Джеффри Чосер - Кентерберийские рассказы
Как может согрешить с женою муж,
Себя своим ножом порезать? Чушь!
Супруги мы, играть нам нет запрета».
Так пропыхтев до самого рассвета,
Хлебнул кларета он и, на кровать
Усевшись, стал супругу целовать
И громко петь с гримасою влюбленной,
Казалось, жеребец разгоряченный
Сидел в нем рядом с глупою сорокой,
Болтающей без отдыха и срока.
Все громче пел он, хрипло голося,
А шея ходуном ходила вся.
Бог ведает, что ощущала Мая,
Его в одной сорочке созерцая
И в колпаке ночном. Я убежден,
Что ей не по душе пришелся он.
В конце концов он заявил: «Игра
Меня сморила, отдохнуть пора»,—
И, вмиг заснув, до десяти проспал,
Потом, при свете дня, с постели встал.
А что касается прелестной Маи,
Она, обычай женский соблюдая,
Из горницы своей четыре дня
Не выходила вон, покой храня.
Нужны в любой работе перерывы:
Сменяя труд и отдых, твари живы —
Все: люди, скот и даже рыбы, птицы.
Пора мне к Дамиану возвратиться.
Который страждет, мукой обуян.
Я так ему скажу: «О Дамиан,
Ужели ты надеешься, несчастный,
Что сможешь госпоже своей прекрасной
Поведать скорбь души? Сомненья нет,
Что отповедь получишь ты в ответ.
Еще предаст она тебя, пожалуй,
Бог помоги тебе, мой бедный малый!»
Горит в огне Венеры Дамиан
И смерти жаждет, исходя от ран.
Ему нашептывает злой недуг
Любой ценой отделаться от мук.
Достав бумагу и перо, он пишет
Письмо, что к милой Мае страстью дышит,
И стихотворной жалобой своей
О пытках сердца сообщает ей.
В шелк обернув письмо, его хранит
За пазухою он, тоской убит.
Со свадьбы Маи на небе луна,
Пройдя десятую ступень Овна,
Успела соскользнуть в созвездье Рака,
А Мая, верная законам брака,
Пережидала в горнице своей.
Чтоб меньше трех не миновало дней
До возвращения ее к супругу;
Светило дня четвертый раз по кругу
Свой путь свершило, и в полдневный час,
Когда обедня отошла как раз,
Сидела в зале рядом с мужем Мая,
Красою дня весеннего сияя.
Вдруг Януарий, вспомнив невзначай
О Дамиане, молвил: «Что-то, чай,
С ним приключилось, боже милосердный!
Куда девался он, мой паж усердный!
Не захворал ли часом Дамиан?»
Ему ответ единогласный дан
Пажами был, что Дамиан хворает
И лишь болезнь ему прийти мешает;
Он был бы тут, когда бы был здоров.
«Да, это правда, Дамиан таков,—
Заметил Януарий, — я безмерно
Тужил бы, если б умер этот верный
Служитель мой. Он сдержанней, умней
Всех сверстников своих среди пажей,
Притом он так отважен и прилежен,
Что путь ему к успехам неизбежен.
Как только мы окончим наш обед,
Жена проведает его, я вслед
За ней приду, — помочь больному надо».
За это обещание наградой
Достойной Януарию была
Всеобщая горячая хвала:
Забота о больном слуге прекрасна.
«Жена! — воскликнул Януарий властно.—
Когда обед окончится, тотчас
Вы с дамами, покинув в зале нас,
К милейшему отправьтесь Дамиану
Его утешить. Я, как только встану
От сна послеобеденного, тоже
К нему зайду. Спешите, вас на ложе
Я буду ждать через часок-другой.
Вернувшись, лягте рядышком со мной».
Сказавши это, сквайра он призвал,
Которому подведомствен был зал,
И сделал разные распоряженья.
А Мая с дамами без промедленья
Пажа больного навестить пошла
И, у постели севши, завела
Беседу с ним, развлечь его стремясь.
Тут Дамиан поняв, что пробил час,
Свое письмо вложил ей тайно в руку,
В котором страсть свою излил и муку,
При этом он не произнес ни слова,
А лишь вздохнул; потом, вздохнувши снова,
Ей тихим голосом шепнул: «Мерси!
Но я погиб, коль, боже упаси,
Не захотите вы хранить молчанье».
Что ж Мая? Спрятав на груди посланье,
К себе домой отправилась она.
Там Януарий, в предвкушенье сна,
Сидел спокойно на краю кровати.
Свою супругу тысячью объятий
Намучивши, он лег и захрапел,
А Мая вышла, словно бы для дел,
Которых, несмотря на все желанье,
Не избежишь, и, прочитав посланье,
Его разорвала в клочки. Затем
Их бросила — куда, понятно всем.
Как на душе теперь у Маи милой,
Когда с ней рядом муж храпит постылый?
Вдруг кашлем прерван мужа сладкий сон.
Глаза продравши, Маю просит он
Все снять с себя. «С тобой вкусить утеху
Желаю, молвит, платье мне помеха».
Что было делать ей? Лишь покориться.
Но тут остановлюсь, — ханжам сердиться
Дать повод не хочу, молчу о том,
Чем были заняты они потом,—
И в рай ли, в пекло ли попала Мая,
Вечерний звон их поднял… Я не знаю,
Судьба ль тому виной была, иль случай
Природы ли воздействие могучей,
Иль, может быть, стечение светил,
Особенных исполненное сил,
В чьей власти нежный пол сводить с ума
При помощи любовного письма
(Ведь все на свете свой имеет срок),
Лишь бог нам это разъяснить бы мог,
Которому открыты все причины,—
Мне в эти нечего влезать глубины,—
Но верно то, что в этот день покоя
Лишилась Мая, жалостью такою
Проникшись к Дамиану, что о нем
Забыть была не в силах и о том
Мечтала лишь, чтоб излечить больного.
«Пускай меня осудят все сурово,—
Так думала она, — мне дела нет!
Ах, он дороже мне, чем солнца свет,
Его люблю, хотя б он нищим был».
Вовек всесилен состраданья пыл
Над благородным сердцем. Надо честно,
Однако же, признать, что повсеместно
Есть женщины, — их встретишь каждый день, —
Чья грудь таит не сердце, а кремень.
Они погибнуть дали б Дамиану,
Ему елея не пролив на рану,
И этим бы на весь гордились свет,
Себя убийцами не сознавая, нет.
Больному Дамиану сострадая,
Письмо наутро написала Мая,
В котором изложила, не таясь,
Свои все чувства, про свиданья час
И место не сказавши ни полслова;
Ему отдаться, мол, всегда готова.
И вскоре, улучивши миг желанный,
Она пошла проведать Дамиана
И под подушку сунула ему
Свое письмо. Не видно никому
Потом больному руку крепко сжала,
Поправиться скорее пожелала
И поспешила прочь уйти тотчас,—
За ней супруг ее прислал как раз.
Наутро встал с постели Дамиан,
Вдруг исцеленный от сердечных ран,
И быстро нарядился в пух и прах,
Чтоб отличиться в Маиных глазах.
Явившись к Януарию, поклон
Смиреннейший ему отвесил он
И всем улыбки расточал так мило
(Учтивость хитрая — большая сила!),
Что молодого всяк хвалил пажа
И милостью дарила госпожа.
Теперь от Дамиана перейду
К той повести, которую веду.
Высказывают некоторые мненье,
Что содержанье счастья — наслажденье,
И впрямь, старался Януарий мой
Наладить так своей всей жизни строй,
Чтоб полон был услады каждый миг:
По-королевски этот жил старик.
Все в доме было так заведено,
Чтоб наслажденье доставлять одно.
К усладам, коими он был богат,
Причислить надобно роскошный сад
С оградой каменной. Я б так сказал:
Тот, кто «Роман о Розе» написал,
Такой красы не описал бы. Слаб
Тут оказался бы и сам Приап,
Хоть божеством садов его зовут,
Так был роскошен сад и дивен пруд,
Над чьей водою лавр стоял, склонен.
Нередко Прозерпина и Плутон,
Толпою легких фей окружены,
Плясали на краю его волны
И чудно пели, люди говорят.
Наш рыцарь Януарий этот сад
Облюбовал как место развлеченья,
И строго было всем без исключенья
Запрещено туда ходить; лишь он
Ключом, который был посеребрен,
В него калитку открывал порою.
Когда себя в долгу перед женою
Он чувствовал, тогда они одни
Там в летние прогуливались дни.
И доводил он до желанной цели
То, что доделать не успел в постели.
Так дни за днями весело текли,
Но кратко длятся радости земли
Для всех живущих под луною тварей,—
Узнал об этом скоро Януарий.
Непостоянный рок! Ты наделен
Не меньшей лживостью, чем скорпион:
Чаруешь нас блестящей головой,
Меж тем как жало хвост готовит твой.
Утеха плотская, коварный яд,
Чудовище, чей так приветлив взгляд,
А помыслы полны такою скверной!
