Сборник - Хроники длинноволосых королей

Проявляли дипломатическую активность и лангобарды. Так, пытаясь заручиться покровительством одной из сторон, в эпоху бескоролевья лангобардские герцоги направили послов и к франкским королям Гунтрамну и Хильдеберту, и к императору Маврикию[125]. Короли Аутари и Агилульф предпочитали вести переговоры с равеннскими экзархами (например, Смарагдом и Элевтерием), но во времена правления Фоки Агилульф отправил в Константинополь своего нотария Стаблициана, которому удалось заключить с императором перемирие сроком на один год[126]. Впоследствии, учитывая неспокойную ситуацию в Италии, лангобардскому королю несколько раз приходилось обращаться к константинопольскому двору напрямую.

Фредегар сообщает о делегации, направленной в столицу империи королем Дагобертом, которая возвратилась назад, заключив вечный мир с императором Ираклием[127]. Видимо, сведения о попытке императора Константа избавиться от сарацинской дани[128] также были привезены одним из посольств. Примечательно, что отзыв Фредегара о Константе является единственным известием положительного характера. После того как Констант высадился в Италии, за ним утвердилась репутация грабителя и вероломного человека. Так «Книга римских понтификов» сообщает о разорении Рима, произведенном по приказу императора. Предположительно, лангобарды посылали в Византию еще одно посольство (между 678 и 681 годами) и сумели добиться официального признания своего королевства со стороны империи. В 680 году ломбардские епископы, принимавшие участие в Римском синоде, обещали всеми силами стараться сохранить мир между империей и своим королевством. Их северные соседи — ленивые короли — и вовсе утратили интерес к Византии, во всяком случае упоминаний о дипломатических контактах между Галлией и Константинополем с середины VII века в источниках не встречается.[129]

Наряду с переговорами на межгосударственном уровне происходило и повседневное общение между людьми. В раннесредневековой Западной Европе существовали восточные колонии — сирийские, греческие и иудейские, они играли существенную роль в процессе культурного обмена между Западом и Востоком. Причем с годами этот процесс не шел на убыль. Как только Европа обрела определенную стабильность, влияние восточных колоний существенно увеличилось. В Риме были основаны шесть восточных монастырей (в том числе армянская обитель и монастырь Святого Анастасия ad Aquas Silvias[130]). Если за первые пять веков существования христианства на папском престоле побывали всего двое понтификов — уроженцев Востока, то в течение VII — первой половины VIII веков наместниками святого апостола Петра были девять греков и пять сирийцев[131]. Общение, как личное, так и опосредованное, между людьми, принадлежавшими к миру Церкви, было наиболее интенсивным[132]. Теодор, уроженец малоазийского города Тарса, был поставлен Папой Виталием на кафедру архиепископа Кентерберийского (669–690)[133]. Епископ Симон, прибывший в Галлию из Антиохии в 591 году, поведал Григорию Турскому о чуде, происшедшем во время землетрясения[134]. Примечательно, что в это время турский епископ уже закончил составление книги «О славе мучеников», в которую вошел целый блок восточных сюжетов[135]. Кроме того, Григорий Турский при помощи Иоанна Сирийца перевел на латынь повесть о семи спящих эфесских отроках. Сюжет оказался настолько популярен, что через другие источники попал в «Историю лангобардов» Павла Дьякона[136], расположившего пещеру семи спящих на берегу Океана в одном из самых отдаленных уголков Германии. В состав книги Григория Турского «О славе мучеников» вошли пересказы наиболее популярных на Западе житий восточных святых: Косьмы и Дамиана, Фоки, Домита, Георгия, Исидора[137]. Кроме того, турский епископ рассказывает и о некой женщине из Иерихона, чью историю ему сообщил дьякон Иоанн, побывавший на Святой земле. Обращаясь к деяниям апостолов, Григорий Турский упоминает о том, как патриций Муммол, посланец короля Теодоберта, попал в те места, где находится могила святого апостола Андрея (гл. 30). Не менее подробен и рассказ о гробнице святого апостола Фомы (гл. 30–31), приводимый Григорием Турским со слов некоего Теодора, побывавшего в Индии. Этот длинный список наглядно показывает, что Восток не был абсолютно неведомой страной для населения франкской Галлии. Сведения о нем, пусть и опосредованно, проникали благодаря житиям святых на территорию Европы и попадали в культурный оборот. Однако параллельно с официальными отношениями и церковными связями существовали и вещи повседневные: на ярмарках и в торговых местах шла интенсивная торговля, а в городах оседали купцы — выходцы из далеких стран.

В Галлии воротами, открытыми для людей и товаров, прибывавших с Востока, оказался Марсель, считавшийся ведущим торговым городом этой части Европы[138]. В Лионе сохранилось большое количество надписей, в которых упоминаются греческие и сирийские имена. У сирийского купца Евфрона, которого епископ города Бордо Бертрамн насильно постриг и заставил принять духовный сан (впрочем, купец не придал значения совершенному над ним таинству, переехал в другой город и возвратился там к светской жизни, снова отрастив волосы), Муммол пытался отнять кусочек мощей святого Сергия (Григорий Турский. «История франков». VII, 31). В 610 году, когда святой Колумбан проезжал через Орлеан, спасаясь от гнева короля Теодориха, среди жителей нашлась только одна женщина — сирийка по происхождению, — оказавшая изгнаннику гостеприимство.[139]

Сирийские колонии становились и центрами торгового обмена. Так, вина, привезенные из Газы, считались в Галлии большой роскошью и украшали столы самых богатых и знатных людей[140]. В Европе славились вина, привезенные из Газы, Лаодикеи (различали два сорта: латинское вино и белое), Аскалона, Сарепты. Аполлинарий Сидоний упоминает также вино с острова Хиос, которое ставит в один ряд с фалернским и газским, отмечая достоинства вина с виноградников Сарепты. Впрочем, как отмечает сам Григорий Турский, фалернское вино, виноград для которого выращивали на горных склонах в западных окрестностях Дижона (столицы Бургундии), ни в чем не уступало аскалонскому. Масло, привозившееся с Кипра[141], или папирус из Египта[142] и даже ливийский хлеб попадали в руки тех, кто был заинтересован в редкостных заморских товарах, и вытесняли на рынке товары как местного, так и италийского производства. В ходу были византийские монеты (видимо, в основном некрупного достоинства, — Григорий Турский и король Хильперик с любопытством рассматривали золотые фунты, привезенные из Константинополя[143]), а также деньги, отчеканенные в Персии, так что галльское население могло собственными глазами видеть портрет Хосрова Парвиза (действительно, несколько сасанидских монет были обнаружены на территории Европы).

Жизнеописание Велизария

Юстиниан, прежде чем унаследовал царство от императора Юстина, был комитом канцелярии, а Велизарий — комитом казначейства. Они прониклись друг к другу великой симпатией, а посему скрепили свою дружбу обоюдной клятвой: что бы ни произошло с одним из них, другой всегда будет хранить ему верность. Однажды, взяв из лупанария двух сестер, по происхождению амазонок, они сошлись с ними в саду под фруктовыми деревьями. Старшая из них — Антония — возлегла с Юстинианом. Когда Юстиниан погрузился в сон, солнце, склоняясь к закату, стало печь ему голову. Вдруг прилетел орел, Божий знак, и накрыл спящего своею тенью, умерив солнечный жар. Антония не спала и наблюдала за происходящим, усмотрев в этом знамение того, что Юстиниан унаследует империю. И вот, когда он встал ото сна, она обратилась к нему со словами: «Если ты станешь императором, будет ли раба твоя достойна спать с тобою?» Он же, улыбнувшись — ибо в подобное было трудно поверить, — ответил: «Если я стану императором, ты будешь моею Августой». Обменявшись с ней кольцами, Юстиниан сказал Велизарию: «Знай, что мы с Антонией порешили: коли мне доведется стать императором, то она будет моею Августой. И, чтобы подтвердить этот уговор, обменялись кольцами». Тогда сказала вторая Антония: «Если моя сестра станет твоей Августой, то я буду женой Велизария». И ответил Велизарий по Божьему вдохновению: «Если Антония станет Августой, я возьму тебя в жены». Они тоже обменялись кольцами.

Вскоре после этого император Юстин отправился воевать в Персию, но, проезжая через Халкедон, [заболел] и умер. С согласия сената и войска Юстиниан был поставлен на царство. Сокрушив царя персов и взяв его в плен, [Юстиниан] повелел ему воссесть на престол, вроде бы оказывая почтение, и потребовал возвратить назад города и провинции империи, а сделав это, подтвердить сие договором. Тот же ответил: «Не дам!» А Юстиниан сказал: «Отдашь! (Daras!)» Поэтому на месте, где это случилось, был основан город, который так называется и по сию пору. Юстиниан, получив таким образом себе во владение многие города и провинции и заключив договор, позволил царю продолжать править в Персии.