Никита Хониат - История
15. Вознамерившись выдать замуж дочь свою Ирину, прижитую им от двоюродной племянницы своей Феодоры, за Алексея, сына царя Мануила от Феодоры Комниной*, он составил лаконическую записку к священному собору и, чернилами подписав внизу свое имя, {333} предложил ее для прочтения и обсуждения в общем собрании. Сущность написанного состояла в том, можно ли допустить брачный союз, в котором представляется немного или даже не представляется ничего непристойного, но который между тем может повести за собой соглашение Востока с Западом и освобождение пленных и доставит множество других выгод государству. Эта коротенькая записка, как какой-нибудь большой ковш, или трезубец Нептуна, или даже как вполне созревшее яблоко раздора, произвела смущение между членами собора и разделение между сенаторами, которые должны были судить об этом, или, вернее сказать, вооружила их друг против друга и разделила на противные стороны. Из них большая часть, подкупленные деньгами и преклоненные обещаниями повышения в почестях, одобряли — чего никак не следовало бы — этот брак как не запрещенный законами. Наглейшие же из судей, люди, привыкшие извлекать для себя пользу из подачи своих голосов и нищенствующие по знатным домам, равно как сребролюбцы и святопродавцы из членов собора, утверждали, что нет даже родства между лицами, о бракосочетании которых идет дело, потому что оба они были плодом незаконных связей, а такого рода рождения законами не признаются в родстве между собой, а напротив, считаются совершенно чуждыми друг другу. Они говорили, что это дело яснее солнца и называли невежеством даже и мысль о том, буд-{334}то оно требует какого-нибудь исследования. Но другие отнюдь не соглашались с их словами и, вооружившись законами, как равносильным оружием, отражали их доводы, не допускали этого брака как совершенно противозаконного и сильно ему противились. Предлагали это прекрасное решение и держались правой стороны в борьбе лишь немногие из архиереев и служителей алтаря и некоторые добросовестные из сенаторов. Да и тех соединила и поддерживала ревность патриарха, не допускавшая их склониться на другую сторону, хотя сами по себе они действовали бы иначе. Патриарха же ни величие Андроника не поколебало, ни сила его слов не потрясла, ни угрозы не устрашили; он был непоколебим, как та скала, около которой вечно воздымаются огромные волны и бушует море и которая, разбивая волны в пену и пренебрегая ревом шумящего моря, твердо стоит на том же самом основании. Видя, однако же, что все бесполезно, что зло явно наступает и несправедливость побеждает, он оставляет святительские палаты и удаляется на остров Теревинф, где приготовил для себя убежище и место погребения. Тогда Андроник, приняв удаление патриарха за прекраснейший подарок судьбы,— так как оно случилось для него неожиданно и вместе было согласно с его видами,— заключил брачный союз, поручив благословить его архипастырю болгарскому, находившемуся в то время в столице, и приступил к выбору на патриарший престол преем-{335}ника, который был бы готов исполнять все по его желанию. Выбор Андроников во вселенские предстоятели пал на Василия Каматира, или, лучше, Василий, как говорили, сам склонил на такой выбор Андроника тем, что один из всех письменно обещал Андронику исполнять во время своего архиерейства все, что будет угодно Андронику, хотя бы это было и совершенно беззаконно, и наоборот, отвергать все, что Андронику не понравится.
16. Не только в столице так страдали, но и вне ее терпели еще большие бедствия, как будто демон какой обошел римлян и насылал на них все напасти. Так, султан иконийский, узнав, что тот, кого он страшился, подобно Танталу, как камня, постоянно угрожающего его голове, т. е. император Мануил, сошел в могилу,— силой оружия покорил Созополь и, ограбив окрестные богатые селения, утвердил их за собой, продолжительной осадой причинил много вреда знаменитому городу Аттала, совершенно разрушил Котиаий* и овладел другими областями. С другой стороны, великий доместик, из рода Комниных, по прозванию Ватаца, муж искусный в воинском деле, много раз одерживавший неоднократные победы над персами, живя в Филадельфии, мужественно противился Андронику. Пренебрегая его приказаниями, он на страшные его угрозы {336} отвечал еще страшнейшими и, обвиняемый в домогательстве власти, сам обвинял того, кто уже открыто владел ею, и поносил его, как враждебного демона, истребляющего царский род. Вследствие этого азиатские города кипели смутами и междоусобными войнами и оттого страдали гораздо более, чем от набегов соседних народов, так что, можно сказать, чего не коснулась рука иноплеменников, то разрушено было рукой соотечественников, и единоплеменники, забыв законы родства, воевали друг с другом совершенно по-варварски. Андроник решил послать против Ватацы Андроника Лапарду, человека невидного по наружности, но с большими талантами, поручив ему довольно значительное войско. А Иоанн Комнин, одержимый в то время болезнью и стоявший лагерем в окрестностях Филадельфии, противопоставил Лапарде двух сыновей своих, Мануила и Алексея. Так как война шла с переменным счастьем и с обеих сторон гибло много людей в междоусобных сшибках, то Ватаца глубоко скорбел и горько жалел, что поразившая его болезнь не давала ему действовать и безвременно приковала его к одру, тогда как ему следовало бы перед всеми обнаружить и выказать свою воинскую доблесть, слышать от восточных городов обычные клики победы и самим делом показать, против какого вождя воюет дряхлый Андроник. Тем не менее он выказал на деле, что ревность воскрешает и мертвых и что нет ничего сильнее чувстви-{337}тельного сердца. Именно, он приказывает положить себя на простые носилки и вынести на холм, откуда можно было обозревать поле сражения. Когда это было исполнено, он приказал сыновьям своим расставить войско в известном порядке, и вследствие того победа блистательно перешла на сторону его войск, а войско Лапарды обратило тыл и очень долго было преследуемо и поражаемо. Спустя немного дней Ватаца скончался. Филадельфийцы, горько и искренно оплакав его, решились, все без исключения, передаться Андронику. Некоторые же, в порыве усердия, направили свой полет даже в самый царствующий город и, раболепствуя перед Андроником, каркали на орла Ватацу и его молодых птенцов, как крикливые вороны, или, как трутни, жужжали на улицах и в царских дворцах, занявшись делом празднолюбцев и людей злоязычных. Между тем сыновья великого доместика, боясь быть схваченными и выданными Андронику, скрылись из Филадельфии и ушли к иконийскому султану. Но своими последующими бедствиями они ясно показали, что никому нельзя уйти из западни или избежать сетей, если уже так определено небесным Промыслом. Будучи недовольны продолжительным пребыванием у султана, который не хотел подать им помощи против их врагов, они решились удалиться в Сицилию, сели на корабль и, пользуясь сначала попутным ветром, переплыли Критское море. Но тут настал противный ветер; они, по необходимости, приста-{338}ли к Криту и, будучи узнаны там одним стражем,— то был секироносец, родом кельт,— были схвачены и представлены критскому сборщику податей. Этот хотел было спасти их и выпроводить невредимыми с острова, заготовил им хлеба, нагрузил вина и приготовил все нужное для плавания; но, не имея возможности исполнить свое намерение, потому что о них узнали уже все, должен был послать донесение Андронику об этих несчастных Комниных. А этот светоненавистник и непримиримый враг людских глаз приказал ослепить их.
Приняв смерть Ватацы за знак божественного смотрения, Андроник к прежним своим обманам присоединил теперь еще новую хитрость, чтобы скрыть свои замыслы. Он предложил царю Алексею короноваться самодержцем и при этом, подняв его на плечи, с горячими слезами принес его на амвон Великой церкви, в виду многих тысяч народа константинопольского и иногороднего, и опять таким же образом вынес его оттуда. Казалось, он любил его больше отца и был правой рукой для юной царственной отрасли, между тем как на самом деле он явно приводил в исполнение слова Давида: вознес низверг мя еси (Пс. 101, 11), об этом думал и к этому вел дело.
17. С этой именно целью он постарался устранить всех и, сделавшись во всем господином, распоряжался государственными делами как хотел. Так, желая прежде всего удалить {339} мать царя от ее сына и царя, он не переставал обвинять ее и постоянно показывал вид, будто сам намерен удалиться, ссылаясь на то, что она самым очевидным образом идет наперекор ему и противодействует всем его мерам и распоряжениям, предпринимаемым для блага общества и царя. В то же время он возбуждал против нее негодование народа и своими происками достиг того, что народ не раз собирался шумными толпами к святительским палатам и не только заставил знаменитого патриарха Феодосия против воли согласиться на следствие и приговор против государыни, но принудил и его самого одобрить своим мнением удаление ее и изгнание из дворца. Буйная и наглая чернь, ни во что ставя подобающее патриарху благоговение, может быть, схватила бы его и за бороду, если бы он не согласился на требование Андроника, чтобы таким образом отвратить от себя грозившую опасность. Едва также не подверглись смерти и некоторые из вилосудей, а именно: Димитрий Торник, Лев Монастириот и Константин Патрин*, которые еще не включили себя в список приверженцев Андроника, не раболепствовали очевидным образом перед каждой его прихотью {340} и не ползали перед ним на коленях. Когда от них потребовали сказать свое мнение по возводимым на государыню обвинениям, они объявили, что желали бы наперед знать, с согласия ли и определения самодержца состоялось это совещание, собрание и рассуждение о предлежащем деле. Эти слова, как рожон, укололи Андроника, и он сказал: «Вот люди, которые наводят протосеваста на беззаконные дела, схватите их!» И в ту же минуту телохранители взялись за носимые на плечах, заостренные с одной стороны мечи с намерением поразить их, а народ, схватив их за плащи, с бесчестьем таскал туда и сюда этих мужей, так что они едва избежали смерти.
