Никита Хониат - История
Не успели еще оплакать этих бедствий люди, наделенные сердцем сострадательным, и еще обливались горячими слезами те, кто сочувствовал чужому горю, как часть городских ремесленников, не одобрявшая сейчас рассказанного мною грабежа, считая обидным для себя, что латиняне заносятся и хвалятся тем, будто именно ими был побежден Врана, и желая отмстить за те ужасные бедствия, которые они причинили подгородным жителям, соединилась в фаланги и {48} толпою хлынула на дома латинян, подобно разлившемуся от дождей ручью. Смешанный гул голосов наполнил воздух, как будто стаи галок, журавлей и скворцов с криком неслись по поднебесью, или как будто вопили охотники и псари подущали своры собак. Мятежники подгоняли друг друга, таща один другого за платье. Никто не слушал убеждений к миру, и все, как аспиды, затыкающие уши, бежали, заграждая слух от всякой умной речи. Скопившеюся толпою управляла не одна безумная ярость, ею руководила еще жажда чужих денег. Рыночные торгаши думали, что теперь наступила самая удобная минута прогнать латинян из их домов и можно будет без всякого труда расхитить их имущества, как это было во времена царя Андроника. Но они ошиблись в своих расчетах. Латиняне, завидевши, что толпа несется на них волною, немедленно загородили рогатками все пути, которые вели к их жилищам, и, вооружившись, стали сплошною массою за своими укреплениями. Неоднократно чернь покушалась пробраться сквозь эти препятствия, и всякий раз не только не достигала цели, но была отражаема латинянами с уроном. Ратуя без вооружения и без лат против вооруженных, многие даже в пьяном виде, римляне тогда только поняли, что делают, и узнали, что Епиметей* глупее Прометея**, когда валились на-{49}земь, быв поражены стрелами или повергаемы при натиске. Борьба продолжалась почти с полудня во весь тот день до позднего вечера. На другой день, едва солнце взошло на горизонт, мятежники опять собрались на бой еще с большею яростью, как будто на войну, и многие были уже надлежащим образом вооружены. Но посланные императором умные люди успели остановить их. Со своей стороны латиняне также содействовали восстановлению мира, употребив хитрость, которая очень могла подействовать на простаков. Они собрали всех римлян, убитых во время схватки, переодели их, обрили им бороды, внесли их в преддверья своих домов и начали притворно оплакивать, как своих одноплеменников, жалуясь прибывшим от императора посредникам на свои потери и умоляя их не допускать вторичного возобновления подобной битвы и не подвергать их в другой раз избиению, следы которого будто бы были перед глазами. Те передали подобного рода речи массе рабочего народа, приглашая каждого собственными очами посмотреть на убитых, и, представляя на вид, что совершившегося ни в каком отношении нельзя одобрить, кое-как успели, таким образом, уже к вечеру смягчить толпу и уговорить, чтобы каждый обратился к своим обыкновенным занятиям. Говоря правду, народ оказался таким сговорчивым и послушным внушению знатных вельмож потому, что его теперь не вооружал и не поощ-{50}рял к бою лучше всякого оружия его обычный вождь — вино (так как дело началось с утра). А если бы эти люди предварительно нагрузились вином и уже тогда ухватились за свои шилья и ножи, то какая певунья пташка, или какие сирены-очаровательницы своими трелями могли бы возвратить их к миру и отклонить от предпринятого намерения? С давних времен многие острили на счет пристрастия византийцев к разливанному морю; между прочим, Меандр говорит тоже: «в Византию кто ни приедет, будет пьян; там по целым ночам пьянствуют». Так-то шли наши дела!
ЦАРСТВОВАНИЕ ИСААКА АНГЕЛА
КНИГА ВТОРАЯ
1. Между тем царь, жалея, что в первый свой поход против мизийцев не распорядился их страною надлежащим образом и возвратился из нее с такою поспешностью, как будто его по пятам преследовал неприятель, даже не оставив в ее крепостях римских гарнизонов и не взявши от неприятеля бла-{51}гонадежных заложников, теперь опять решился идти в Мизию. Не теряя времени, он выступил из столицы с небольшим войском, какое при нем случилось, — так как получил известие, что мизийцы уже не витают только по горам и холмам, но, усилившись наемным скифским войском, спустились на окрестности Агафополя и сильно опустошают их, производя страшные злодейства, — между тем по призыву его собиралось и остальное войско. Царь хотел противопоставить неожиданному и быстрому нападению варваров столько же быстрый отпор, надеясь, что и врагов удержит, и в своих возбудит живейшую готовность следовать за собою в этот второй поход против валахов, если сам первый немедленно поднимет против них оружие и сядет на бранного коня. Достигши Таврокома (это — небольшое населенное поместье, лежащее неподалеку от Адрианополя), он остановился частью в ожидании сбора войск, а частью для соединения с кесарем Конрадом, которому приказал также следовать за собою, нимало не медля. Но кесарь, будучи явно недоволен тою мерою благосклонности, какою пользовался у царя, считая свое положение в Константинополе несоответственным ни степени своего родства с царем, ни своему происхождению, и видя, что его блестящие надежды завершились одною лишь обувью, отличною по цвету от обыкновенной (разумею обувь, отличавшую кесарей), к тому же — еще {52} дома приняв крест, давно предположив отправиться в Палестину, которою в настоящее время владели египетские сарацины, и уже как бы мимоходом вступивши в супружество с сестрою царя, — кесарь, говорю, сначала и хотел было идти вместе с царем и принять участие в предстоявшей войне, но так как Богу угодно было, чтобы римляне еще пострадали от мизийцев, переменил свое намерение, сел на крепкий, вновь оснащенный корабль и уехал в Палестину. Когда он пристал к Тиру, то был встречен и принят тамошними своими соплеменниками как бы какое-нибудь высшее существо, сошедшее к ним с неба на помощь. И в самом деле, устремившись на сарацин, он возвратил своим соплеменникам Иоппию, которую ныне зовут Акрою (’Άκε), и некоторые другие города. К сожалению, так как решено было судьбою, чтобы и там случились несчастья, то наряду с другими доблестными и мужественными военачальниками, добровольно и на собственный счет предпринявшими поход во имя Христа, спустя немного был убит каким-то хасисийцем и Конрад, едва успевши показать агарянам опыты своего мужества, равно как благоразумия, и сделаться предметом удивления. Хасисийцы — это целое племя, которое, говорят, имеет такую преданность своему начальнику и такую готовность к исполнению его приказаний, что по одному движению его бровей они бросаются с утесов, пронзаются кинжалами, {53} погребают себя в море или кидаются в огонь. Когда начальствующие у них лица по своему выбору прикажут им убить кого-нибудь, то они, быв допущены к своей жертве как друзья или приняты как гости, или, представившись людьми, имеющими сказать что-нибудь особенно важное, или даже притворившись послами от какого-либо народа, мгновенно поражают кинжалом и умерщвляют врага своих властелинов, вовсе не имея в мысли ни трудности поручения, ни того, что чрез это сами могут подвергнуться смерти, не нанесши даже смерти другому.
Итак царь, взяв с собою около двух тысяч отборных воинов, хорошо вооруженных и снабженных добрыми конями, выступил из Таврокома против неприятеля один, приказав обозу и обозной прислуге следовать в Адрианополь. Лазутчики донесли, что неприятели опустошают селения в окрестностях Лардеи и что, избивши множество народа, не менее забравши в плен и нагрузившись богатою добычею, они предположили отправиться в обратный путь. Поэтому царь ночью, при звуке трубы, сел на коня и погнался за ними, желая пересечь им дорогу. Достигши местечка Вастерны, он дал здесь роздых войску, так как неприятели еще не показывались; потом, переждав три дня, двинулся отсюда рано утром и направил путь прямо на Веррою, но не прошел и четырех парасанг*, как {54} явился лазутчик с вестью о близкой опасности и донес, запыхаясь, что неприятель — возле, что он возвращается с добычею и совершает свой путь крайне медленно — по двум причинам, частью потому, что не предвидит никакого сопротивления, а частью оттого, что обременен огромным грузом всякого рода добычи. Тотчас же разделив свое войско на отряды и построив в боевой порядок, царь выступил на ту дорогу, по которой, как было донесено, двигался неприятель. Наконец мы заметили и ясно увидели неприятельское войско, — так как и я был здесь, состоя при царе в должности младшего секретаря (πογραμματέυων). Мгновенно скифы и валахи, поручив добычу отдельному отряду с тем, чтобы он пробирался кратчайшею дорогою и поспешно продолжал путь до самых гор, сомкнулись и храбро встретили натиск римской конницы, сражаясь по отечественному и обычному своему способу. Обыкновенно они бросаются на противников, осыпают их тысячами стрел и ударяют в копья, но чрез короткое время переменяют нападение на бегство и начинают заманивать неприятеля в погоню за собою; потом вдруг поворачиваются лицом к настигающим, бросаются на них быстрее птиц, рассекающих воздух, и вступают опять в бой, всякий раз — с новым мужеством и большею против прежнего отвагою. Повторив этот маневр и теперь много раз, так что римляне стали уже видимо ослабевать, они {55} оставили его потом, обнажили мечи и со страшным воинственным криком, быстрее мысли, бросились на римлян и начали косить без разбора — и нападавших, и обращавшихся в бегство. По всей вероятности, скифы, покрывшись великою славою, действительно посмеялись бы в этот день над нами, и мы были бы преданы на позор народу зверскому, если бы не подоспел на помощь сам царь, имевший при себе еще совершенно свежую фалангу, и если бы громкий звук труб прибывшего отряда, гул медноустых рогов, огласивший поле сражения, и вид драконовых изображений, развевавшихся по ветру на древках копьев, не увеличили в их устрашенном неожиданностью воображении численности нашего войска. Таким образом вырвав тогда кое-что из неприятельской добычи, как бы из звериных челюстей, царь направился после битвы назад к Адрианополю, оставив дорогу, по которой предположил идти. Но так как варвары не успокаивались, то он опять поворотил на дорогу, которую перед тем оставил. В самом деле, ему удалось при Веррое остановить набеги скифов и мизийцев, частью благодаря пособию людей опытных в военном деле, частью своими личными распоряжениями. Тем не менее варвары, хотя боялись римлян и везде обращались в бегство, где только появлялся царь, однако всякий раз украдкою снова принимались за свои дела, вторгаясь где-нибудь как будто с целью дать {56} битву и заставляя там ожидать своего нападения, а между тем в действительности нападая совсем в другом месте и всегда имея какой-нибудь успех. Когда царь спешил к Агафополю, чтобы там остановить их набеги, они грабили селения, находившиеся вблизи Филиппополя. Как скоро он направлялся к месту, которое от них страдало, они тотчас устремлялись туда, откуда уходил царь. Их набегами управлял один из упомянутых мною братьев, Асан, человек необыкновенно ловкий и в затруднительных обстоятельствах чрезвычайно находчивый. Итак, царь решил снова отправиться в загорье и во чтобы то ни стало смирить мизийцев. Поэтому, тронувшись из Филиппополя, он двинулся к Триадице, в том предположении, что там и дорога на Эм не очень затруднительна, а по местам даже совершенно открыта, и водопой достаточный, и подножный корм для вьючного скота есть, если только вовремя проезжать там. Но так как солнце, сделав поворот на зиму, в своем течении склонялось все ниже и ниже, реки от стужи оледенели по суровости тамошнего холодного климата и снег, выпав в огромном количестве, совсем закрыл землю, не только наполнив лощины, но завалив и двери домов, то царь отложил дело до появления весны и войску приказал в течение зимы стоять в тамошней области лагерем, а сам поспешил в столицу потешиться конскими скачками и насладиться театром. С на-{57}чалом весны он снова выступил в поход и пошел на мизийцев; но и опять, потратив целых три месяца и употребив множество усилий на взятие крепости Ловица*, оставил свое предприятие недоконченным, снял лагерь и отправился в столичный город. Так прелести Пропонтиды, ее увеселительные дворцы, охота, скачки, как бы приковывая к себе наших императоров, не давали им долго оставаться в поле и, как трусов каких-нибудь, манили их дезертировать в свои объятия. Правда, царь захватил тогда в плен жену Асана и взял в заложники брата его Иоанна; но, несмотря на то, дела пошли еще хуже.
