю, она учреждает и упраздняет, и куда бы она ни влекла нас — в бездну порока или на стезю добродетели, туда клонится весь строй жизни нашей. И до такой степени мы — рабы привычки, что, достигнув благополучия, всечасно трепещем его утраты, а погрязнув в скверне, с великим трудом вырываемся из ее тенет.
