Сборник - Памятники Византийской литературы IX-XV веков

Но характеристика внешности Дросиллы в книге I, сделанная в целом по стандарту совершенной красавицы, и описания ее роскошной одежды и украшений, какие едва ли могли уцелеть при поспешном бегстве с корабля, захваченного пиратами, значительно уступают обрисовке ее внутреннего существа, ее истинной прелести душевной, о которой говорится в стихах 296— 327 книги V и особенно в плачах Дросиллы по Клеандру и Каллигоне

в книге IX (стихи 37–107 и 235–256). Если же взять характеристики внешности обоих юношей — Харикла и Клеандра, то видно, что эти молодые люди, мало чем отличаясь друг от друга по их красоте, —

Смотря на них обоих, поражен был ХагИх красотой и сходством удивительным, —

глубоко различны по своей сущности. Харикл описан в стихах 80–85 книги IV:

Румян и нежен был он, золотистые,Со стройных плеч спадая, вились волосыДо самых бедер по спине у юноши,А руки украшали пальцы белые;И звезд сиянье на небе бесчисленныхЛица он блеском затмевал прекрасного.

О красоте же Клеандра мы можем узнать только по намекам в разговоре его с Хариклом (II, 148–160), но все–таки несомненно, что красота Клеандра не поражает ни вождя парфян, ни его супругу так, как поражает их женственная прелесть Харикла (IV, 101):

Превосходил он всех плененных узников,Он был прекрасней всех прекрасных юношей.

Но вот в дальнейшем ходе повести мы все время видим, что своей душевной красотой мужественный Клеандр превосходит впечатлительного, но далеко не мужественного Харикла. Будучи вместе с Хариклом в темнице, Клеандр утешает его и ободряет (I–II), беду Харикла он переживает, как свою собственную (VI, 132); а когда оба друга находят наконец Дросиллу после ее падения с крутой горы на морской берег, Клеандр от всей души радуется счастью Харикла (VII). Что же касается душевной характеристики Харикла, то она лучше всего сделана в стихах 1–182 книги VIII, заключенной словами Дросиллы:

Но ты, Харикл мой, — возразила девушка, —Ты не Дросиллу, но Эрота властногоУсладу помнишь и хранишь в душе своей.

Из характеристик второстепенных лиц повести Никиты Евгениана наиболее яркой является характеристика деревенской старушки Мариллиды, приютившей Дросиллу. Мариллида едва ли не самый живой образ последней и самой лучшей части всей повести.

В заключение надо сказать об одной особенности, присущей повести Никиты Евгениана так же, как и другим греческим романам и, в частности, роману современника Никиты Евгениана, Феодора Продрома. Это — введение в текст многочисленных реминисценций из античных и византийских авторов. У Никиты Евгениана эти реминисценции — часто в свободной переделке — восходят и к Феокриту, и к анакреонтикам, и к поздним греческим эпиграммам, особенно к эпиграммам Павла Силенциария. Встречаются и однородные с другими романистами описания, как, например, описание источника и фонтана в стихах 91–104 книги I, очень сходное с описанием в первой книге повести Евматия Макремволита.

Язык повести близок к греческому классическому языку, а стихотворный размер ее — ямбический триметр с некоторыми принятыми у византийцев особенностями, не нарушающими, впрочем, требований классического триметра. Это, конечно, дань архаистическим византийским традициям, которым уже не следует в своем романе Константин Манасси.

На русский язык «Повесть о Дросилле и Харикле» полностью переведена Ф. А. Петровским и издана вместе со статьей А. Д. Алексидзе в серии «Литературные памятники» Академии наук СССР. Стихотворного перевода на другие языки нет.

ПОВЕСТЬ О ДРОСИЛЛЕ И ХАРИКЛЕ [399]

На этот праздник и Дросилла юнаяС ровесницами — девами, невестами, —Немедля стены городка оставивши,Пошла наладить пляску хороводную.Была подобна дева небу звездномуВ плаще, сиявшем золотом и пурпуром,Накинутом на плечи ради праздника;Статна, изящна и с руками белыми;Румяна, словно роза, губы алые;Глаз очертанье черных совершенное;Пылают щеки, нос с горбинкой, волосыБлестят роскошно, тщательно уложены;С бутона губ, как будто бы из улья, с нихМедвяные сочатся речи милые;Земли светило, неба роза яркая.Пряма и соразмерна шея стройная;Все восхищает: и дуга бровей ее,И свет румянца, щеки озаряющийОгнем, переходящим в отблеск бледности,На лике белоснежном этой девушки;А локоны прекрасных золотых волос,В прическу ею скромно заплетенные,Благоухают, словно золотистый мед;И выя и ланиты блещут прелестью,Уста же нектар источают сладостный;Росы на персях девы капли утренней;Подобен кипарису молодому стан;Нос выточен изящно; ровный ряд зубовСверкает белоснежной нитью жемчуга;Бровей изгибы, словно лук натянутый,Грозят стрелой Эрота, полной радости;И молоком, как будто в смеси с розою,Подобно живописцу, все раскрасилаПрирода это тело совершенное.На удивленье хора соучастницамБыла она у храма Дионисова.На пальцах и на кончиках ушей ееГорели, словно пламенем, карбункулы,Кругом оправленные чистым золотом;И золотом сверкали руки белые,И серебром сияли ноги стройные.Такой была Дросилла, дева юная,Во всей красе природной свежей прелести.

Луны сиянье, озари дорогу мне!Ниоба в камень превратилась горькая,Снести не в силах всех детей погибели,Убийца сына, дочка Пандионова,Моля о крыльях, обернулась птицею.Луны сиянье, озари дорогу мне!О Зевс, коль я бы оказался зеркалом,Ты, Каллигона, все в меня смотрелась бы!А если б золотистым я хитоном стал,Я облекал твое бы тело нежное.Луны сиянье, озари дорогу мне!О, быть бы мне водою: ведь лицо твоеЛюбовно умывал бы ежедневно я.А став душистым мирром, умащал тебеЛаниты, руки, губы и глаза твои.Луны сиянье, озари дорогу мне!Но это все — блаженство недоступное.Довольно стать мне золотой сандалией,И я снесу покорно, что топтать меняСтупни все время будут белоснежные.Луны сиянье, озари дорогу мне!К огню вдобавок Зевс еще оставил намОгонь гораздо пострашнее — женщину.О, если б ни огня, ни рода женскогоНа землю не сходило, не вторгалось в жизнь!Луны сиянье, озари дорогу мне!С простым огнем–то, если он и вспыхнет вдругИ разгорится, всякий может справиться,Но не потушишь ты огня от женщиныКрасивой, стройной, юной, обаятельной.Луны сиянье, озари дорогу мне!Бывает часто, что кого в сраженияхСпасала храбрость и мечи не ранили,Кого была не в силах одолеть болезнь,Кого в беде спасали руки твердые, —Луны сиянье, озари дорогу мне! —Кого заботы не добили тяжкие,Не задушили узы, цепи страшные,Кто тихо, скромно, безо всяких горестейПроводит по старинке жизнь счастливую, —Луны сиянье, озари дорогу мне! —Всех без разбора болтовнею сладкоюВ неотразимом блеске красоты своейУничтожая молодого тела цвет,Воспламеняют жены, словно молния.Луны сиянье, озари дорогу мне!Уста твои подобны печи огненной,О Каллигона, всем на удивление,И пламя выдыхая и росой дыша:К росе тянусь я, от огня я в ужасе.Луны сиянье, озари дорогу мне!Роса, коль смотришь издали, сжигает нас,Но, коль вплотную припадешь к устам твоимИ поцелуй удастся получить из них,То оживит роса прохладной каплею.Луны сиянье, озари дорогу мне!Огонь росистый! О роса палящая!А я, спаленный и испепеленный, жду,Что не отвергнешь ты меня и губ своихРосистою прохладой оживишь меня.Луны сиянье, озари дорогу мне!

Вот я, несчастная трижды от самого дня зарожденья,Вот я в мученьях несчетных страдаю и плачу всечасно,Здесь, изнывая, лежу я и чахну от тяжкого горя:Парка меня роковая опутала черною сетьюИ передышки ни ночью, ни днем не дает она гневу.Тот, на кого я недавно взирала, несчастная, кто мнеБыл постоянной утехой при муках от страсти любовной,Тот, кого я беззаветно любила, Харикл, роковоюМрачною тенью окутан, лежит ниспроверженный смертью.Мертвый лежит он, и взор мой уж больше его не увидит:Света дневного лишила его непреклонная, злая,Черная Мойра, стрелою жестоко пронзив аравийской.Губы, что я целовала, которых я жаждала страстно,Испепелило навеки всесильное жгучее пламя,Очи, блиставшие ярко, угасли и тьмою покрыты,Кудри, что пышно вилися, кровавая грязь осквернила.О я злосчастная! горем я лютым терзаюсь, Дросилла.Я от родителей втайне решилась на дерзкое бегство,Я поплыла по пучине валов многошумного моря,Я, от пиратов скрываясь, блуждала по горным высотам,Ради Харикла, о горе, лила непрестанные слезы,В рабстве я жизнь проводила и мучилась я непрерывноВ ковы тяжелые шею мою кузнецы заковали,И, наконец, я с повозки упала стремглав по обрыву,Волны меня подхватили и били о скалы морские,Мучая сильным прибоем, по брегу бесплодного моря.Лишь на коре уплыла я, случайно свалившейся с дуба.О, как я горько рыдаю, Харикл мой, тебя вспоминая,О, как отрадно мне было с тобою, о мой ненаглядный!Ну а теперь одиноко я мучаюсь денно и нощноИ светоносного солнца я видеть уж больше не в силах.

Вот так она рыдала, и услышалаЕе одна старушка добросердная,Нашла, взглянула на нее и ахнула.Любезно, подойдя к ней, поздоровалась,К себе сейчас же повела ее домойИ пообедать пригласила ласково.Поев немного, задремала девушка(Уже темнело и спускался мрак ночной),И, легши со старушкой на подстилочку,Она заснула сладко, сном целительнымИ безмятежным, наконец, насытившись.Настало утро, мрак ночной рассеялся,Она проснулась и сказала: «Бабушка,Как благодарна я тебе за твой приютИ за твою постельку эту скромную!На ней такой мне сладкий сон привиделся,И так утешил он меня, страдалицу!Но не живет ли здесь, скажи, пожалуйста,Трактирщик добрый, Ксенократ по имени?»— Да! — молвила старушка. — Он тебе зачем?— К нему, прошу тебя я, проводи меня, —Ответила Дросилла. — Я хочу узнать,Мое правдиво ль было сновидение.Старушка согласилась, и отправилисьВдвоем они к жилищу КсенократовуИ там остановились перед входом в дом,Взойти в который не решалась девушка.Старушка тут же Каллидема стала зватьК себе, родного сына Ксенократова,И подойти к ним поманила юношу.А тот сейчас же обратился к девушке:— Ты кто такая? Из каких ты стран пришла?При первом взгляде сразу же он был сраженЕе красой, по правде, поразительной.Дросилла ж в нетерпенье так ответила:— Не в том тут дело, Каллидем, ты мне скажи,Пришельца молодого нет ли здесь у вас,По имени Харикла, благородного?Но тот, влюбившись в девущку прелестную,Ее красой увлекшись несравненною,Во гневе на Харикла и вопрос о немПривел Дросиллу в мрачное отчаянье,Сказав, что о таком он и не слыхивал,Да и не знает, существует ли Харикл.— Зачем же не пронзишь ты, Каллидем, меняКинжалом на смерть? Что не бросишь в море ты?Зачем боишься стать моим убийцею? —Она со стоном и в слезах воскликнула.— О, как мне горьки эти все слова твои,Какой тоскою ты наполнил сердце мне!— Коль потеряла ты Харикла, девушка,Не огорчайся, не тоскуй, приди в себя, —Дросилле так на это Каллидем сказал, —И, право, лучше жить, чем умирать тебе.Красивей, чем Харикл, здесь много юношей,Которых беззаветно любят девушки.Вот так он и сказал ей, ну а девушкаДросилла, усмехнувшись, так ответила(Ведь часто даже горем удрученные,Бывает, усмехнутся неожиданно,Своим слезам, как будто, в утешение):— Как можешь, Каллидем ты, Ксенократа сын,Подумать, что в деревне вашей юношиКрасивее рожденных в нашем городе?Но у меня сегодня голова болит,И я не в силах, Каллидем, болтать с тобой.

И тут с улыбкой ласковой МариллидаСказала: «Право, чудеса, друзья мои!Ведь я — старуха, и уже на склоне лет,И радостью и горем умудренная,Такой любви, как ваша, знать не знала яИ не встречала столь прекрасной я четы,Которая от самой ранней юностиПретерпевала непрерывно бедствия.И эта дева, Зевс, досель невиннаяИ непрестанно в рабство попадавшая,Насилья все же избежала дикого.А он и под мечами страшных варваров,Траве подобно летней под косой жнецов,В живых остался, и опять он с девушкой,С какою и не чаял больше встретиться.По воле бога, говоришь ты? Правильно,Умно, Дросилла. Каллидема побоку:Кто съединенных богом разлучить бы смел? —Сказала так старушка и, накрыв на стол,— Сегодня, гости, всех я вас на радостяхПрошу со мною угоститься, — молвила, —И попляшу я с вами Диониса в честь,Любовников несчастных охранившего.И тут они с великим удовольствиемВсе вместе вкруговую стали пить вино.А уж старушка, с полным простодушиемСовсем развеселившись и подвыпивши,Не усидела за столом в конце концов:Отлично к исполненью подготовилась,В ту и другую руку полотенца взяв,И в пляс пустилась, словно одержимая.………………………………………— Молю богами, детки, вы послушайте:С тех пор, как Храм скончался, сын МариллидыПрекрасный (скоро минет восемь лет тому),Я не смеялась, да и не пускалась в пляс.Не осудите ж вы меня на радостях:С детьми забывшись, и старик забегает.— Ты в память сына, — отвечали гости ей, —Нас ублажила, милая Мариллида,Да и кормила и поила допьяна,А пляской уж своею заковыристойИ быстротой движенья ловких ног своихИ частыми своими выкрутасамиТы превзошла и пищу, и питье своеИ угощенья, истинно роскошные,И все вино в сосудах, полных доверху.Нет ничего тут, право, непристойного,И коль тебя старее втрое были б мы,С тобой повеселиться не боялись быПри таковой богов к нам щедрой милости.

Увы, Клеандр! Какой же демон мстительный,Злодейский демон, горе насылающий,На нас несчастных бурно так разгневался?Нам беды за бедами посылает он,Нагромождая .новые на старые.Судьба, зачем же? Где ж конец положишь ты?Когда и где мы перестанем слезы лить?Клеандр, о милый сверстник и помощник наш,Ты, рабство с нами претерпевший тяжкоеИ в плен попавший, и освобожденный друг!Зеленый колос, срезанный до времени,Уходишь ты, с последним издыханиемНе попрощавшись со своим родителем!Цветущий отпрыск дерева лесбосского,Расцвел и красовался ты на радость нам,Но понемногу, истомленный пламенем,Тебя пытавшим, ссохся и погиб вконец.Вчера был с нами, нынче же с другими ты;Вчера беседу вел ты, нынче глух и нем;Вчера твоею речью наслаждалась я,Удручена сегодня я безмолвием.Ужель несчастьям нашим и предела нет?Где от грядущих бед укрыться можем мы?

Византийская эпиграмма IX–XII вв .