Новые забавы и веселые разговоры - Маргарита Наваррская
Для добывания упомянутого чудодейственного камня Соломон оставил им письменное руководство, которое не уступало в точности и ясности такой науке, как грамматика, и многие люди начали было уже постигать его, ибо черти, находясь в заключении, не затемняли их мозгов. Когда же их выпустили на свободу, они, обозленные на Соломона за его проделку, начали с того, что забрались к философам в очаги и разнесли их вдребезги. Они постарались также стереть, исцарапать, порвать и подделать все найденные книги, в которых излагалась эта наука, отчего она сделалась столь темной и трудной, что люди совсем перестали ее понимать. Черти охотно уничтожили бы их книги совсем, если бы им это позволил бог. Вырвавшись на свободу, они стали мешать ученым работать. Когда какой-нибудь ученый наталкивался на дорогу, ведущую к цели, и начинал уже постигать всю премудрость, следивший за ним бесенок вдруг разбивал аламбик, наполненный драгоценным веществом, и в один миг уничтожал все, над чем бедный философ трудился десять, двенадцать лет, и ему приходилось начинать все снова. И вели себя так не свиньи, а черти, которые хуже свиней.[151] Вот почему в настоящее время алхимикам так редко удается добиться каких-нибудь полезных результатов. Но это не значит, что их наука потеряла ту истинность, которой она обладала в прежние времена. Причина их неудач — ненависть чертей к этому дару божию. Но так как нет ничего невозможного, в том, что в один прекрасный день какому-нибудь философу посчастливится сделать то же, что сделал Соломон, и если случайно это произойдет в наше время, то я буду просить его, обратив внимание на все изложенное, чтобы он не забыл заговорить, заклясть, изгнать, предать анафеме, проклясть, заколдовать, погубить, истребить, развеять в прах и уничтожить всех этих злых, гадких бесов, врагов творений божьих и добра, которые приносят такой вред бедным алхимикам и всем остальным людям, а значит, и женщинам. И действительно, не кто иной, как бесы, внушают женщинам неприступность, упрямство и всякие фантазии; не кто иной, как бесы, влезают в головы старух, позабытых смертью, и делают их сущими дьяволицами. Отсюда про дурных женщин и пошла поговорка, что у них — черт в голове.
Новелла XIV
Об адвокате, который говорил со своей служанкой по-латыни, и о писце, его переводчике
Лет двадцать пять, а может быть, и сорок тому назад в городе Ле Мане жил один адвокат по имени Ларош Томас. Он был одним из самых видных людей в Ле Мане, который в то время так славился своими учеными, что в него приходили за советами даже из Анжерского университета. Господин Ларош любил повеселиться, но умел согласовать свои увеселения с серьезными занятиями. Он устраивал в своем доме пирушки и, будучи навеселе, довольно часто говорил по-французски на латинский лад и по-латыни на французский и увлекался этим до того, что говорил наполовину по-латыни со своим слугой, а также и со служанкой, которую он звал Педиссекой.[152] Служанка не понимала его, но боялась просить у него пояснений, ибо в подобных случаях Ларош Томас кричал на нее: «Жирная аркадская пекора![153] Неужели ты еще не научилась меня понимать?» У бедной служанки при таком окрике отнимались от испуга все четыре ноги, ибо она думала, что ее ругают самыми поносными словами, какие только существуют на человеческом языке. Да и действительно, он употреблял иногда такие словечки, что куры слетали с насеста. Но со временем она нашла из своего затруднения выход, а именно, сдружилась с одним из его писцов, и тот, в случае надобности, вбивал ей в голову снизу, как нужно понимать хозяина. Таким образом, когда хозяин говорил ей какое-нибудь непонятное слово, она могла обращаться за разъяснением уже к своему переводчику.
Однажды у Лароша Томаса был подан на ужин пирог из дичи. Скушав от него с гостями два-три ломтика, он сказал служанке, убиравшей со стола.
— Педиссека, сервай эту фарциму из ферины, чтобы ее не сфамулировали.[154]
Служанка с грехом пополам догадалась, что он говорит ей о пироге, ибо она когда-то слышала от него слово «фарцима», но она совсем не понимала, что должно означать дошедшее до ее слуха слово «сфамулировать». Она взяла пирог и, сделав вид, что все поняла, ответила:
— Слушаю, сударь.
Когда гости разошлись, она пошла к своему писцу и спросила, что значит «сфамулировать». Писец, случайно оказавшийся поблизости, поступил с ней, к несчастью, на этот раз не вполне честно.
— Милая моя, — сказал он, — хозяин велел тебе угостить этим пирогом писцов, а что останется — приберечь.
Служанка ему поверила, ибо еще не было случая, чтобы его объяснения имели для нее дурные последствия. Она отнесла этот пирог писцам, а те, разумеется, не пощадили его как за первым столом, и вырезали из него, что получше.
На другой день Томас Ларош, полагая, что его пирог цел, пригласил на него самых важных чинов Ле Манской палаты (называвшейся в то время еще просто судебной залой). Гости пришли и уселись за стол. Когда подали пирог, то все убедились, что он уже побывал в хороших руках. Трудно сказать, кому больше досталось — Педиссеке ли от хозяина за то, что она «сфамулировала» эту «фарциму», хозяину ли от насмешек гостей за то, что он, поручая служанке на хранение лакомый пирог, говорил по-латыни, или, наконец, писцу от служанки за надувательство. Но писцу, по-видимому, досталось больше всех, ибо она не один день и не одну ночь посылала его к нечистому и клялась всеми святыми, что больше он от нее ничего не получит. Но убедившись, что ей без него не обойтись, она волей-неволей должна была пойти с ним на мировую. В воскресенье утром, когда весь народ ушел к обедне, они, оставшись дома вдвоем, закусили остатками от четверга и настроили
