Данте Алигьери - Божественная комедия

       Он назвал мне и указал рукой,

       Погубленные жаждой наслаждений.

70 Вняв имена прославленных молвой

      Воителей и жён из уст поэта,

      Я смутен стал, и дух затмился мой.

73 Я начал так: "Я бы хотел ответа

       От этих двух[48], которых вместе вьёт

       И так легко уносит буря эта".

76 И мне мой вождь: "Пусть ветер их пригнёт

       Поближе к нам; и пусть любовью молит

       Их оклик твой; они прервут полет".

79 Увидев, что их ветер к нам неволит:

       "О души скорби! — я воззвал. — Сюда!

        И отзовитесь, если Тот позволит[49]!"

82 Как голуби на сладкий зов гнезда,

       Поддержанные волею несущей,

       Раскинув крылья, мчатся без труда,

85Так и они, паря во мгле гнетущей,

      Покинули Дидоны скорбный рой

      На возглас мой, приветливо зовущий.

88 "О ласковый и благостный живой,

       Ты, посетивший в тьме неизречённой

       Нас, обагривших кровью мир земной;

91 Когда бы нам был другом царь вселенной,

       Мы бы молились, чтоб тебя он спас,

       Сочувственного к муке сокровенной.

94 И если к нам беседа есть у вас,

       Мы рады говорить и слушать сами,

       Пока безмолвен вихрь, как здесь сейчас.

97 Я родилась над теми берегами,

       Где волны, как усталого гонца,

       Встречают По с попутными реками[50]

100 Любовь сжигает нежные сердца,

        И он пленился телом несравнимым,

        Погубленным так страшно в час конца.

103 Любовь, любить велящая любимым,

        Меня к нему так властно привлекла,

        Что этот плен ты видишь нерушимым.

106 Любовь вдвоём на гибель нас вела;

        В Каúне[51] будет наших дней гаситель".

        Такая речь из уст у них текла.

109 Скорбящих теней сокрушённый зритель,

        Я голову в тоске склонил на грудь.

        «О чём ты думаешь?» — спросил учитель.

112 Я начал так: "О, знал ли кто-нибудь,

        Какая нега и мечта какая

        Их привела на этот горький путь!"

115 Потом, к умолкшим слово обращая,

        Сказал: "Франческа, жалобе твоей

        Я со слезами внемлю, сострадая.

118 Но расскажи: меж вздохов нежных дней,

        Что было вам любовною наукой,

        Раскрывшей слуху тайный зов страстей?"

121 И мне она: "Тот страждет высшей мýкой,

        Кто радостные помнит времена

        В несчастии; твой вождь тому порукой.

124 Но если знать до первого зерна

        Злосчастную любовь ты полон жажды,

        Слова и слезы расточу сполна.

127 В досужий час читали мы однажды

        О Ланчелоте сладостный рассказ[52];

        Одни мы были, был беспечен каждый.

130 Над книгой взоры встретились не раз,

        И мы бледнели с тайным содроганьем;

        Но дальше повесть победила нас.

133 Чуть мы прочли о том, как он лобзаньем

        Прильнул к улыбке дорогого рта,

        Тот, с кем навек я скована терзаньем,

136 Поцеловал, дрожа, мои уста.

        И книга стала нашим Галеотом[53]!

        Никто из нас не дочитал листа".

139 Дух говорил, томимый страшным гнётом,

        Другой рыдал, и мука их сердец

        Моё чело покрыла смертным пóтом;

142 И я упал, как падает мертвец.

ПЕСНЬ ШЕСТАЯ

1 Едва ко мне вернулся ясный разум,

      Который был не в силах устоять

     Пред горестным виденьем и рассказом, —

4 Уже средь новых пыток я опять,

      Средь новых жертв, куда ни обратиться,

     Куда ни посмотреть, куда ни стать.

7 Я в третьем круге, там, где, дождь струится,

      Проклятый, вечный, грузный, ледяной;

      Всегда такой же, он всё так же длится.

10 Тяжёлый град, и снег, и мокрый гной

       Пронизывают воздух непроглядный;

       Земля смердит под жидкой пеленой.

13 Трехзевый Цербер[54], хищный и громадный,

       Собачьим лаем лает на народ,

       Который вязнет в этой топи смрадной.

16 Его глаза багровы, вздут живот,

       Жир в чёрной бороде, когтисты руки;

       Он мучит души, кожу с мясом рвёт.

19 А те под ливнем воют, словно суки;

      Прикрыть стараясь верхним нижний бок,

      Ворочаются в исступленье муки.

22 Завидя нас, разинул рты, как мог,

       Червь гнусный, Цербер, и спокойной части

       В нём не было от головы до ног.

25 Мой вождь нагнулся, простирая пясти,

      И, взяв земли два полных кулака,

      Метнул её в прожорливые пасти.

28 Как пёс, который с лаем ждал куска,

       Смолкает, в кость вгрызаясь с жадной силой,

       И занят только тем, что жрёт пока, —

31 Так смолк и демон Цербер грязнорылый,

       Чей лай настолько душам омерзел,

       Что глухота казалась бы им милой.

34 Меж призраков, которыми владел

       Тяжёлый дождь, мы шли вперёд, ступая

       По пустоте, имевшей облик тел.

37 Лежала плоско их гряда густая,

       И лишь один, чуть нас заметил он,

       Привстал и сел, глаза на нас вздымая.

40 "О ты, который в этот Ад сведён, —

       Сказал он, — ты меня, наверно, знаешь;

       Ты был уже, когда я выбыл вон".

43 И я: "Ты вид столь жалостный являешь,

       Что кажешься чужим в глазах моих

       И вряд ли мне кого напоминаешь.

46 Скажи мне, кто ты, жертва этих злых

       И скорбных мест и казни ежечасной,

       Не горше, но противней всех других".

49 И он: "Твой город[55], зависти ужасной

       Столь полный, что уже трещит квашня,

       Был и моим когда-то в жизни ясной.

52 Прозвали Чакко[56] граждане меня.

       За то, что я обжорству предавался,

       Я истлеваю, под дождём стеня.

55 И, бедная душа, я оказался

       Не одинок: их всех карают тут

       За тот же грех". Его рассказ прервался.

58 Я молвил: "Чакко, слезы грудь мне жмут

       Тоской о бедствии твоём загробном.

       Но я прошу: скажи, к чему придут

61 Враждующие в городе усобном;

       И кто в нём праведен; и чем раздор

       Зажжён в народе этом многозлобном?"

64 И он ответил: "После долгих ссор

       Прольётся кровь и власть лесным доставит,

       А их врагам — изгнанье и позор.

67 Когда же солнце трижды лик свой явит,

       Они падут, а тем поможет встать

       Рука того, кто в наши дни лукавит.

70 Они придавят их и будут знать,

       Что вновь чело на долгий срок подъемлют,

       Судив сражённым плакать и роптать[57].

73 Есть двое праведных, но им не внемлют[58].

       Гордыня, зависть, алчность — вот в сердцах

       Три жгучих искры, что вовек не дремлют".

76 Он смолк на этих горестных словах.

       И я ему: "Из бездны злополучий

       Вручи мне дар и будь щедрей в речах.

79 Теггьяйо, Фарината, дух могучий,

       Все те, чей разум правдой был богат,

       Арриго, Моска или Рустикуччи, —

82 Где все они, я их увидеть рад;

       Мне сердце жжёт узнать судьбу славнейших: