Мигель де Сервантес - Странствия Персилеса и Сихизмунды
Эти речи и этот переполох наложили печать на уста Фелисьяны и одновременно переполошили паломников, а равно и всех остальных молящихся, и все же молящиеся не смогли помешать отцу и брату Фелисьяны вывести ее из храма на улицу, а на улице в одну минуту собрались чуть ли не все жители городка, равно как и представители власти, которым все же удалось отнять власть над Фелисьяной у ее отца и брата, державших себя с нею не как близкие родственники, а как ее палачи.
Смятение все еще длилось: отец требовал, чтобы ему отдали дочь, брат требовал, чтобы ему отдали сестру, власти впредь до выяснения всех обстоятельств отказывались ее выдать, но тут с площади на улицу выехали шесть всадников, из коих двое всем здесь были знакомы: весь народ сейчас узнал дона Франсиско Писарро и дона Хуана де Орельяна; они же, привлеченные шумом, вместе с каким-то еще кавальеро, лицо которого было закрыто черной тафтой, спросили, из-за чего такой крик. Им ответили, что, как видно, только из-за того, что власти вступились за странницу, которую хотят убить двое мужчин, — должно полагать, брат ее и отец. Дон Франсиско Писарро и дон Хуан де Орельяна продолжали слушать, о чем говорят, как вдруг кавальеро в маске спрыгнул с коня, выхватил шпагу, сорвал с лица маску и, мгновенно очутившись рядом с Фелисьяной, громким голосом заговорил:
— Вы с меня, сеньоры, с меня взыскивайте за грех Фелисьяны, если только выйти замуж против воли родных — это такой великий грех, за который должно убивать! Фелисьяна — моя супруга, а я, как видите, Росаньо, и не такого уж я низкого звания, чтобы мне нельзя было отдать по добровольному соглашению то, что я сумел взять хитростью. Я человек благородного происхождения, и это может быть установлено свидетельскими показаниями; знатность моя сочетается с состоятельностью, а потому напрасно Луис Антоньо ради вашей прихоти отнимает у меня супругу, которая мне досталась по счастливому стечению обстоятельств. Если же вам обидно, что я с вами породнился, у вас не спросясь, то уж за это вы меня простите — всемогущие силы любви помрачают и более ясные умы, вы же оказали явное предпочтение Луису Антоньо, вот почему я и не соблюл должных приличий, за что вторично прошу у вас прощения.
Во все продолжение речи Росаньо Фелисьяна, дрожащая, испуганная, подавленная и все же прекрасная, держалась за его пояс и прижималась к его плечу. Прежде чем отец и брат ее успели что-нибудь ответить, дон Франсиско Писарро заключил в свои объятия отца, а дон Хуан де Орельяна — брата, ибо то были их близкие друзья. Дон Франсиско сказал отцу:
— Где же ваше благоразумие, сеньор дон Педро Те-норьо? Зачем вы действуете во вред себе? Ведь в подобного рода проступках заложено их оправдание. Ну, чем Росаньо не пара Фелисьяне? И что останется в жизни у Фелисьяны, если у нее отнять Росаньо?
Почти то же самое сказал дон Хуан де Орельяна брату Фелисьяны, прибавив только вот что:
— Сеньор дон Санчо! Порывы гнева добром не кончаются. Гнев — это буря душевная; обуреваемая же страстью душа редко когда достигает цели. Сестра ваша сумела выбрать себе хорошего мужа. За несоблюдение же церемоний и неисполнение обязанностей мстить не должно, иначе обрушится и обвалится здание вашего спокойствия. Послушайте, сеньор дон Санчо: у меня в доме ребенок, ваш племянник, и отречься от него вам не удастся: это было бы равносильно тому, что вы отреклись бы от самого себя, — так он на вас похож.
Вместо ответа дону Франсиско отец Фелисьяны приблизился к своему сыну дону Санчо и взял у него кинжал, затем подошел к Росаньо и обнял его, а Росаньо припал к ногам того, кого он уже признал своим тестем. В ту же минуту опустилась перед отцом на колени и Фелисьяна, и снова у нее потекли слезы, из груди вырвались вздохи, перед глазами все поплыло. Присутствовавшие возликовали. Отец прослыл в народе рассудительным, сын прослыл в народе рассудительным, друзья их — находчивыми и красноречивыми. Коррехидор пригласил виновников происшествия к себе; настоятель святой обители наиобильнейшую предложил им трапезу; паломники приложились ко всем многочисленным, чтимым и богато убранным святыням монастыря, исповедались в грехах своих, причастились святых таин, и за это время — всего они пробыли здесь три дня — дон Франсиско успел послать за ребенком, тем самым ребенком, которого принесла к нему крестьянка и которого Росаньо отдал ночью Периандру вместе с цепочкой, и ребенок оказался так мил, что дедушка, позабыв все обиды, при виде его воскликнул:
— Дай бог здоровья твоим родителям!
С этими словами он взял ребенка на руки, омочил ему личико слезами умиления, а затем осушил их своими поцелуями и отер ему личико своими сединами.
Ауристела попросила Фелисьяну переписать ей то песнопение, которое она пела перед священным образом; Фелисьяна же сказала, что она спела только четыре строфы, а всего их двенадцать, и все двенадцать нужно-де знать наизусть, и она переписала для Ауристелы это стихотворение. Вот оно:
В те дни, когда еще не породилКрылатых духов разум довременный,И не пришел в движенье хор светил,Круговорот свершая неизменный,И золотым лучом не озарилЛик солнца изначальный мрак вселенной,Уже соорудил себе творецСверкающий заоблачный дворец.
Заложено смиренье в основаньеЧертога, что воздвигнул царь царей,И тем несокрушимее все зданье,Чем это чувство глубже и полней.Постройке нет предела и скончанья,Луна песчинкой кажется пред ней,Она прочней и выше тверди горней,Морей, и суши, и небес просторней.
На веру опирается она,И стены ей надежда заменяет;Цементом милосердья скреплена,Она, как бог, старения не знает;Ей никакая стража не нужна —Ее от зла воздержность охраняет,А сила, справедливость, мудрость — сутьВрата, к ней открывающие путь.
Вокруг нерукотворного строеньяЛепечут родники живой воды,И, осеняя их своею тенью,Шумят вечнозеленые сады,Где для души, взалкавшей исцеленья,Взрастают чудотворные плоды,Где служат ей источником прохладыПальм, кипарисов, кедров мириады.
Там ввысь могучий ствол платан вознес,Благоухает киннамон душистый,И белизна иерихонских роз,Как риза херувимская, лучиста;Там не опасны зной или мороз;Туда не прокрадется дух нечистый,Слепителен и славен сей чертог,Который нам с небес являет бог.
А на земле небесному чертогуПодобьем служит Соломонов храм,Где совершенство, свойственное богу,Наглядно предстает людским очам,Откуда, — чуть мы подойдем к порогу, —Свет благодати брызжет в сердце нам.К тому же нас по милости господнейМария, как звезда, ведет сегодня.
Едва в ней искра божья занялась,Едва ее достигла весть благая,Как выше гордых тронов вознесласьВ своем смиренье девушка простая;Как с нею вера в душу к нам влилась,Гнет первородного греха смягчая;Как в ней все обитатели землиСвою Эсфирь навеки обрели.
О господа возлюбленное чадо,Кого на радость людям создал он;Кем змий, надменный повелитель ада,Низвержен, сокрушен и посрамлен;Предстательница наша и ограда,Тобой наш род от гибели спасен,Собой ты благость олицетворилаИ бога с человеком примирила.
В тебе соединились добротаИ мощь, от века бывшие в раздоре.О мать того, кем будет испитаЗа наши вины чаша мук и горя,Ты, как заря, предтеча дня, чиста!Смирительница бурь в житейском море,Ты — слава тех, кто праведен и свят,Надежда тех, пред кем зияет ад!
О голубица неземного храма,С кем разделил надзвездный трон господь,Над кем не тяготеет грех Адама,В чьем чреве Слово претворилось в плоть,Ты — длань того, кто чадо АвраамаОтцу родному не дал заколоть,Затем чтоб агнца для закланья нынеМы обрели в твоем сладчайшем сыне.
Взрасти же тот благословенный плод,Которого вкусить желает страстноНаш род греховный, ибо он живетВ кромешной тьме судьбы своей злосчастной,Но знает, что и для него придетДень искупленья, светлый и прекрасный,Когда дитя, рожденное тобой,С плеч наших снимет груз вины былой.
О ты, к кому посланец златокрылыйИз рая светозарного слетел,Кого творец устами ГавриилаНаречь своей супругой захотел,В кого вошла божественная сила!Да славится вовеки твой удел,И пусть венцом нетленным озаритсяТвое чело, небесная царица!
Эти самые стихи и начала тогда петь Фелисьяна, а потом она их переписала, Ауристела же не столько их поняла, сколько угадала чутьем их красоту.
Итак, враждовавшие помирились. Фелисьяна, ее муж, отец и брат отправились к себе и попросили было дона Франсиско Писарро и дона Хуана де Орельяна доставить им ребенка, но Фелисьяна, для которой не было ничего несноснее ожидания, решилась все же взять его с собой и этим своим решением обрадовала всех своих родных.
