Аиссе - Соната дьявола: Малая французская проза XVIII–XX веков в переводах А. Андрес

…Не так давно произошел любопытный случай, вызвавший много толков; хочу вам о нем рассказать. Месяца полтора назад Изе{28}, здешний хирург, получил записку, в которой просили его прибыть к шести часам вечера того же дня на улицу По-де-Фер, что возле Люксембургского дворца. Он отправился туда; там уже ждал человек, который привел его в какой-то расположенный поблизости дом, ввел в сени, а сам вернулся на улицу, заперев снаружи дверь; Изе начал удивляться, почему же его не ведут к больному. Но тут появился привратник и сказал, что его ждут на втором этаже, пусть он поднимется туда. Открыв дверь, вошел он в прихожую, всю обтянутую белым; навстречу ему вышел лакей, писаный красавец, весь в белом, завитой и напудренный, с белым кошельком для волос{29}, двумя белыми тряпицами в руке, и заявил, что ему приказано обтереть хирургу башмаки. Изе отвечал, что в этом нет нужды, он-де только из носилок{30} и башмаки у него чистые. Однако лакей возразил, что в этом доме соблюдается особая чистота и сия предосторожность необходима. После этой церемонии препроводили его в комнату, тоже всю обтянутую белым, и другой лакей, одетый точно так же, как и первый, снова проделал всю церемонию с башмаками. Затем ввели его в обширные покои, где все решительно — постель, ковер, обивка стен, кресла, стулья, даже пол — было белым. Здесь у камина перед огнем сидел какой-то высокий человек в белом ночном колпаке, белоснежном халате и в маске — тоже белой. При виде Изе сей странный призрак буркнул: «А в меня бес вселился» — и больше ни звука не произнес, а взял со столика лежащие там шесть пар белых перчаток и начал одну за другой натягивать их себе на руки — и так целых три четверти часа. Изе сделалось жутко, но еще больше напугался он, когда, оглядевшись, заметил в комнате различное огнестрельное оружие; тут его стало так трясти со страху, что он принужден был сесть, чтобы не упасть. Наконец, встревоженный молчанием фигуры в белом, спрашивает он, зачем его сюда призвали, пусть скажут, чего от него хотят, его ждут другие больные, время его принадлежит им. На это фигура в белом сухо отвечает: «Какое вам до них дело, коли здесь вам хорошо заплатят» — и опять замолкает. Еще четверть часа проходит в молчании; наконец привидение дергает шнурок звонка. Являются оба белых лакея; он велит им принести бинтов и приказывает лекарю, чтобы тот отворил ему кровь и выпустил пять фунтов крови. Изе, удивившись такому количеству, спрашивает, какой врач прописал ему столь обильное кровопускание. «Я сам», — отвечает привидение. Опасаясь, как бы от волнения не поранить пациента, Изе предпочел отворять ему кровь не на руке, а на ноге, что менее опасно. Приносят горячей воды; белое привидение снимает с себя пару белых нитяных чулок, очень красивых, затем вторую, затем третью, и так одну за другой шесть пар, и, наконец, касторовые карпетки на белой подкладке, после чего взору Изе открывается красивейшее колено и красивейшая нога, и у него при этом вовсе нет уверенности, что это не женская ножка. Он пускает кровь; когда наполняется второй тазик, больному становится дурно. Изе хотел было снять с него маску, чтобы открыть доступ воздуха, однако лакеи этому воспротивились. Больного в обморочном состоянии кладут на пол, Изе накладывает ему на ногу повязку. Придя в себя, человек в белом велит согреть себе постель и, после того как это было сделано, ложится в нее. Изе щупает ему пульс, слуги выходят. Раздумывая над странным приключением, он направляется к камину, чтобы почистить свой ланцет, как вдруг слышит позади себя шум и в висящем над камином зеркале видит человека в белом, который скачет вслед за ним на одной ноге и вот-вот его настигнет; Изе цепенеет от ужаса, а призрак берет с доски камина пять экю, протягивает их ему и спрашивает, доволен ли он. Изе, весь дрожа, отвечает ему, что да, доволен. «Ну, а теперь убирайтесь!» Изе не заставил себя долго просить и со всех ног бросился вон из комнаты; в передней его встретили оба лакея, которые, освещая ему путь, то и дело отворачивались, давясь от смеха. Потеряв терпение, Изе спросил их, что означает все это издевательство. «Сударь, — отвечали они ему, — чем вы недовольны? Разве вам недоплатили? Разве вы потерпели какой-либо ущерб?» Они довели его до самых носилок, а он себя не помнил от радости, что все кончилось благополучно. Сначала он решил было об этом приключении молчать, но назавтра явились к нему справиться, как он себя чувствует после того, как пускал кровь человеку в белом. Тут уж он всем стал рассказывать эту историю, не делая из нее больше тайны. Она наделала много шуму; о ней узнал король, а кардинал заставил Изе пересказать ему все с начала до конца. Было множество всяких предположений и догадок; а я так думаю, что все это попросту шутка, которую учинили над хирургом какие-нибудь молодые люди, чтобы его напугать.

Прощайте, сударыня, не сомневайтесь, прошу вас, в моей глубокой вам преданности.

Из Парижа, 1727

Напрасно вы, сударыня, обвиняете меня в том, будто я вас забыла, — надобно иметь лучшее мнение о друзьях ваших, особливо обо мне, которая так высоко ценит вашу дружбу. Могу поклясться: дня не проходит, чтобы я не вспоминала вас, не пожалела о том, что вы от меня далеко, не строила бы планов о своей к вам поездке, и я буду делать все от меня зависящее, дабы исполнилось то, чего я так пламенно желаю. Ради вас я без сожаления готова покинуть здесь все и всех. Я сейчас в ужасном расстройстве, и это сказывается на моем здоровье — я до того исхудала, что самой страшно. Ведь на меня одно за другим все обрушилось — и смерть моего благодетеля господина де Ферриоля, и болезнь шевалье, который вот уже три месяца страдает астмой, и сокращение пожизненных рент. Вот какое письмо написал он от моего имени кардиналу де Флери. Я не сомневаюсь, что вы найдете его превосходным.

«Милостивейший государь!

Не смею льстить себя надеждой, что Ваше Высокопреосвященство вспомнит, что я имела честь встречаться с ним, однако хочу надеяться, что необычность моего положения вызовет в нем чувство сострадания и он простит мне свободу, с коей я решаюсь изложить свои обстоятельства. Господин де Ферриоль привез меня из Турции, когда мне было четыре года, и, воспитав как собственную дочь, в довершение своих благодеяний пожелал оставить мне некоторое состояние, которое позволило бы мне вести образ жизни в соответствии с полученным мною воспитанием. С одобрения и согласия всего семейства де Ферриоль, он завещал мне четыре тысячи ливров пожизненной ренты. Ныне, милостивейший государь, у меня сокращают более половины упомянутой суммы, вследствие чего я потеряю то, что доселе доставляло мне спокойствие и независимость, коими моему благодетелю угодно было обеспечить меня. Осмеливаюсь умолять Ваше Высокопреосвященство, чтобы со мной поступили не по всей строгости закона; не допустите, чтобы лишили меня состояния, являющего собою свидетельство великодушия французов. Если Вы пожелаете навести обо мне справки, Вам подтвердят, что нет у меня ни склонности, ни способности к обогащению. Прикажите же, чтобы мне оставили то, чем до сих пор я владела на законных к тому основаниях. Тем самым Вы дадите мне возможность испытывать к Вам то же чувство благодарности, которое испытываю я к тем, кому обязана всем, чем ныне владею, и вечно буду пребывать Вашей покорной слугой и т. д.».

Письмо госпожи де Ферриоль

Аиссе ни за что не прервала бы своего писания, если бы не я, — у меня не хватило терпения дожидаться, пока она кончит, и я отняла у нее письмо, чтобы в свою очередь написать вам несколько слов. Боже вас упаси позабыть меня; а я также не устаю вас вспоминать и сожалеть о нашей разлуке. Ни перенесенные за это время болезни, ни путешествия, которые с тех пор мне пришлось совершить, не могли затмить эти воспоминания. Надеюсь, что мне предстоят еще новые путешествия, и одно из них непременно — в Пон-де-Вель, где я буду иметь счастье свидеться с вами. Мне необходимо лелеять эту надежду, чтобы легче переносить огорчение, которое причиняет мне ваше отсутствие. Надеюсь, вы до тех пор еще сообщите мне о себе, и прошу вас не сомневаться в чувстве нежной к вам дружбы, которую я сохраню на всю жизнь.

Продолжение письма мадемуазель Аиссе

Мне возвратили мое перо. Воспользуюсь этим и перескажу несколько новостей. Госпожа де Тансен все еще больна; никто у нее почти не бывает, кроме священников да ученых. Д’Аржанталь больше в нее не влюблен и уже не столь усерден в своих посещениях. Среди придворных дам были волнения: они решили устроить спектакль, чтобы позабавить королеву. Мужские роли должны были играть господа де Нель, де ла Тремуй, Грези, Гонто, Таллар, Виллар, Матиньон. На женские роли не хватало одной актрисы; и еще нужен был кто-нибудь, чтобы научить играть всех остальных. Кто-то предложил Демар, она ныне на театре уже не играет. Этому воспротивилась госпожа де Таллар, она заявила, что не станет играть рядом с комедианткой, разве что в спектакле будет участвовать сама королева. А тогда маленькая маркиза де Виллар сказала, что, мол, госпожа де Таллар права и она тоже согласна играть лишь в том случае, если роль Криспена{31} будет отдана императору. Вся эта свара кончилась всеобщим смехом. Госпожа де Таллар до того разобиделась, что ушла из труппы. А Демар играла, и спектакли удались на славу.