Матео Алеман - Гусман де Альфараче. Часть первая
Наступило воскресенье. Я разоделся на славу и с важным видом отправился в собор послушать мессу, хотя меня, пожалуй, больше влекло туда желание покрасоваться. Я прошелся по храму три-четыре раза, заглянул в боковые приделы, где было много народу, и затем стал меж двух хоров, среди нарядных дам и мужчин. Я воображал себя «петушиным королем»[153] и самым блестящим кавалером; как жеманный пастушок, я выставлял напоказ все свои уборы и готов был похвастать даже подвязками.
Шея у меня вытянулась, стан выгнулся колесом, ноги напряглись — петух, да и только! Я так кривлялся и гримасничал, что все обратили на меня внимание, потешаясь над моей глупостью. Но хотя вокруг смеялись, я этим не смущался, не понимая, что смеются надо мной. Напротив, мне казалось, что люди восхищаются моим изяществом и бравым видом.
Что до мужчин, то о них больше нечего тебе рассказать, но с дамами у меня произошло забавное приключение, в котором мне, дураку, поделом досталось. А именно: в соборе были две дамы, и одна из них, уроженка этого города, на редкость красивая особа, обратила свои взоры на меня, или, вернее, на мои деньги, полагая, что у такого щеголя их должно быть немало. Но тогда я этого не заметил, как не заметил, впрочем, и самой дамы, ибо клюнул на прелести другой красотки и начал глупо подмигивать ей, а она исподтишка посмеивалась.
Мне показалось, что успех полный и дело мое на мази. Дальше — больше: я как дурак строю рожи, а дама коварно улыбается. Затем она вышла из собора и не спеша направилась домой, я — за ней. По дороге я наговорил красотке всяких глупых любезностей, но она, точно каменная статуя, не отвечала ни слова и даже виду не подавала, что слышит, хотя время от времени оборачивалась и взглядывала на меня, а я пылал как на костре.
Так мы дошли до ее дома близ галереи церкви святого Киприана. Входя, дама, как мне показалось, сделала реверанс и кивнула, причем лицо у нее было веселое, а глаза искрились смехом.
Расставшись с красавицей, я той же улицей направился в гостиницу. Не прошел я и нескольких шагов, как увидел на углу служанку, закутанную в плащ до самых глаз. Девушка эта, видно, шла следом за мной из собора и теперь, высунув из-под плаща два пальчика и кивнув головой, поманила меня. Я подошел узнать, чего она хочет. Девушка завела со мной длинный разговор и сообщила, что служит у некоей замужней и весьма знатной сеньоры, которая ждет от меня признательности не только за ее благосклонность ко мне, но и ради высокого сана и влиятельного рода. Затем она попросила указать, где я живу, так как ее госпожа намерена, мол, прийти побеседовать со мной об одном деле.
Я слушал ее, чуть не лопаясь от тщеславия; мне уже чудилось, что все дамы Толедо сохнут по мне, и я не променял бы своих побед на славнейшие подвиги Александра Великого. Важным тоном я поблагодарил за обещанную милость и заверил, что, ежели даме будет угодно выполнить свое обещание, почту это за великую честь. Беседуя, мы подошли к гостинице; девушка постаралась запомнить ее, мы распрощались, и я пошел подкрепиться, так как наступил час обеда.
Я не знал, кто была та сеньора, о которой говорила девушка, и никогда ее не видел, а потому ожидал ее прихода с гораздо меньшим нетерпением, чем свидания с той, первой дамой. В гостинице мне не сиделось, и, пообедав, я пошел на улицу, где жила моя знакомая. Вдосталь покружив вокруг ее дома, словно кляча вокруг нории[154], я наконец увидел, что дама выглянула в окно как бы украдкой. Мы обменялись несколькими словами, и она пригласила меня прийти вечером отужинать с ней. Я приказал своему пажу купить и отнести к ней на дом откормленного на молоке каплуна, двух куропаток, запеченного в тесте кролика, вина святого Мартина[155], самого лучшего хлеба, фруктов и сластей на десерт.
Когда стемнело, я решил, что пора, и отправился к даме, как было условлено. Она встретила меня с великим почетом. Было самое время ужинать. Я попросил красавицу распорядиться, чтобы накрыли на стол, но она все тараторила и шутила, а с ужином не торопилась. Наговорила мне с три короба, уверяя, что она девица из благородной семьи и живет с братом, человеком сварливым и беспутным, который приходит домой только обедать и ужинать, а остальное время дня и ночи играет в карты и слоняется по городу.
Беседуем мы с ней, и вот, извольте, раздается громкий стук в дверь.
— О боже! — воскликнула дама. — Я погибла!
Она с виду сильно встревожилась, изобразив на лице такое волнение, что обманула бы и человека похитрей меня.
Этой сеньоре было заранее известно, чем кончится ее затея и как все будет разыграно, но она прикинулась, будто не знает, как быть. Вдруг ей будто бы пришла на ум счастливая мысль, и она приказала мне залезть в большую кадку, стоявшую у входа в патио. Воды в кадке, правда, не было, но на дне оставался слой жидкой грязи и стенки были тоже грязные.
Я исполнил желание дамы, она прикрыла меня крышкой и вернулась в комнату, куда тем временем вошел ее брат. Почувствовав запах дыма, он сказал:
— Видно, ты, сестра, с ума спятила! Начадила так, что дышать нечем. Хочешь выкурить меня из дому, что ли? Ну-ка подавай, что настряпала на ужин, не зря ведь надымила!
Он вошел в кухню и, увидев наши роскошные припасы, выбежал с криком:
— Это что еще за новости? Свадьбу, что ли, собралась справлять, да чью? Свою или мою? Откуда в нашем доме этакие яства? Что за пир ты затеяла, для каких гостей? Вот и надейся на вашу сестру! Так-то бережешь ты честь наших родителей и несчастного своего брата! Говори всю правду, не то быть здесь беде этой ночью!
Она оправдывалась, но я, сидя в прикрытой кадке и дрожа от страха, ничего не мог разобрать, — только слышал, что брат кричит на нее и, будто гневаясь, велит подавать на стол. Когда они поужинали, он самолично спустился вниз со свечой, осмотрел весь дом и запер входную дверь на засов. Затем оба ушли в комнаты и остались там, а я — в кадке.
Все это время я провел в тревоге и в благочестивых упражнениях — прочитал все молитвы, какие знал, прося бога наслать на этого изверга слепоту, чтобы он не нашел меня. Когда же опасность миновала, я сдвинул крышку и потихоньку высунул голову, прислушиваясь, не идет ли моя дама, чтобы подать мне знак кашлем или хоть плевком. Стоило пробежать кошке, и мне уже мерещилось, что пришла моя сеньора, однако она не спешила мне на выручку. В доме воцарилась тишина, и я вылез из чрева кадки, как некогда Иона из чрева кита[156], отнюдь не блистая чистотой.
К счастью, предвидя неприятности, нередко выпадающие в подобных похождениях на долю юнцов, я приберегал свой роскошный наряд для дневных прогулок, а по вечерам надевал старый, купленный раньше; поэтому состояние моего костюма не слишком меня огорчило. Я побродил по дому, подкрался к спальне и принялся царапать пальцем по двери и по полу в надежде, что дама услышит. Но не шепчи глухому, не моргай слепому!
Так за всю ночь я ни на минуту не сомкнул глаз. На рассвете, обозленный, голодный, иззябший, я отворил дверь на улицу и, оставив ее раскрытой настежь, выбежал из этого дома как сумасшедший. Ругаясь на чем свет стоит, я опрометью пустился бежать по улицам и клялся, что ноги моей здесь больше не будет.
Удрученный неудачей, добрался я до здания ратуши, возле которого помещалась пирожная, уже открытая несмотря на ранний час. Там я досыта наелся самых дрянных пирожков мне под стать (их и называют «пикаро»), — потому, видно, они и пришлись мне по вкусу. Лишь после этого злость, меня душившая, опустилась вместе с пирожками из горла в желудок.
Гостиница, где я жил, находилась недалеко. На стук вышел дожидавшийся меня слуга. Я разделся и лег в постель.
Но досада все еще мучила меня и, лишая покоя, не давала уснуть. Я винил то себя, то даму, то злую свою судьбу. И пока я так терзался, прошло утро; вдруг, извольте радоваться, кто-то ко мне стучится. Это явилась девушка, которая накануне подозвала меня, а с ней ее госпожа. Дама уселась на стул у моего изголовья, а служанка на полу у двери.
Гостья стала подробно расспрашивать о моей жизни, кто я, зачем приехал и долго ли намерен пробыть у них в городе. А я что ни скажу, то совру. Думал я ее обмануть, да вышло так, что сам попал в западню. На все вопросы я отвечал бойко, да в главном-то маху дал: мне бы сказать, что я собираюсь прожить в Толедо несколько месяцев, а я возьми и скажи, что нахожусь здесь проездом.
Даме не хотелось терять сделанный ход, но по должности ей нельзя было затевать любовную интрижку так, с налету, и она ограничилась налетом на мой кошелек. Принялась она расставлять мне сети. Как бы ненароком она то и дело приоткрывала свою длинную накидку из итальянского шелка с тесьмою, чтобы я видел изящные золотые запястья и прочие дорогие украшения. Затем она достала из кармана коралловые четки и, притворяясь, будто забавляется ими, вдруг обнаружила, что исчез медальон, который, как она уверяла, был прикреплен к четкам.
